первых днях путешествия?
родной берег. Сколько лет я ждал этого дня, стремясь к своей цели! И вот
он пришел. Осенний петербургский день, холодный, ветреный, полный
предотъездных забот и волнений.
порт к девяти утра. Николай Николаевич был уже там и хлопотал о погрузке
нашего объемистого имущества.
списков всего потребного, продумывая все до мелочей. Несколько раз даже
откладывали сроки отплытия. Однако, чем больше мы делали, тем больше
оставалось незаконченного, а в последние дни дел накопилось столько, что
казалось: "Азалия" и на этот раз отойдет без нас. Уже в порту Александр
вспомнил о невыкупленном заказе в книжном магазине Риккера и, взяв
извозчика, помчался в город. Ко всем тревогам прибавилась еще одна: не
опоздал бы сын к пароходу.
близкими наши сотоварищи по путешествию. Приехала Натали с матерью, а
Александра не было. К часу дня народу набралось порядочно, и у меня
защемило сердце: сколько людей вверяли мне свою судьбу! Сколько близких
будут ждать, волноваться, молиться!
поднимали, о намерениях наших специально никого не оповещали, и все же
провожающих набралось больше, чем можно было ожидать. Кроме родных и
близких приехали многие знакомые, друзья и просто люди, тепло относящиеся
к задуманному предприятию. Это было приятно, но я никак не мог понять,
почему Николая Николаевича совершенно искренне огорчало отсутствие
корреспондентов.
молодых людей, часто бывавших у нас в доме. Судя по их виду и настроению,
отъезд Александра они успели отметить достаточно весело, да и книг от
Риккера он так и не привез.
промелькнул незаметно. Незаметно же стали отдаляться от борта берег,
приветливые, добрые и грустные лица провожающих. Внезапно потемнело.
Повалил снег. Крупный, все залепляющий мокрыми хлопьями. Как опустившийся
занавес, он скрыл от нас и близких, и порт, и город.
мы обратили внимание, что значительно посветлело, и вскоре увидели лес
мачт. Перед нами был Кронштадт. Никто не покидал палубы: прощание с
Петербургом заканчивается не раньше чем скроются грозящие морю форты Павел
и Александр и исчезнет из виду купол Андреевского собора.
поудобнее расположиться в каютах.
вспоминал своего первого путешествия на острова Паутоо. Вернувшись на
родину, я не мог свыкнуться с мыслью, что я это видел и пережил. Долго
казалось, будто грезится какой-то волшебный сон, от чарующих и
волнительных впечатлений которого не мог, да и не хотел отделаться. И вот
сейчас особенно сильно желание не только воскресить пережитое, но
доставить эту ни с чем не сравнимую радость Александру, попытаться и
других познакомить со своими впечатлениями и наблюдениями. Просматривая
записи первой поездки теперь, уже глазами, ставшими на двадцать лет
пристальнее, понимаешь, как много было видено молодыми глазами,
вспоминаешь, как сильно было чувствовано, и сознаешь, как мало и плохо
было записано.
свое позеленевшее лицо, я не без ехидства приговаривал: "Увы, ты сам этого
хотел!" Больше всех измучился наш славный Серафим Петрович. Он весь день
пролежал в каюте, проклиная море, меня и даже свою биологию, любовь к
которой заставила его принять участие в нашей экспедиции. Я его ничем не
мог утешить, памятуя, что и раскопки у нас будут подводные и базироваться
мы будем на плавучих островках, которые тоже порядком покачивает у
прибрежных рифов.
себя превосходно.
неприветливого в эту пору Финского залива, проводившего нас сырым и
пронзительным ветром. Балтийское море, кажется, будет покладистее. Но
сейчас оно черно (выходил перед сном на палубу). Черно и на небе, сплошь
одетом облаками. Как радостно встречать в этой черноте каждую светящуюся
точку, зажженную рукой человека на рассеянных по пути банках и отмелях, -
будто провожают нас заботливые люди, намечая огнями безопасный путь, желая
доброго странствования.
к нам, в Петербург, Гельсингфорс, Ревель!
правильно на юг. Позади остался Дагеррортский маяк, похожий на судно, и
вскоре мы ничего не видели, кроме волн и неба. Волны серые, тяжелые и
быстрые. Они сердито сталкиваются друг с другом, подчас вздымаясь очень
высоко, и бессильно падают, чтобы через мгновение снова столкнуться,
вспениться. И так без конца. Сколько волн разных, то грозных, то ласковых,
то иссиня-черных, то прозрачно-зеленоватых, нам еще предстоит увидеть,
прежде чем мы войдем в спокойные воды Макими! Меньше трехсот миль отделяет
нас от суровых и таких милых сердцу гранитных берегов Невы. Где-то совсем
рядом остров Эзель, последние свои берега. Еще не открылась первая чужая
земля, а кажется: родина покинута очень давно, невозвратимо. Нехорошее это
чувство, нельзя поддаваться ему, памятуя, как много желанного и радостного
ждет впереди.
редко столь приветлива. На несколько минут проглянуло солнышко - и стало
веселее. Даже Серафим Петрович, оправившись от морской болезни, вышел на
палубу. Ветер утих, волны улеглись, и "Азалия" довольно бойко движется
вперед. Если так пойдет и дальше, то сегодня к вечеру будем в Штеттине,
завтра в Любеке, а в пятницу, смотришь, и в Амстердаме.
тотчас же, как только мы ступим на борт "Азалии" и начнем увлекательное,
многообещающее путешествие. Но все же... Собственно говоря, до сих пор
меня не оставляют опасения, верным ли было решение взять его с собой.
Может быть, права Натали, считавшая эту затею ненужной и даже опасной? Но
ведь так хочется встряхнуть его, вырвать из тепличного, искусственного
мирка усталых чувств, неосуществленных и смутных желаний, душевной
неудовлетворенности. Хочется предоставить его всем морским ветрам,
столкнуть с трудностями и опасностями живого научного поиска, наконец,
дать почувствовать, сколь привлекательна романтика открытий.
я понял, что мы уже реально приближаемся к неизведанному. Как хорошо было
бы заметить подобное в Александре, увидеть, что и его увлекает свежее
дуновение предстоящего.
беспокойной озабоченности, появившейся, может быть, в связи с тем, что
покинуто привычное уютное тепло петербургской квартиры и надолго утрачена
возможность болтать с эстетствующими шалопаями о "принципиальной
непознаваемости мира".
перечитывая Ницше, много времени проводим на палубе. Большинство из нас не
впервые в море. Немало попутешествовал Николай Николаевич. Наш биолог
Очаковский несколько лет проработал в экспедициях на Средиземном море. А
что касается Василия Афанасьевича, то он, будучи некогда моряком, пожалуй,
больше всех нас побродил по белу свету. И кажется мне, что все они, не в
пример больше, чем Александр, радуются далям, открывающимся перед нами.
серые короткие и быстрые волны и серые скалистые берега островов, часто
попадающихся на нашем пути. Только и разнообразят картину башни и маяки на
островах. Мимо некоторых проходим настолько близко, что ясно различаем
маленькие рыбацкие деревушки с кирхами и ветряными мельницами. Они быстро
остаются за кормой "Азалии", и нашим взорам открываются все новые пейзажи.
Показались довольно высокие горы - это Готланд. Вдоль него мы идем долго,
более трех часов. Но вот и он позади. За отвесной скалой Гоборга, на южной
его оконечности, перед нами открытое море. Исчезнут из виду мрачные скалы
Гоборга, и нам не увидать берегов до самого Борнгольма.
и попробовал встряхнуть его, расшевелить, сбить с привычного минорного
тона. Заговорил о временах, когда море казалось людям беспредельным и
бездонным, о временах поэзии и чудесных приключений, когда на море
Ильин Андрей
Андреев Николай
Русанов Владислав
Мережковский Дмитрий
Шилова Юлия
Пехов Алексей