Чтение 3–й страницы книги ~Глазами женщины~

Однажды она исчезла. Ни в два, ни в три часа дня ее все еще не было на
обычном месте. К четырем весть о ее отсутствии разнеслась по всему городу.
Небольшие группы людей стали собираться напротив ее дома, оживленно
обсуждая, куда могла деться "мадам", и высказывая самые невероятные
предположения. Кто-то даже сказал, что, возможно, она раскаялась в своих
грехах и удалилась в монастырь. Но фантазера дружно высмеяли -- все
прекрасно знали, что у этой женщины просто не хватит ума на такое сложное
предприятие.

Вдоволь наболтавшись, народ разошелся. Дом стоял тихий, грустный,
словно лишился жизни.

На следующий день "мадам" по-прежнему не было. Прохожие напрасно искали
глазами ее полную фигуру под полотняным навесом. Все чувствовали какую-то
пустоту, ведь мы привыкли видеть ее ежедневно. Казалось бы, мы должны были
обрадоваться ее исчезновению, некому стало колоть нам глаза, но, странное
дело, мы совсем не радовались.

На третий день мы, наконец, узнали где она. Доктор Алвариш рассказал
кому-то по-секрету, что "мадам" в больнице, куда он сам ее и поместил. По
его словам, ее жизнь была в большой опасности. Естественно, этот секрет
вскоре стал известен всему городу.

Эта женщина серьезно больна! Мы несказанно удивились -- нам почему-то
всегда казалось, что у нее железное здоровье. Чем же она больна? "Уж
наверное, какой-нибудь позорной болезнью" -- презрительно фыркали некоторые.
Но большинство, не слушая их, отправило депутацию к доктору Алваришу чтобы,
наконец, выяснить, что же происходит.

Доктор сначала пытался отделаться от депутации дам, делая вид, что не
понимает, о чем его спрашивают, но вскоре сдался. Он рассказал нам, что у
"мадам" опухоль мозга, и шансов на выздоровление почти никаких. Мало того,
оказалось, что ее странное поведение, речь и выражение лица -- тоже
следствия болезни. Еще маленькой девочкой она упала с лестницы и очень
сильно ударилась головой. С тех пор ее умственное развитие остановилось, а в
поведении появились странности.

Его слова словно окатили нас холодной водой. Значит, она вовсе не
хотела нам ничего плохого, а мы так ненавидели ее! Пристыженные и притихшие,
мы попрощались с доктором. Мы шли по улице молча, и сердце каждой из нас
жгло сознание собственной несправедливости и жестокости. Наконец, жена
аптекаря нарушила молчание.

-- Вы, конечно, можете осудить меня, -- сказала она, -- но я собираюсь
завтра навестить эту женщину в больнице и отнести ей немного фруктов.

Тут же и другие стали говорить, что они намереваются поступить точно
так же. Никто не посмел им возразить.

С тех пор больная "мадам" ежедневно получала больше гостинцев и
подарков, чем все остальные больные вместе взятые. К ее постели установилось
настоящее паломничество. Все дамы города в один голос утверждали, что
причиной нравственного падения этой женщины и ее позорной профессии была
только ее злосчастная болезнь. Мужчины не знали, что и подумать о таком
обороте дел, кое-кто даже пытался запретить своим женам навещать эту
женщину. Но мы стояли насмерть, и им пришлось сдаться. Мы самоотверженно
ухаживали за ней, впавшей в беспамятство и страшно исхудавшей. Мы
чувствовали, что только так можем искупить свою вину перед ней.

Как и предсказывал доктор Алвариш, через месяц она умерла. Мы
оплакивали ее, словно родную. У "мадам" не было наследников, и ее заведение
перешло в руки одной из ее "девочек". Эта негодница, молодая и неимоверно
наглая, заставила нас еще раз пожалеть о старых временах. Но когда она
попыталась восстановить обычай "мадам" и сама села под памятный навес у
дверей дома, толпа возмутилась и прогнала ее, закидав гнилыми овощами. Мы не
могли позволить ей оскорбить память этой женщины.

Сэр Лингхэм

Сэр Лингхэм уезжал, и я ходила молчаливая и подавленная. Мои платья
сходились на мне все с большим трудом, и старая кормилица, помогавшая мне по
утрам одеваться, уже начала поглядывать на меня исподлобья, но пока молчала.
Еще немного -- и слуги начнут шушукаться за моей спиной.

У меня не было ни отца, ни брата, ни другого защитника, и я должна была
сама найти выход из западни, в которую попала. Мне было необходимо
поговорить с сэром Лингхэмом наедине, но все никак не представлялась
возможность. Я была очень робка. Каждый раз, когда его взгляд встречался с
моим, я пристально и умоляюще смотрела на него, надеясь, что он спросит о
причине. Но тщетно -- он, казалось, ничего не замечал, и лицо его оставалось
таким же спокойным и безучастным.

Наконец, в последний вечер его пребывания в замке, я смогла застать его
на крепостной стене одного, вдали от людей. Сэр Лингхэм стоял и молча
смотрел на закат -- багровое солнце и кровавые облака предвещали ненастье.
Когда я тихо подошла к нему, он обернулся и проговорил с учтивой улыбкой:

-- Ах, это Вы, милое дитя!

-- Сэр Лингхэм, -- пролепетала я, смущаясь и краснея, -- Сэр Лингхэм,
помните ли Вы вечер... несколько месяцев назад... когда мы... когда Вы...
изволили обратить на меня внимание?..

-- Помню ли я? Еще бы!

В одно мгновение человек превратился в зверя. Его глаза плотоядно
сверкнули, а рука обвилась вокруг моих бедер.

-- Ты что, пришла подарить мне немного ласки на прощанье?

Я в ужасе отпрыгнула от него и, подавив рыданье, нашла в себе силы
продолжать:

-- Сэр Лингхэм... я должна сказать Вам... наши труды в тот вечер не
остались бесплодными... я ношу Ваше дитя...

Он перестал пытаться обнять меня. Между его бровей появилась морщинка,
губы скривились в презрительную усмешку:

-- Мое? А чем ты мне докажешь, что в тот же вечер не переспала с псарем
или конюхом? А, красотка?

Кровь моих предков начала закипать во мне.

-- Сэр Лингхэм! Позвольте напомнить Вам, что я была девственна, а кроме
того -- что Вы говорите с девицей знатного рода! Потрудитесь быть вежливы!

Он засмеялся еще презрительней:

-- О, эти девицы высокого происхождения! Те же шлюхи, но им повезло
родиться прямиком в золотую колыбельку. И между ног у вас то же самое, и
стонете в постели вы точно так же. Разве нет, а, красотка? А о своей
девственности тебе надо было подумать чуть раньше... Ну, ладно. Допустим,
это мой ребенок. Чего же ты хочешь?

-- И Вы еще спрашиваете? Вы же не хуже меня знаете, что искупить этот
грех можно только одним средством -- законным браком.

Он посмотрел на меня удивленно, даже -- ошарашенно.

-- Что? Мне -- жениться на тебе?

И вдруг расхохотался. Весело, безудержно. Он хохотал так долго и так
громко, что вспугнул стаю ворон с крыши конюшни. Обиженно каркая, они
закружились над нами.

-- Ты шутишь? Мне -- к которому благоволит сама королева, не говоря уж
о придворных дамах -- жениться на сиротке захудалого рода, без денег и без
связей! Все, что у тебя есть -- это предки, но много ли в них проку? К тому
же, мне бы не хотелось, чтобы моя жена так резво раздвигала ножки для
первого встречного, как ты.

Кровь стучала в моих висках тысячей кузнечных молотов.

-- Так Вы отказываетесь жениться на мне?

-- Да, черт возьми, отказываюсь! Не понимаю, как у тебя хватило
наглости предложить мне это! Послушай, что я тебе скажу. У меня есть
надежная женщина, немая, как рыба. Ты поедешь к ней, а когда придет твой
срок -- она все сделает, во всем поможет. Ублюдка, я думаю, лучше сразу
утопить, но если хочешь -- я пристрою его куда-нибудь. И если ты сама не
станешь звонить об этой истории на весь мир -- никто ничего не узнает.
Согласна?

Весь мир стал багрово-алым перед моими глазами.

-- Сэр Лингхэм! Спрашиваю Вас в последний раз: женитесь ли Вы на мне?

Он снова захохотал, как безумный, и, хохоча, сказал:

-- А ты настырная! Да если б я женился на всех таких, как ты, у меня бы
в каждом замке было по жене! Клянусь, своим гаремом я посрамил бы самого...

Отточеная сталь мелькнула у его горла, и он захлебнулся последним
словом и собственной кровью. Он так и умер, смеясь, не успев даже понять,
что случилось. Только глаза у него стали невеселые.

И никто так никогда и не узнает, кого он мог бы посрамить своим
гаремом.

Пророчество об Ариях

Они собрались в круглом дворе храма, обнесенном высокой стеной. Пришли
все -- от молоденьких девушек, лишь недавно получивших посвящение, до
сморщеных старух, которые покидали дома только ради величайших праздников.
Сотни женщин теснились вдоль стен, и тишина, неестественная в таком
скоплении людей, звенела в ушах.

В центре круга женщин сидела ясновидящая. Древняя, как море и холмы,
она пришла вчера с юга и принесла страшные вести. На ней была лишь узенькая
набедренная повязка, и ее желтая кожа висела складками, как у старой
слонихи. Ее маленькие и умные черные глазки снова и снова обегали толпу,
заставляя даже самых смелых отводить взгляд. Тишина становилась такой густой
и осязаемой, что ее можно было резать ножом.

Наконец, старуха решила, что пора начинать. Неожиданно легким и
красивым движением она поднялась на ноги, и тут же заговорила высоким
надтреснутым голосом:

-- Мир вам, сестры! Да отвратятся от вас все беды! Не прогневайтесь на