- Не знаю! Ничего не знаю! "Главное, Крил не изменил своим принципам, нашим
принципам", - так сказала Джонамо. И это были ее единственные слова, когда
она узнала о гибели мужа. Потом замкнулась. Как будто заперла душу на
замок, а ключ уничтожила.
- Это пройдет, - успокоил доктор.
- Не знаю... - повторила Энн. - Джонамо не такая, как все. Крил называл ее
"моя инопланетяночка", не раз говорил, что она словно спустилась на Мир с
горных высей пространства и времени - то ли из прошлого, то ли, наоборот,
из непредставимого будущего.
- Крил был старше ее?
- Да, вдвое. Они и поженились-то не как все. Отказались от компьютерного
прогноза и теста на совместимость, проигнорировали генный контроль.
- Значит, любили друг друга, - со странной интонацией произнес доктор Нилс.
- Сейчас это большая редкость... Большинство людей понимают любовь
утилитарно.
- Только любовь?
Старик промолчал.
- Теперь вы видите, что случай с Джонамо совершенно особый? И все еще
считаете, что нужно обратиться к меомедам?
- Да нет, не считаю. Но мне нужно подумать. Помолчим немного, хорошо?
Наступило продолжительное молчание. Казалось, доктор Нилс рассматривает
комнату, подолгу останавливаясь взглядом, то на старинном столике с
изогнутыми ножками, то на кристаллотеке, вмещающей по меньшей мере сто
тысяч томов, спрессованных в микроскопические мнемоблоки, то на объемный
портрет стройного моложавого мужчины - такие "фантомные", имитирующие
натуру изображения были в ходу четверть века назад. Но все это лишь
проплывало в сознании старого доктора, не вызывая ассоциаций.
И вдруг его взгляд задержался на полированном деревянном предмете, контуры
которого едва угадывались в затемненном углу комнаты. Нилс приблизился к
нему. Под пальцами, привыкшими к безразличной прохладе пластокерамики,
древесина налилась теплом и, казалось, чуть шевельнулась, оживая.
- Что это? - спросил старик.
- Наша семейная реликвия, старинный звуковоспроизводящий аппарат, -
пояснила Энн. - Ему больше ста лет.
- И он... работает? - заинтересовался Нилс.
- Вряд ли. По крайней мере, на моей памяти его не включали. А что, это
важно?
- Вы позволите? Я попробую...
- Да, конечно, - в голосе Энн прозвучали нотки обиды, но старый доктор не
обратил на это внимания или сделал вид, что не обратил.
- Вот мы его сейчас полечим... - бормотал он, раскрывая чемоданчик с
миниатюрной диагностической аппаратурой, инструментами и лекарствами,
словно перед ним был измученный болезнью человек. - А знаете, я ведь
прежде, чем стать врачом, зарабатывал себе на хлеб... хе-хе!.. ремонтируя
антикварные приборы. Это легче, чем ремонтировать людей, уж вы мне
поверьте.
- Я не понимаю! - не выдержала Энн. - Неужели сейчас, в такую минуту...
- Вы уж простите стариковскую причуду. Да и не совсем это причуда. Вот мы
его включим и посмотрим, что из этого выйдет. Да, кстати, Джонамо дома?
- И да, и нет.
- Как прикажете понимать?
- Сама Джонамо здесь, а ее душа... Словом, включайте, не стесняйтесь. Пусть
все сотрясается от грохота, она не услышит.
- Посмотрим, - проговорил доктор, поворачивая пусковой рычажок.
Комнату наполнили мягкие мелодичные звуки. Они медленно набирали силу,
искали и находили друг друга, соединяясь в созвучия. Лавина звуков
ширилась, и встречная волна, зарождаясь в сердце Энн, стремилась им
навстречу.
Внезапно женщина вздрогнула. Проследив за ее взглядом, Нилс обернулся. На
пороге, отодвинув рукой тяжелую портьеру и держась за нее, стояла красавица
- так определил старый доктор, хотя сразу же отметил, что ничто в ней не
соответствовало классическим канонам красоты: острые плечи, высокий
выпуклый лоб, над ним копна темных волос.
Глаза удлиненные, черные, немигающие были устремлены на Нилса, и тот с
трудом выдерживал их проницательный взгляд. Лицо, словно списанное с
древних миниатюр: черты ломкие, кожа смуглая, гладкая, без румянца и,
контрастом, яркие пунцовые губы и черные, полукружьями, брови.
Порознь все это показалось бы ему неправдоподобно утрированным, а в
совокупности создавало впечатление человеческой глубины и значительности,
поразительной одухотворенности и непохожести на других людей.
"Вот тебе и стрекозка!" - подумал он.
- Я помню вас еще ребенком, Джонамо.
- И я помню вас, доктор Нилс.
- Рад это слышать. Вы... любите музыку?
- Нет.
- Неужели эти звуки оставляют вас равнодушной?
- Но разве они музыка? Я понимаю под музыкой разновидность математических
игр. Ее создают по образцу компьютерной программы. Разница лишь в том, что
вместо обычного дисплея используется электронно-акустическая система,
звукотрон.
- Бедные люди, до чего они дошли! - прошептал про себя доктор, но Джонамо
расслышала.
- Вам жаль людей? Разве люди нуждаются в жалости?
- Кроме музыки разума, - уклонился от ответа Нилс, - есть еще музыка
чувств, воспринимаемая сердцем. Увы, сейчас ее мало кто способен
услышать...
- Это она?
Энн изумленно посмотрела на дочь: впервые за целый год Джонамо проявила к
чему-то интерес!
- Да, вы слышите настоящую музыку. А то, что считали музыкой, ничего общего
с ней не имеет. Чтобы творить такую "музыку", достаточно навыков общения с
компьютерами. А этими навыками обладают все. С младенческих лет. Потому что
единственной обязательной грамотностью осталась грамотность компьютерная.
Из эстетической категории музыка превратилась в интеллектуальную. Главным
сделался формальный подход: как поизощреннее составить программу, чтобы
получился музыкальный кроссворд, сложнейшее дифференциальное уравнение,
чреватое неслыханными звукосочетаниями!
- Как все это неожиданно... - словно самой себе сказала Джонамо.
- Неожиданно для вас, - уточнил Нилс. На самом же деле ничего неожиданного
в перерождении музыки нет. Когда-то искусство было камертоном культуры, а
эмоции - ее движущей силой. Музыка вдохновляла людей на благородные
поступки. Концертам сопутствовали особая приподнятость атмосферы, шумные
аплодисменты, крики "браво" и цветы...
- Я читала, что это объяснялось искусственно создаваемым экстазом.
Никитин Юрий
Махров Алексей
Афанасьев Роман
Херберт Фрэнк
Шилова Юлия
Каргалов Вадим