Чтение 10–й страницы книги ~Бронтомех!~

производство.

- Я слышал, в Инчтауне закрылись два завода. Наверно, не хватало
рабочих рук. Народ увольняется. Ну, там фермерство, рыболовство - им все
нипочем, это работа индивидуальная, практически единоличная. Но вот
промышленность... Ей нужны заводы, машины, кредиты, профсоюзные договоры,
рабочие, конструкторы и менеджеры... Если все уедут, что будет с нами?
Если заводы встанут? Ну, ладно, останется фермерство и рыболовство.
Значит, когда сломается трактор, впряжем арбыка. А когда сломается
двигатель, поднимем эту гадость - паруса. Ведь мы колонисты, мы аборигены.
Кончится материя для парусов - соорудим их из листьев... - Он посмотрел на
меня. - Понимаешь, Кев? Мы станем дичать, потому что некому будет покупать
у нас рыбу и платить за нее деньги, на которые нам надо приобретать
запчасти к траулерам и тракторам...

- Хедерингтоновцы говорили, - ответил я, - что Аркадия больше всего
подходит для сельского хозяйства и рыболовства. Они владеют в нашем
Секторе группой планет и собираются и нас прибрать к рукам. Мы будем
производить продовольствие, а другие - машины и инструменты. Какая-нибудь
планета будет обслуживать космические челноки, и так далее.

- Они свяжут нас по рукам и ногам... - пробормотал Перс.

И мы опять надолго замолчали.

На следующее утро за завтраком раздался прерывистый сигнал из моего
кармана, означающий, что, по мнению телегазетчиков, есть новости,
достойные моего внимания. Обычно это оказывалось сообщение об убийстве
кого-то из власть имущих в каком-нибудь месте, о котором я и слыхом не
слыхал, или о заключении торгового соглашения между двумя захолустными
планетами, или о том, что я не продлил подписку. Сегодня, однако, новость
касалась непосредственно Аркадии.

С экрана смотрела девушка ошеломляющей красоты.

Не успел я мысленно поздравить телегазету с тем, что они наконец-то
правильно выбрали приоритеты, как до меня дошло, что девушка говорит о
хедерингтоновском проекте. Тогда я попытался сосредоточиться на словах.

В общем, Организация собиралась выплатить "планете Аркадия" денег.
Сумму такую огромную, что я тут же забыл ее; знаете, как это бывает с
рядом нулей, разбитых на тройки. В голове немедленно возник интригующий
вопрос: кому достанутся эти деньги?

Девица улыбнулась, словно обсуждала стоимость своих покупок в
магазинах.

- Эта сумма будет внесена в Банк Вселенной, - сказала она, - и будет
передана Всеаркадийскому Совету через пять лет, когда "Хедерингтон
Организейшн", лишая себя многих выгод, вернет Аркадии прежнее состояние.

Что сделает Всеаркадийский Совет с такими деньгами? Потратит, надо
думать. Я догадывался, кто первый их получит. Местному художнику закажут
огромную статую Хедерингтона, которую воздвигнут в Премьер-сити на площади
Совета. Затем начнется строительство Хедерингтоновского музея и
Художественной галереи, которое превысит смету на четыреста процентов.
После чего Верной Трейл и Потомки пионеров получат грант на развитие
местных искусств и ремесел, которого им хватит, чтобы танцевать всю
оставшуюся жизнь.

Остальное уйдет в центральные фонды. Рядовые жители никогда не увидят
этих денег.

Некоторое время я смотрел на девушку, более интересуясь ею, чем
продажей планеты. Девушка приятно улыбалась, сознавала, что приятно
улыбается, и пользовалась этим - особенно когда нужно было сказать что-то
неприятное.

- Естественно, Организация не выкладывает денежки просто так, -
продолжала она с улыбкой. - Мы, к примеру, сохраняем за собой право
отчуждать частные земли там, где это понадобится для общественного блага.
Однако это право будет применяться, уверяю вас, совсем не часто. С другой
стороны, мы всем дадим работу. Насколько я понимаю, сокращение населения
уже вызвало проблемы. Конечно, в первые годы, пока мы будем бороться за
возврат к процветанию, жалованье у всех будет скромным. Зарплата составит
только прожиточный минимум - но на счетах работающих будет расти
безналичный фонд. Вместе это составит нормальную зарплату и одновременно
станет возмещением капитала, который Организация вложит в планету.

При этом девушка ослепительно улыбнулась, и я пропустил дальнейшее,
пытаясь разобраться в услышанном. Я чуял, что дело нечисто. Что,
собственно, пыталась протащить Организация? Неужели они заставят нас
работать задаром?

Я порылся в поисках проспекта, который раздавали на конференции, но не
мог вспомнить, куда его засунул. Когда я вернулся к телегазете, девица уже
заканчивала речь. Я понял, что больше не доверяю ей, и что ее улыбки -
вымученные и фальшивые. Она и наполовину не была такой красивой, какой
показалась мне вначале.

В этот день в "Клубе" должно было состояться собрание. Я решил, что
съем ленч там, а заодно узнаю первую реакцию людей на свежие новости.

В "Клубе" еще никого не было, так что я отправился на кухню, где
хозяйничал Чукалек. Я справился о его здоровье - у него нередко текла
кровь из носа - и выразил соболезнование по поводу всего лишь пятого места
в гонках. Он бросил на меня быстрый нервный взгляд; пальцы его шевелились.

Я вспомнил, что Чукалек страдает еще и нервами. Это не очень заметно,
пока он хлопочет на кухне: чистит картошку, лихо - на страх врагам - рубит
мясо, шинкует лук, печет хлеб...

Впрочем, при выпечке хлеба как раз и проявляется этот психосоматический
недуг.

Чукалек месит тесто с увлечением, даже с жадностью. При этом он
монотонно мычит под нос какую-то мелодию - все громче и громче. И все
мнет, мнет, лихорадочно двигая локтями - он никогда не пользуется
имеющейся на кухне прекрасной тестомешалкой. Мычание превращается в
торжествующую победную песнь, когда Чукалек начинает в неистовстве шлепать
на стол готовое тесто. Потом он наконец приходит в себя, хлопает рукой по
лбу и принимается рвать бледную бесформенную массу на куски, придает им
форму булочек, раскладывает их аккуратными рядами на противень и сует в
печь.

Однако один кусочек он всегда оставляет; весь вечер и весь следующий
день он таскает этот комок с собой, постоянно терзая его, как эспандер.
Тесто постепенно темнеет и к следующему замесу по цвету напоминает
испеченный хлеб. Тут Чукалек заменяет его новым.

Он ужасно смущается, когда об этом спрашивают, раскрывает кулак и
смотрит на него удивленно, потом прячет левую руку с глаз долой в карман и
держит ее там до конца разговора. Рука, между тем, продолжает скрытными
неприличными движениями разминать в кармане тесто, от чего несчастный
собеседник то и дело бросает на нее украдкой тревожные взгляды.

- Что ты думаешь о договоре с Хедерингтоном? - спросил я Чукалека.

Он моргнул; его левая кисть сжалась.

- А, ничего не изменится.

- Подожди, ты же слышал об их условиях. Многим это не понравится.

- Только не мне. - Чукалек улыбнулся. - Они, значит, будут забирать у
людей землю - ну, а у меня ее нет. Вот у Эзры Блейка есть. А еще они хотят
мало платить. Ну, так "Клуб" и сейчас не больно мне платит. Вот Ральф
Стренг - тот зарабатывает...

Мы еще немного поговорили на эту тему, и я почувствовал, что недооценил
шансы договора. Сколько еще таких чукалеков будет голосовать на
референдуме, и его исход решит не разумный эгоизм, а зависть.

У каждого из нас настает в жизни момент, когда осознаешь, что достиг
своего потолка и выше уже не поднимешься. После этого можно лишь опускать
других до своего уровня.

Расстроенный, я перешел в бар, где Джон Толбот как раз наполнял стаканы
первой группы посетителей, каковая состояла из Ральфа Стренга, его жены,
Алисии Дежарден с лошадиным лицом и его преподобия Энрико Бателли. Я
заказал пиво и присоединился к ним. Они обсуждали регату - приятная тема
после Хедерингтона и его Организации. Вскоре к нам присоединились
Суиндоны, Мортимор Баркер и другие постоянные посетители.

Баркер и Стренг уже помирились; эпизод награждения рассматривался
теперь в ином свете.

- Просто это был чертовски хороший материал, - гремел Баркер, и стакан
с пивом казался крошечным в его огромной лапище. - Я лично, Ральф, ничего
против тебя не имел. Но все видели, что произошло в том заезде, и ты
выглядел мерзавцем. Моя задача как рекламного агента - давать публике то,
чего она хочет. Когда с красивым молодым героем в финале произошел
несчастный случай, ей понадобился негодяй, которого можно за это ругать.

Стренг улыбнулся.

- Между прочим, Морт, по твоим меркам, я, возможно, и в самом деле
негодяй. Но это неважно. Скажи-ка лучше, почему ты дал мне сорваться с
крючка?

Баркер задумчиво пил пиво.

- Почему бы и не рассказать, - наконец ответил он. - Понимаешь, я верю
в свободу прессы и в долг репортера перед публикой.

Стренг нахмурился.

- Меня подозвал представитель "Хедерингтон Организейшн", - продолжал
Баркер, - и сказал, что если я не хочу неприятностей, лучше оставить
Ральфа Стренга в покое. Как энергичный, смелый и принципиальный репортер я
возмутился. Однако операторы телегазеты выключили камеры и по указке этого
типа заявили, что не станут снимать церемонию награждения, если я не
обойдусь с Ральфом полегче.

Пока мы переваривали эту информацию, стояла тишина. Потом высказалась
Джейн Суиндон: