Александр Ломм.

Ночной Орел

OCR Андрей Максименко

Часть 1. ГОЛУБОЙ БАРЬЕР ВЗЯТ.

Часть 2. ЭТО СДЕЛАЛ НОЧНОЙ ОРЕЛ.

Эпилог. ЭСТАФЕТА ПЕРЕДАНА.

Александр Ломм. "Ночной Орел".

Часть первая

ГОЛУБОЙ БАРЬЕР ВЗЯТ

Самолет был полон тьмы и грохота.

Сердитый рев моторов разрушал не только речь, но и мысль:

Сидеть было тоже неудобно. Парашютная сумка, оружие, боеприпасы, рация
- чего только не накручивают на себя десантники, отправляясь в тыл врага!
- все это жало, давило, стягивало. Какое уж тут удобство. Скорее бы
выброситься из этой гремящей железной коробки и хоть на несколько минут
почувствовать себя крылатой птицей!..

Сержант Кожин сидел рядом с пулеметчиком из экипажа и потихоньку
тосковал: покурить бы!

А сосед попался говорливый и дотошный - пристает и пристает с
вопросами. Кругом все молчат, о своем думают, а этому никак нельзя без
трепа. И охота же надрываться, в самое ухо орать.

- Ну, а звать-то тебя как?

- А звать меня Иваном! А годик мне двадцать второй миновал!

Кожин злился, но кричал в ответ добросовестно - не хотел зря обижать
человека.

Сосед не унимался:

- Впервой небось в тыл-то?

- Впервые!

- Переживаешь, поди?

- А как же! Весь извелся!..

- Не переживай! Чехи ребята хорошие. Сработаешься. У нас был
механик-чех, мировой парень! На баяне во как давал! Говорил, чехи все к
музыке способны: А ты играешь на чем?

- Да я же не чех!

- Удивил! Я к тому, что они это любят: А в гражданке где вкалывал?

- Уголек рубал.

- Ишь ты! Шахтер, значит!.. Ну, давай, шахтер, давай!..

Где-то рядом сквозь гул моторов резанул строгий окрик майора Локтева:

- Разговорчики!

Пулеметчик ненадолго умолк, а потом снова принялся за свое. Ему что,
майор ведь ему не начальство:

Это было в глухую сентябрьскую ночь 1944 года.

Тяжелый транспортный самолет с десантной группой майора Локтева на
борту шел в Б-ский район оккупированной фашистами Чехословакии. Группе
было поручено оказать помощь местным партизанам и согласовать их действия
с оперативными планами командования фронтом.

Достигнув заданного пункта, самолет принялся кружить на высоте в три
тысячи метров, ожидая условленных сигналов с земли. Внизу, в непроглядной
тьме, лежал горный массив, поросший густыми лесами. В этих местах уже
больше года Действовал партизанский отряд остравского шахтера Горалека.

При заходе на третий круг пилот засек наконец мерцающую огненную точку,
затем вторую, третью, четвертую. Линии между ними давали неправильный
ромб, что в точности соответствовало инструкции.

В медвежий рев моторов влилась соловьиная трель звонка - сигнал к
высадке.

Справа от Кожина, возле турели скорострельного пулемета, вспыхнула
зеленая лампочка, озарившая неестественным театральным светом круглое
курносое лицо говорливого пулеметчика. Кожин лишь мельком глянул на него и
рывком поднялся с места.

- Не робей, шахтер! - крикнул пулеметчик напоследок. В раскрытую дверь
ворвался холодный воздух. Здесь уже стоял майор Локтев, невысокий,
собранный, в ладно пригнанном снаряжении.

- Па-а-шел!

Двадцать бойцов-парашютистов один за другим отрывались от железных
откидных лавок и, молча метнувшись по проходу, проваливались в темноту.

:Четвертый, пятый, шестой: Очередь за Кожиным.

- Сержант, три наряда за болтовню! - прокричал майор, когда высокий
смуглый парень оказался у двери. Кожин лихо козырнул:

- Есть три наряда, товарищ майор! И тут же смело шагнул в черное ночное
пространство. Мог ли майор предполагать, что этот бесшабашный сибирский
богатырь, любимец всего отряда, уже в ближайшие часы доставит ему массу
хлопот и что встретится он с ним не скоро, при обстоятельствах загадочных
и удивительных:

Кожин стремительно пикировал на четыре трепетных огонька, призывно
манящих из кромешного мрака. "Сигнальные костры! Хорошо иду!.."

Распластанное в воздухе тело рассекало холодную тьму. Потоки встречного
ветра врывались в глаза, выжигали непрошеные слезы. Сердце билось
учащенно, пальцы машинально вцепились в кольцо парашюта.

"Шестнадцать, семнадцать, восемнадцать:" Досчитав до двадцати, Кожин с
чувством облегчения дернул кольцо. Дернул и весь сжался, напрягся,
готовясь к удару строп. Секунда, еще секунда: Почему нет удара?! И вдруг
понял: парашют не раскрылся!

Все окружающее сразу стало нереальным и страшным, как сон. На мгновение
мозг оцепенел, отказываясь принять свершившееся, но тут же снова включился
и заработал с небывалой силой, словно машина, сорвавшаяся со всех тормозов.

До земли оставалось сорок секунд стремительного падения, сорок секунд
жизни.

Стараясь подавить ужас, Кожин бросил дрожащую руку к кольцу запасного
парашюта.

Но пальцы его впустую скользнули по бедру. Вспомнил: запасного нет, сам
перед вылетом выпросил у майора разрешение не брать - на рацию сослался:

Гибельно, неотвратимо неслась навстречу грозная чужая земля. Все, конец:

Мгновенными яркими видениями мелькнули родные лица: мать, сестренка
Валька: И тут же без всякой связи вспыхнула в памяти сценка из далекого
детства.

Прокопьевск, поселок Тырган на самой кромке отступающей тайги. Яркий
солнечный день. Воздух по-особенному чист и упруг. Шестилетний Ваня Кожин
бежит к своему дружку поиграть в чижик. Вот на пути широкий ров. Мальчик с
разбегу отталкивается, подпрыгивает и легко перелетает через препятствие.
Казалось, сам воздух перенес его. Чудесное, радостное чувство полета,
чувство полной свободы!..

Если бы оно пришло сейчас! Если бы:

Все ближе и ближе огни сигнальных костров. Кажется, и фигурки людей
можно уже возле них различить. А спрятанные где-то в глубинах подсознания
часы упорно отсчитывают последние секунды: :девять, десять, одиннадцать:

Нужно, нужно еще раз перед смертью пережить то удивительное состояние,
которое было тогда, в детстве! Пронзительное ощущение победы над силой
тяжести! А потом:

Двадцать один, двадцать два, двадцать три:

Кожин изо всех сил сжал зубы. Тренированное мускулистое тело
напряглось, яростно сопротивляясь падению. Он не понимал, чего от себя
добивается. Это было отчаянное желание жить, приступ безумия, титаническое
напряжение воли на грани неизбежной смерти.

"Скорее! Скорее! Ведь я в воздухе! Оно должно, обязательно должно
прийти!"

И оно пришло.

Каждая клетка в теле Кожина прониклась вдруг ликующим чувством свободы
и беспредельного счастья. Страшная сила, влекущая к земле и угрожающая
уничтожить сокрушительным ударом об землю, куда-то вдруг ушла, словно
растворилась во тьме.

Замер свист ветра в ушах. Воздух перестал быть неуловимой пустотой - он
теперь нес, держал, пружинил, как туго натянутая парусина.

Огни костров, стремительно летевшие навстречу, остановились, словно в
удивлении, потом дрогнули, полетели в сторону и утонули в чернильном мраке.

Исчезло все: время, пространство, события. Это был теперь не сержант
Кожин, а просто никто, попавший в никуда. Остались только непроглядная
ночь, прохлада на лице, Да смутно знакомая сладостная отрешенность в
окаменевшем от напряжения теле.

Часы подсознания остановились. Но на наручных светящаяся стрелка
продолжает бегать по кругу: что ни шаг - секунда, что ни круг - минута.
Пусть бегает! Глаза видят ее, но сознание не воспринимает: Одна минута,
вторая, третья: Нет больше страха смерти, нет прожигающего сердце
отчаяния. Есть лишь победное проникновение в стихию невесомости, полное
слияние с ней.