перед сном люди делятся впечатлениями прошедшего дня, один нагловатый
студент из старшекурсников начал хвастаться своими успехами у девушек,
причем говорил о них грубо, пренебрежительно, не щадя самолюбия товарищей.
Да, именно самолюбия! Вадим вздрагивал при каждом слове пошляка, как от
удара хлыста.
одеждой, повернул выключатель. "Смотрите, товарищи, на эту свинью! -
указал он на хвастуна. - Может, покраснеет".
плечи, угрожающе направился к Багрецову. Но в позе Вадима было столько
уверенности и правоты, что противник невольно попятился. Худощавый малый
спокойно глядел на него, подтягивая трусики.
себя.
такому поводу. Ведь дело же не касается тебя непосредственно!
успокоиться. "Бывает же так, - думал он, - поздороваешься с человеком, а
потом два дня руку моешь, кажется она грязной, липкой. Ну и тип этот
Кучинский!" Он старался быть объективным, хотел уяснить - откуда у
комсомольца Багрецова появилось столь неприязненное отношение к своему
сверстнику? Он расспрашивал ребят, близко знавших Кучинского. Те не видели
ничего особенного в характере этого веселого и "компанейского парня" и
приписывали ему многие хорошие качества: Жорка настоящий товарищ, всегда
выручит в трудную минуту, широкая натура, не скуп, любит повеселиться с
друзьями... "Едет на тройках? Но не у всех же одинаковые способности. Не
участвует в общественной жизни? Неверно. Выступает на всех собраниях,
пишет в стенгазету, теннисный кружок организовал. Что еще нужно?"
об этом, - что Кучинский человек с низкими моральными качествами,
блюдолиз, пошляк, карьерист, самодовольный, невежественный. В этом были
уверены сам Вадим, возможно, еще два-три человека, но для всех
однокурсников, которые знали Жорку, он оставался хорошим товарищем,
правда, с недостатками. Но кто же безгрешен?
температуру, и облегченно вздохнул.
самодовольную рожу. А сюда он до вечера не придет.
у каждого взрослого человека есть свои убеждения? Кучинский живет так, как
ему нравится. Недовольные могут подавать в суд. Вот и Стеша говорит...
- В прошлом году я встретился с Жоркой на пароходе. Как всегда, поговорили
"по душам". Выбежал я на палубу и вижу в рамочке под стеклом "Правила
поведения пассажиров". Правила давно устаревшие, но все же висят. Там
сказано, что пассажиры не должны приходить в салон в нижнем белье и
калошах, что означенные калоши нельзя мыть в умывальниках, нельзя
пользоваться примусом в каюте, лежать в сапогах на диванах, водить собак в
столовую. Кучинский.
голову разгуливать в нижнем белье?
человеку, но это так, - устало ероша волосы, продолжал Вадим, недовольный
тем, что его перебили. - Однако я не о том хочу сказать. Правила далеко не
полные. В них не указывалось, что пассажиру запрещается выбрасывать
другого пассажира за борт. А я чуть не выкинул тогда Кучинского. Помнишь,
рассказывал?
Вот и сегодня тоже.
Костя Пирожников, другой наклевывается. Так и должно быть.
Кучинском, Вадим распахнул окно и, указывая на небо, вполголоса
продекламировал:
Вадим чувствовал себя самым последним человеком. Да как же иначе это
назвать?
ему пришлось туго, он не нашел ничего более остроумного, как заболеть.
Конечно, температура, припухшие гланды (опять эта проклятая детская
болезнь), но можно было бы работать и виду не подавать, что тебе
нездоровится. Во всем виноват Тимофей. Это он попросил вызвать врача, это
он запирает Вадима на ключ, боясь, как бы тот не нарушил прописанного
режима, это он следит за регулярным приемом лекарств.
за окном, жизнь. Виден кусок ослепительно синего неба и два рыжих бархана,
похожих на горбы верблюда. Слышен крик осла. Неизвестно, зачем он сюда
попал.
говорил Вадим.
приборы в разных секторах зеркального поля. Говорит, что дела идут хорошо,
но это так, для успокоения. Не ладится у Тимофея. Надо переделывать
датчики на питание от местных плит, а сигналы подавать по силовым
проводам. Сложные изменения в аппаратуре.
установлены. Куда серьезнее, когда тебе не верят. Это как едкое,
несмываемое пятно: моешь, скоблишь, чистишь, а оно не исчезает. Есть
только один выход:
курбатовских плит: могут они потрескаться или нет. Он знал, что один
осколок пропал, это его и волновало.
кем познакомиться. Видел Курбатова, дважды говорил с ним, но не распознал,
не понял еще человека. Зато очень хорошо понимал Кучинского. Других
здешних обитателей в глаза не видел, но и при этих условиях если бы
спросили Вадима, кто мог совершить дурной поступок, то он, не задумываясь,
назвал бы Кучинского.
человека в грязных делах только потому, что он носит галстуки с сиамскими
слонами! Но сердце Вадима жгло это неприятное чувство, подчас готовое
вспыхнуть и пламенем вырваться наружу.
что в мелкой душонке Кучинского таится надежда, что опыт Курбатова так и
останется опытом, что никаких комбинатов здесь не построят и
фотоэнергетики сюда посылаться не будет...
предполагать, что фотоэлементы, которые, до сих пор применялись лишь в
кино и разных лабораторных приборах, вдруг найдут место в энергетике?
Никогда Кучинский не думал о пустынях Средней Азии. Что ему там делать? И
вот по милости товарища Курбатова этакий неожиданный камуфлет!
назначили, остался бы здесь навсегда. Немного смущала так называемая фауна
пустыни - запомнилась встреча с вараном, - но ведь фауна эта в конце
концов переведется. Что ей делать возле людей? Здесь будут города и
заводы, пески закроются зеркальными полями, между ними вырастут сады,
пройдут каналы. Все это будет. А пока Вадим, прежде чем спустить ноги с
кровати, осматривал коврик, стучал возле себя палкой, чтобы - избави бог -
не подполз к нему хвостатый скорпион или мохноногая фаланга.
глубокая неприязнь, Жорка прикрывал ее ласковыми улыбочками и дипломатией,
а Вадим говорил прямо в глаза все, что он о нем думает. Конечно, это не
очень вежливо, надо снисходить к людским недостаткам. Но к Жорке Вадим не
мог относиться иначе, хотя тот и старался втереться к нему в доверие.
Резкая прямолинейность Багрецова не терпела дипломатических уверток.
Шилова Юлия
Грабб Джеф
Махров Алексей
Корнев Павел
Самойлова Елена
Ибсен Генрик