Чтение 36–й страницы книги ~Последний полустанок~

испытания.

- Не сомневайтесь, золотко, не сомневайтесь, - солидно проговорил Толь
Толич.

Римма помедлила, пока Поярков пройдет на свое место.

- Действительно, чушь какую придумали, - обратилась она к Медоварову. -
За длинного хлопчика ничего не скажу. Смурной какой-то. Но який жонатый
дурень смертяку на небе буде шукаты? Чи ему жить надоело?

- Это вы насчет Бабкина?

- А я знаю? Бабкиным его кличуть чи Лодыжкиным? Белобрысенький, а с-под
щетинки кожа просвечивает, розовая, як у того порося. - Римма тоненько
хихикнула, но потом посерьезнела. - За яким бисом вы заставили меня до
Москвы звонить. Аж две годины у телефона сидела.

- Не понимаю я украинского, - оборвал ее Толь Толич. - Говорите
по-русски.

Какие две годины?

- Два часа. Этого даже не знаете? Звонила, звонила... А мама
багрецовская так это важно спрашивает: "А почему вы, девочка, сыном моим
интересуетесь?"

Не могла же я сказать, что сынок ее либо полетел, либо сквозь землю
провалился? Вы же сами говорили, чтобы старуху не волновать.

- Говорил. Ну, а чем же вы объяснили ваш звонок?

- Не помню. Соврала что-то. Но старуха мне точно сказала насчет
телеграммы.

- А вы не спросили, когда она была отправлена?

- Зачем? И так старуха подозревать начала, не гоняюсь ли я за ее сынком.

Очень мне он нужен...

Толь Толич почувствовал, что поручение было выполнено точно. Но если
"Унион"

поднимается по расчетному графику, то подозрения отпадают. Людей там
нет, а где они сейчас находятся, руководству НИИАП безразлично. Пусть ищут
с места их постоянной прописки.

Подошел Аскольдик:

- Я считаю, Анатолий Анатольевич, что общественная жизнь должна
продолжаться в любых условиях, на любой высоте и любой глубине.
Материальчик у меня кое-какой есть. Разрешите выпустить "молнию"?

- Действуй, комсомол! - одобрительно разрешил Толь Толич. - Заворачивай.

Возвратившись к Нюре, Аскольдик хотел было сесть рядом, но Поярков
предупредил его:

- Простите, Нюрочка, оторвитесь от книги, я должен вам рассказать одну
интересную новость.

Аскольдик понимающе усмехнулся и, обиженно шмыгнув носом, прошел вперед.

- Я слушаю, Серафим Михайлович, - холодно проговорила Нюра, заметив,
что многие обернулись назад. - На нас смотрят.

Поярков презрительно пожал плечами:

- Меня это не касается.

- А обо мне вы подумали?

Он посмотрел на нее виновато и умоляюще:

- Если бы я мог не думать! Но что случилось, Нюрочка? С самого утра вы
бегаете от меня - может, обидел случайно? Не так посмотрел? Сказал не то?

Нюра уронила книгу на колени. Теплая волна нежности поднималась к
горлу. От нее и захлебнуться можно. Казалось, что нет сейчас человека
ближе ей и дороже. Она отвернулась к окну. Откуда-то из темноты выплыло
лицо Курбатова и сразу же исчезло, растаяло. Губы готовы были прошептать
Серафиму Михайловичу, что все остается по-старому, что она сама не знает,
как это все получилось. Пусть не тревожится.

Хотела сказать, уже обернулась, но опять встретилась с любопытствующими
взглядами Риммы, Аскольдика и других. Даже несчастный аспирант, изучающий
субъективные ощущения полета, застыл с пакетом у подбородка и тупо смотрел
на Нюру сквозь очки.

Все исчезло - и теплота и нежность. Нюра вздохнула и равнодушно
спросила:

- Вы обещали новость? Рассказывайте.

Лицо Пояркова передернулось. Не обращая внимания на иронические взгляды
и перешептывания, он наклонился к Нюре:

- Да, новость очень странная. Мне больно и противно об этом говорить.
Вы отказались от моей дружбы и каждую свободную минуту отдаете пустому
мальчишке, Римме... Кому угодно. Раньше вы находили время и для меня, а
сейчас я должен вымаливать у вас минуты, отбирать их у Аскольдика.
Скажите, что произошло? Я места себе не нахожу...

Покоренная его горячей искренностью, Нюра не могла лгать.

- Вы хороший, Серафим Михайлович, и мне не хочется вам делать больно.
Но разве вы не догадываетесь, почему я хожу с Аскольдиком, Риммой? Почему
стараюсь вас избегать?

- Боитесь меня?

- Вас? Никогда. Но есть страшные люди. Если бы вы знали, что о нас
говорят!

- И знать не хочу.

Нюра машинально перевернула страницу.

- Вам, конечно, безразлично... А я уже не могу, мне трудно дышать.

- Но что мы такое совершили?

- Ничего.

- Тогда плевать на пошляков. Вчера Толь Толич встретил меня с
усмешечкой:

"Вы, оказывается, здесь не скучаете, Серафим Михайлович, нашими
молодыми кадрами интересуетесь?" Пришлось вежливо осадить. Теперь уж не
заикнется.

- Хотелось бы верить, - с грустью сказала Нюра. - А с другими что
делать?

Поярков крепко сжал ее локоть.

- Позабудем про них. - Он облегченно вздохнул. - Прямо от души отлегло.
А я-то думал... Значит, все остается по-старому?

Нюра захлопнула книгу и устало закрыла глаза.

- Пусть будет так.

- Я счастлив, Нюрочка...

Никто не слышал, что он говорил. А ему самому слова казались пустыми,
банальными. Говорил, как он будет скучать без Нюры, наконец в приливе
смелости отбросил все, что мешало высказаться.

- Нет, я так не хочу. Без вас не вернусь в Москву. И не ждать, нельзя
больше ждать. Если нужно, поговорю с Медоваровым. Не отпустит, тогда
поговорю...

- Со мной. - Нюра, не поднимая головы, разглаживала платье на коленях.
- Об этом вы забыли? Я не могу, - и Нюра еще ниже склонила побледневшее
лицо.

- Почему? - вырвалось у Пояркова, он нервно закурил и, как бы
опомнившись, сунул папиросу в карман. - Простите, я не о том.

Дрожащими пальцами нажал он рычажок у кресла. С глухим стуком спинка
откинулась назад. Так лучше - Нюра сидит согнувшись и не видит его.
Запахло паленой шерстью. Папироса? Обжигая пальцы, потушил. "Почему?
Почему? - мысленно повторял он. - Да не все ли равно! Не нравлюсь? Любит
другого?"

Нюра выпрямилась и, смотря на Пояркова серыми открытыми глазами,
проговорила:

- Не сердитесь. Вы ничего не знаете.

В голосе ее слышались боль и стыд, она вновь переживала свою давнюю
ошибку, готовая провалиться вниз сквозь пол самолета, только бы не видеть
удивленного скорбного взгляда Пояркова.

- Не мучайте меня, - нервно перебирая стеклянные цветные бусы,
прошептала она. - Спросите у Багрецова. Он знает.

Зачем Пояркову расспрашивать какого-то мальчишку? Что за тайна
связывает их?

Он глушит неясные подозрения, веря, что Нюра не может лгать. Видно, ей
боязно признаться. Но в чем?

- Я верю вам, Нюрочка. - И, склонившись за высоким креслом, робко
поцеловал руку.

- Не троньте! Грязная она. - Нюра быстро, словно от ожога, выдернула
руку и, вытащив из сумки платок, отвернулась к окну.

В самолете стало тихо. Утихомирились и гуси и поросята, их оставили в
покое до следующего часа, когда придется лететь на большой высоте, через
отроги Кавказского хребта.

Проходя мимо Пояркова, старый врач Марк Миронович тряхнул редкой седой
бородкой и неодобрительно покачал головой. Уж очень ему не нравилось за
последние дни состояние Серафима Михайловича. Прямо хоть в больницу клади.

Покой ему нужен, а кругом суетня. Ноев ковчег, а не лаборатория.

Аспирант, изучающий субъективные ощущения полета, застонал. Марк
Миронович вытер ему рот куском ваты и предложил таблетку аэрона.

- Не могу, доктор, - упавшим голосом пролепетал аспирант. - Нужна...
чистота эксперимента... - И он опять схватился за пакет.

- Если хотите знать мое мнение, - теребя бородку, рассерженно
проговорил Марк Миронович, - это не эксперимент, а игрушки. Раньше ученые
себе чуму прививали... А вы... - Он посмотрел на мокрую вату и бросил ее в
раскрытый пакет. - И за это еще деньги платят.

Аскольдик наглотался аэрона и чувствовал себя неплохо. Он оттеснил
Марка Мироновича в сторону и, размахивая раскрашенным листом, подбежал к
Медоварову:

- "Молния" готова, Анатолий Анатольевич, завизируйте.

Медоваров взял с собой Аскольдика, который доказывал, что эта
командировка связана с темой его курсового проекта, но дело было в другом:
Толь Толич хотел угодить отцу Аскольдика. Не раз приходилось обращаться к
нему по разным хозяйственным делам. Кстати говоря, и сам Аскольдик -
мальчик полезный, способный, прекрасно рисует карикатуры, пишет