Чтение 18–й страницы книги ~Зеленые двери Земли~

Нина опустила маску акваланга, прижала к груди бокс аппарата, еще раз
глянула на луну, которая сквозь поляроидное стекло маски показалась
хвостатой кометой, и нырнула в черный омут.

Вода нежно и сильно сжала ее тело, тонкими иглами проникла в поры,
щекочущим движением прошлась по обнаженной коже - и Нина сразу
успокоилась. Уисс возник рядом, она перекинула ремень аппарата через плечо
и крепко взялась за галантно оттопыренный плавник. Дельфин, опустившись
метров на пять, остановился. Здесь было темно, только едва заметная
бледность над головой говорила о существовании иного мира - с луной и
звездами.

Неожиданно где-то внизу засветились огоньки - красный и зеленый - точно
там, внизу, тоже было небо и далекий ночной самолет держал неведомый курс.
Потом огоньки раздвоились, соединились в колеблющийся рисунок - и
блистающее морское чудо явилось перед Ниной на расстоянии протянутой руки.

Небольшой полуметровый кальмар был иллюминирован, как прогулочный катер
по случаю карнавала. Все его тело, начиная с конусовидного хвоста,
ограниченного полукруглыми лопастями плавников, и кончая сложенными
щепоткой вокруг клюва щупальцами, фосфоресцировало слабым фиолетовым
светом. Время от времени по телу пробегали мгновенные оранжевые искры, и
тогда щупальца конвульсивно шевелились, а круглые доверчивые глаза
вспыхивали изнутри нежно-розовыми полушариями. Вокруг глаз правильными
дугами горели зеленые фонарики - по пять на каждую "бровь". Такие же
зеленые и красные фонарики горели на длинных, раскинутых в стороны
щупальцах, на "плечах" и хвосте.

Нина и раньше видела таких глубоководных щеголей - их называли
"волшебными лампами". Но одно дело, когда перед тобой стекло батискафа,
другое - если одна твоя рука на плавнике дельфина, а вторая свободна...
Нина осторожно, чтобы не спугнуть, протянула левую руку к моллюску.
Кальмар не шелохнулся, только быстрее побежали оранжевые искры, а тело
приобрело цвет красного дерева. Он позволил потрогать свой бок, и Нина
почувствовала, как тикают внутри наперебой три кальмарьих сердца.

Она уже хотела убрать руку, но кальмар обвил двумя щупальцами ее палец
и не пустил - два гибких магнита прилипли к коже.

На мгновенье заломило виски - это подал неслышную команду Уисс, -
кальмар засверкал огнями, и все трое по крутой спирали понеслись вниз, в
беззвездную ночь глубины.

Впрочем, эта ночь хитрила, притворяясь беззвездной; бесконечное
множество светил блуждало в ней по тайным орбитам. Пестрыми взрывчатыми
искрами загорались у самых глаз лучистые радиолярии, после которых
филигранное изящество земных снежинок казалось грубой поделкой;
разнокалиберными пузатыми бочонками, полными доверху густым янтарным
светом, проплывали степенные сальпы; двухметровый венерин пояс, больше
похожий на полосу бесплотного свечения, чем на живой организм, изогнулся
грациозной дугой, пропуская мимо стремительную тройку.

Один раз Уисс и Нина с "волшебной лампой" в протянутой руке с ходу
влетели в большое облако медуз и попали в хоровод рассерженных сказочных
призраков; бесшумно зазвонил десятком малиновых языков голубой колокол,
над головой перевернулась пурпурная, в изумрудно-зеленых крапинках
тарелка, вывалив целую кучу прозрачной рыжей лапши, диковинный
ультрамариновый шлем в белых разводах грозно зашевелил кирпично-красными
рогами, вязаная красная шапочка, шмыгнув бирюзовым помпоном, стала быстро
расплетаться, разбрасывая как попало путаную бахрому цветных ниток...

Потом они плыли над тем самым коралловым лесом, который Уисс показывал
на экране днем. Красные кусты казались пурпурными в сильном голубоватом
свете. Сотни, тысячи спрятанных в грунте известковых трубочек хетоптеруса
освещали их снизу, как маленькие прожекторы.

Кальмар резко остановился и, отпустив палец Нины, исполнил маленький
световой этюд.

Сначала он посинел всем телом, оставив фиолетовыми только щупальца,
разом погасив красные огни, заставив зеленые мигать в сложной, одному ему
известной последовательности. Затем погасил зеленые и проделал все то же
самое с красными.

В неровных вспышках фонариков моллюска Нина успела различить очертания
большого камня, вернее, целой скалы, черной от мшистых водорослей.
Подчиняясь ритму миганий, на камне разгоралось алое пятно.

Непонятный обряд у камня продолжался. Кальмар притушил огни и
фейерверочной ракетой скользнул куда-то вверх, растворившись в темноте.
Зато пятно на камне достигло прожекторного накала, превратив ночь в
подводный рассвет. Его яркое сияние помешало Нине уловить, откуда и когда
появилось новое действующее лицо в цветовом спектакле.

Полосу света перегородила тень. Вода искажала перспективу, и Нине
показалось сначала, что рядом с камнем ковыляет уродливый головастый
человечек. Но вот человечек, приподнялся, повернулся боком, сверкнув
узорчатой кольчугой цвета старой меди, и рука Нины невольно скользнула к
поясу, где обычно висел импульс-пистолет.

Огромный осьминог, покачиваясь на толстенных боковых щупальцах и лениво
щурясь, разглядывал гостей сонными глазами. Он был очень стар, и большие
желтые глаза-тарелки смотрели мудро и печально.

Уисс свистнул. Спрут раздраженно почернел, однако заковылял к скале.
Четыре мускулистых "руки" обвили вершину камня, четыре других заползли в
едва заметные щели основания.

Горы мышц вздулись, наливаясь голубой кровью, и камень дрогнул. Он
отвалился медленно и плавно, как бывает только под водой или во сне, и за
ним открылся неширокий черный ход, ведущий в глубь рифа. Спрут протянул
щупальце в проход, и там что-то блеснуло.

Уисс шевельнул плавником, приглашая Нину за собой. Нина включила
головной фонарь, вслед за Уиссом подплыла к проходу и остановилась,
изумленная. В проходе была дверь! Тяжелая, решетчатая дверь из желтого
металла, который Нина приняла сначала за медь, но потом сообразила, что
медь в морской воде давно покрылась бы слоем окиси...

Дверь была широко распахнута. Нина, словно желая убедиться, что решетка
не обман зрения и не бред, медленно провела пальцами по толстым
шероховатым прутьям грубой ковки, по неровным прочным заклепкам, по
силуэту дельфина, умело вырубленному зубилом из целого куска листового
золота... Похоже было, что все это сделано человеком, но когда, зачем и
для кого?

Нина попробовала повернуть дверцу на петлях, но дверца не поддавалась.

Золотой дельфин, наискось пересекая решетку, застыл навеки в
бесконечном прыжке.

Академик Карагодский никак не мог уснуть в эту ночь.

Вернувшись к себе в каюту после переполненного впечатлениями дня, он
разделся, накинул на плечи пушистый халат и долго стоял перед зеркальной
стеной, разглядывая себя.

Из стеклянной глубины на него смотрел высокий плотный старик, еще
довольно крепкий, хотя и основательно расплывшийся. Чрезмерная полнота,
однако, не безобразила его: даже двойной подбородок и объемистый живот
только подчеркивали весомость и значительность всей фигуры. Но в этой
знакомой благополучной фигуре появился какой-то диссонанс...

С некоторым замешательством всматривался Карагодский в свои собственные
глаза и не узнавал их. У них изменился даже цвет, они отливали синевой.
Помолодевшие, они разглядывали академика с откровенной неприязнью.

Нет, это уже слишком. Если собственное отражение начинает тебя так
разглядывать, значит, дело плохо. На корабле сумасшедших, наверное,
действует какое-то биополе, попав в зону которого сам становишься
сумасшедшим.

Интересно, как он будет вести себя, вернувшись домой? Снова заседания,
президиумы, обременительная дружба с некоторыми "персонами". Или...

Карагодский поплотней запахнул халат и настежь открыл оба иллюминатора.
Острый запах соли и шалфея щекотал ноздри. Полная луна плыла над морем,
покачиваясь в темном небе, как детский шарик.

В тени острова Карагодскому почудилось движение. Что-то сильно плеснуло
и стихло.

Карагодский придвинул кресло к видеофону Всесоюзного нооцентра и набрал
шифр. На экране загорелась надпись: "Просим подождать". Машинам пришлось
копаться в своей всеобъемлющей памяти. Наконец загорелись сигналы
готовности, и Карагодский, шурша переключателем, принялся просматривать
материалы: крикливые газетные заметки, запальчивые журнальные статьи,
схемы и описания опытов.

Всякие сомнения отпали: о таинственном биоизлучении писали еще в XX
веке. Исследовалось оно предельно наглядно и просто. Бралась схема
грозоотметчика Попова, прапрадедушки радиоаппаратов. Только вместо
стеклянной трубки со стальными опилками ставился "живой детектор" - цветок
филодендрона. "Живые детекторы" чувствовали мысленные угрозы человека -
"излучается" за триста миль, и все известные способы экранирования не
мешали растениям фиксировать сигналы. Но большое открытие прошло по
разряду ежедневных "газетных уток" и было, как часто бывает, крепко
забыто.

И только Пан... Откуда у него это чутье, эта прямо-таки патологическая
потребность копаться в пройденном и по-новому оценивать его, сопоставляя
явления, на первый взгляд совершенно несопоставимые?

Карагодский снова включил экран и набрал новый шифр:

"Крито-микенская культура, кикладская ветвь - полностью". Он рассеянно
просмотрел по-немецки педантичные и подробные отчеты первооткрывателей
"Эгейского чуда" - археологов Шлимана и Дернфельда, улыбнулся выспренним
описаниям англичанина Эванса, без сожаления пропустил историю величия и
падения многочисленных царств Крита, Микен, Тиринфа и Трои - хронологию
войн и грабежей, строительства и разрушения, захватов и поражений,
восстановленную более поздними экспедициями.