Чтение 25–й страницы книги ~Аз Бога ведаю!~

- Трехокая Креслава ушла к старому князю. Знать, в сей час молодой явится.

Только ее никто не услышал, поскольку киевляне обнаружили, что город заперт! Затворены все ворота на крепостные железные засовы, будто ворог подступил к Киеву. И поднялся ропот, шум невообразимый, особенно когда позрели на стенах наемную дружину и самого Свенальда.

- Измена!

- Сей старик коварством город взял!

- Где же княгиня?!

- Кто видел Ольгу?

- Где она?

- Эй ты, Свенальд?! Куда княгиню спрятал?!

Тут ко всему еще раджи в свои кибитки сели, женок своих усадили и коней погнали встречь солнцу. Безмудрая толпа и вовсе взволновалась, узрев в сем сговор: мол, племя раманов в пляс увлекло народ, чтобы выманить из Киева, а наемник старый тем временем ворота запер и захватил столицу.

В общем, покуда водили хоровод с раджами - прозрели на какой-то срок и волхвованьем солнце до поры пробудили, а чуть распался круг и разомкнулись руки, вновь пелена на очи и разуменью мрак. Сослепу и кричали, что ни попадя, ибо стал теперь каждый сам по себе. Когда же русский человек сам по себе живет, будь он холоп или последний смерд-то каждый князь, или уж боярин, всяк волен и доволен судить и слово изрекать.

Нет бы хороводом жить...

Но с солнцем шум под стенами вдруг смолк, ибо все та же старая ведунья, почти слепая и глухая, опять уставила крючок к востоку и крикнула:

- Эвон идет наш князь!

Ходу от змиевых валов до Киева полдня, не меньше, никто не ждал, что, с зарею выйдя, Святослав к восходу будет здесь. На самых резвых скакунах, коней меняя, не одолеть за час сего пути, а он пришел! Явился, и лошади сухие, будто не гнали их плетями и шпорами.

- Чудно!..

Стояли молча, щурились, глядели из-под дланей, поелику князь от солнца ехал и виделся на самом деле светлейшим - слепил очи! И вышло так, что княгиня, по наущению чернеца вздумавшая остановить пляску-волхвование, напротив, сотворила так, будто весь Киев встречать Святослава вышел.

Ехал он шагом, по правую и левую руку - два сына, Ярополк и Олег. Ехал и сам дивился:

- Чудно!

Раджи, оказывается, навстречу ходили, и шли теперь с ним, затея на ходу иную пляску и иную песнь - гимн солнцу. А боярин Претич уже на коне был и в одеждах, как у князей - рубаха белая, шаровары бордовые и сапоги красной кожи. На широком поясе кривой меч висел - сабля индийская.

Тут бояре думные спохватились, вспомнили, кто суть они, выстроились скопом, по достоинству, чтоб сказать свое слово Святославу и дружинникам на стенах крикнули:

- Княгиню позовите! Пускай Ольга выйдет!

- Здесь я стою! - отозвалась княгиня со сторожевой башни. - Стою и зрю...

И все увидели княгиню с княжичем Владимиром, Малушей и братом ее, Добрыней.

Святослав же подъехал к боярам, но не спешился, как подобает, руки им не подал, а сидя в седле, сказал:

- Мне ведомо, бояре, какое слово молвить хотите. Держать у Киева недели, а тем временем испытывать меня, с чем я пришел, откуда и зачем. Так все излишне, мудрые мужи.

- Помилуй, княже да тебе ведь след ответ держать пред думой, пред Киевом, пред Русью всей, - изрекли бояре. - Готов ли ты вину признать?

- Готов, да токмо не пред вами, а пред матерью своей, коли она допрежь свою вину признает, - ответствовал Святослав.

- Мудрено глаголишь, - взроптали тут бояре. - Надобно бы растолковать иначе, дабы понятно было.

- Ее вина - кормильца мне дала, суть Князя Тьмы, а вы, слепые, не узрели и потакали ей. Моя же в том, что слепую свою десницу поднял на отца - суть Рода, а матери косу отсек, и косм лишил, и рока. Вину меняю на вину! Затем я и пришел.

- А разве в город не войдешь? - смутились думные.

- Недосуг за стенами сидеть, да в Киеве тоска. Мне в поле любо и в шатрах.

Задумались бояре, заозирались назад, на башню сторожевую, где таилась Ольга и молчала.

- Мать? - позвал тут Святослав на языке волхва Валдая. - Откликнись сыну! Се я к тебе пришел!

В тот миг ворота распахнулись, расступился народ, и белый конь вынес княгиню. Съехались они и встали друг против друга, как тогда, на берегу священной реки Ра,

- Ну, здравствуй, мать!

- Да здравствуй, Святослав, - сказала Ольга на сакральном наречии. - Ты сказал мне - мать? Я не ослышалась?

- Нет, могу еще произнести сие святое имя - мать.

- Тебе же ведомо, я прокляла свой рок. Я отдала тебя Креславе. Ты сын ей ныне.

- Креславы нет уже. Она на небесах, соединилась с тем, кого вы поделить не могли, будучи на земле.

- Ужель сие означает, что рок материнский возвращен мне?

- Рок материнский - твоя воля. Так сказано Владыкой Чертогов Рода. Киль пожелаешь - рок вернется, а нет - и спроса нет.

- Нелегкий выбор возложил Валдай... - задумалась княгиня. - А дабы назвать тебя Великим князем, мне прежде след сыном назвать тебя?

- Сие не в твоей воле. Я сын тебе и так, по крови и по воле Рода. Быть сыном - мой рок, а я его не проклял и не исторг.

- Но Русь признает ли тебя Великим князем? Доселе еще помнят детину, отчие земли зорившего.

- И помнят, кто вскормил детину, кто взрастил суть Князя Тьмы.

- Я слышала, зачем пришел ты... Вину меняешь на вину? И будет мир меж нами?

- Прости мою и я твою прощу, - Святослав спешился. - Коли согласна - не отвечай, а токмо сойди с коня на землю, как я. Позри, ведь я уже сошел.

- Чудны мне твои речи! - воскликнула княгиня. - И знакомы!.. Ужели ты изведал веру христианскую? И богом признал Христа?

- Аз Бога Ведаю. А Бога Ведая, Глаголь Добро. И истины сии не христианские, а самые первые, суть азбучные.

- Но бог твой - кто? Как ему имя?

- Имя? Имя ему - Свет...

- Мне люб иной свет - свет Христов. - промолвила княгиня и спешилась. - А посему и я прощаю. Добро б и ты признал Христа.

- Аз Бога Ведаю, мать. Ты ведай своего. Се есть суть мира меж нами. Нарушить же его легко. Чуть токмо кто произнесет: "Мой бог превыше твоего! ", как в тот же час вражда и горе.

- Да вся беда, князь, в том, что я покуда не изведала Христова света, - вдруг призналась мать. - Кормилец твой, сей черный змей, не токмо твой, и мой изрочил рок, крестив меня. Заверил, лукавый демон, будто арианство и есть вера истинная. Христос - пророк, по воле господа явившийся на землю, а выше его - бог Яхве. Однако чернец Григорий толкует совсем иное, дескать, они триедины, бог-отец, бог-сын и бог-дух святой. А есть еще другие, кто говорит - первее бог-отец и имя ему Саваоф. Кто говорит, первее сын... Где тут изведать истину и свет?

- Позри на солнце, мать, и вмиг позришь на свет. Нет иного бога, и имени иного нет, как бы ни кликали его досужие умы, волхвы, попы, раввины. Все ложь, все суета! Позри на Ра. Восстанет он хоть среди ночи - и вот светло. И нет иного света на белом свете, кому б не поклонялись и требы не воздавали. Помысли токмо, мать: а ну как солнце б не взошло? Хоть единый раз? Се и суть конец света.

- К Ра мола суть сие...

- Пусть будет так. Дороже мир меж нами.

- Ты мудрым стал, сынок. - княгиня потянулась рукой, но не посмела тронуть руки - лишь одежд коснулась. - Креславою вскормлен? Иль кем иным?

- Волхвом Валдаем. В Чертогах Рода и на тропе Траяна.

- Ты ступал по тропе Траяна?

- Да, мать, по той тропе, где и ты хаживала. И по небесной сей дороге прошел довольно и был долго средь раджей на реке Ганге и видывал чудес множество. А назад пришел земной тропой и позрел... Путь Птичий заслонен! Сквозь тьму и мрак ступал. Изведал бога и Пути изведал... Но рока так и не познал.

- Так заходи в Киев, садись и Русью правь, - вдруг заявила мать. - Слово буду держать к народу, тебя признают.

- Нет, мать, ты властвуй. Мне выпала стезя иная - дружину след сбирать да и вести в поход.

- Кого же воевать замыслил?

- На вы пойду, на тьму. А тьмы окрест довольно.

- Казна пуста, ромеи дань не платят, но платим мы... Не время ныне для походов, коль нечем заплатить дружине.

- Добуду я и серебра, и злата. Само в руки придет.

- И все одно: садись и правь! Хотя б один год.

- А что же ты? От власти притомилась? И хочешь отдохнуть от сего бремя?

- Ты бога своего нашел и ныне рек: "Аз бога ведаю"... Настал и мой черед сих истин поискать. Жажду веру обрести! И зреть свет Христов, как солнце ныне зрю: А свет сей ныне сияет в стране царей, суть у ромеев, в Греках.

- Се доля русская - то веры поискать, когда прискучат боги, а то богов, когда прискучит вера. Сколько ж еще веков сей норов нами будет править? Да верно рок над нами... И что же ты? К ромеям собралась?

- Чернец Григорий молвил: един раз позришь храм византийский и отворится душа для веры истинной.

- Чернец Григорий?.. - князь на солнце воззрился: поднявшись над окоемом степи, светило замерло и утро продолжалось. - Чернец Григорий... Зрю я... Как токмо в Русь придет Григорий, быть смуте, ибо смутит князей, царей и мрак опустится на землю. С подобным именем людей не след пускать к престолу и гнать взашей, кем бы ни предстали: царевичем, монахом, старцем... Григорий - черный рок, явился первый, а будет и еще. Но всякий раз придет Георгий и радость принесет...

Княгиня, вздрогнув, отступила, крикнула, озираясь:

- Ты где? Куда ты удалился?.. Эй, Святослав? Ничего не вижу!

- Я здесь! - воскликнул князь. - Стою пред тобою.

- Но ты исчез в сей час! Как будто в свете растворился!

- Се я на солнце зрел...

- И черный рок пророчил?

- Пророчил то, что мне открылось.

- Не поверю твоим предсказаниям, покуда сама не испытаю, - заупрямилась княгиня. - Давно я мыслю пуститься в путь и веры поискать. Да на кого престол оставить? Внуки малы, бояре не разумны, а печенеги рыщут окрест Руси, ровно шакалы... Коль ты пришел с миром и не отрекся от меня - прими престол. И отпусти меня в Греки. Эвон ты Сколь земель прошел и чудных стран, а я далее Чертогов Рода не ходила и мир не зрела. И мир меня не зрел...

- Земель прошел довольно, - промолвил Святослав. - Да токмо мир весь - вот он, перед нами. И все, что в мире есть - есть и у нас. Иное дело, не зрячи мы... Нет, мать, не отпущу тебя. А лучше очи отворю, чтоб свет позрела. Добро ли будет, коль один и тот же путь придется одолеть и матери, и сыну, и внуку? След далее идти, тропу торить Траяна - мы же стоять должны.

- Так не отпустишь?

- Ни, матушка, не отпущу. Великие дела легли на плечи, и без твоей руки не обойтись мне. Казна пуста - наполним вместе, дружины славной нет - так соберем. Не битые давно ромеи в дани отказали - мы их еще раз побьем и новый щит на их врата повесим - так в тридевять заплатят. И не к кичливому царю тогда поедешь - суть к вассалу.

- Нельзя мне ехать так...

- Да что я слышу? Се вольная княгиня, владычица Руси глаголет? Мудрейшая и гордая княгиня Ольга? Нет, мать, речь твоя ровно цепями скована... Ведь ты же не раба!

- Узнав, что ты идешь, мне мыслилось, потребуешь престол, чтоб единовластно править, - в сей миг княгиня улыбнулась и, осмелившись, рукою коснулась сыновней руки. - Когда Претич сказал - будет мне радость, не верила, и смертная тоска напала. Не престола жаль, но земли русской. Искала утешения, и ты его принес. Мне ныне радость! Я довольна... Уж не детина безрассудный - князь пришел! И сыновей признал, и мать свою не отверг, забыв обиды. Мир утвердил!.. И вот, почуя радость и покой на сердце, я вспомнила себя. Ведь я же обликом суть молода и лепа, но вдовство, как черная проказа, висит на мне и язвит душу. Во вдовстве нет добра, и посему, спасаясь от него, ищу я веру. Так пусти меня?

Святослав взглянул на мать, и ровно бы от сна очнулся - увидел и красу ее, и стать, и младость на челе.

- Нет, матушка, я не пущу тебя. А чтоб избежать вдовства, уж лучше мужа сыщу тебе.

- Виденье было мне: Вещий Олег сказал, чтоб послала я свата на реку Ганга, и сей бы сват привел мне мужа - суть раджу. Но брак велел оставить в тайне... Я не желаю сего брака! И те раджи, что с Претичем явились, не по достоинству мне, ибо суть волхвы-скоморохи, хоть и несут в ушах Знак Рода. Для тайных уз бы и сгодились, но не для явных. Где мужа сыщешь мне? Чтоб вровень был со мною? Посватаешь за Мала?

- Мал ныне - беспутный странник...

- Вот то-то и оно...

Чудилось Святославу, после Чертогов Рода есть у него на все ответ, однако тут споткнулся: и верно, по красоте и чести нет ей достойных!

А мать вдруг очи подняла.

- Тому и быть, открою тайну: мне император Константин послание прислал, прослыша обо мне. Чтобы прочесть его, учила греческий и их письмо... И прочла. -

- Так что же пишет он?

- Великое задумал царь. А пишет так: коль я исторгну кумиров своих и ересь арианскую, в коей погрязла вся Европа, и сев на корабль, приплыву в Царьград, он сам сотворит обряд святого крещения в истинную веру Христову. И воздаст мне дары богатые, по чести и достоинству, ибо одаривает всех, кто обращается. Ты мыслишь с мечом идти на него и щит на вратах утвердить, взяв дань; я же возьму ее иначе.

- Хитрец ромейский царь! - рассмеялся Святослав и погрозил перстом. - Знать, выведал, что я иду. И дабы избежать сраженья - задумал откупиться. Приемлемо бы было сие, мать, да токмо, окрестив тебя, уплатит один раз. А я с мечом приду - платить придется каждый год.

- Не выслушал ты, князь... Поелику мы с Константином единоверцы будем, то в вере сей грех идти с мечом на брата. И пишет он - союз желает заключить, суть христианский. Чтоб земли наши соединились не договором писанным, но братскими узами.

И титул будет мне - царица и царь - тебе. Тогда весь мир падет пред нами.

- Дарует титул царский со своего плеча? Скипетром и державою одарит гордых скифов, кои за тысячу лет вперед держали в руках сии достоинства власти?.. И то б ничего, коль одарил, признав народы Ара за становой хребет и родственную связь. Не стыдно б дар принять... Я зрю коварство и измену, мать. Перемудрит тебя Багрянородный. Да разве можно тому верить, кто величает себя - Владыкой мира, не будучи Владыкой? Кто воюя с Хазарским каганатом, меж тем имеет с ним тайный союз и шлет кагану войска на помощь? Кто человека - суть вершину мира обращает в рабство и продает, как скот?.. Опутал он тебя. И дай токмо срок -: свое получит.

- Я не сказала тайны главной, - послушав сына, промолвила княгиня и опустила свои прекрасные очи. - В послании он написал: желает в жены взять, ибо молва обо мне стрелой пронзила сердце.

Князь Святослав взглянул на мать и руки подал ей:

- Коль так, тогда ступай!

Полгода минуло с той поры, как богоносный каган высочайшим повелением объявил в Хазарии свободу. Для всех, будь то белый благородный хазарин, чья кровь за несколько веков старанием владык богоподобных очистилась от мерзких диких нравов, привычных для степи, и чей разум давно освободился от пыли кочевой жизни; будь то черный, в ком еще все это бродило, как старая закваска, будь вовсе бессловесный раб, прислуживающий господину или коню его. Все веры стали равными среди равных, и иудей уже не укорял мусульманина или христианина, а то и солнцепоклонника в том, что живет он поганым образом и не чтит святых суббот. А те, в свою очередь, согласно законоуложению, не вправе были оскорблять его обидным словом или знаком, к примеру, показывая иудею свиное ухо.

И стали строить не только синагоги, но минареты, церкви и даже храмы крамольников.

При этом никто из них, даже Приобщенный Шад, не знал, на сколько времени даровано такое благо и есть ли вообще ему конец: всем казалось, это незнакомое состояние теперь на все оставшиеся времена. В том-то и состоял замысел рохданита: стоило рабу, кем бы он ни был, узнать срок, и он в тот же час откажется от свободы, поскольку будет жить с мыслью о конце, пусть и не близком. Это вольному человеку полезно и желательно знать даже час кончины, тогда он остаток жизни проживет еще вольнее, ибо кто не ведал рабства, тот не боится смерти.

По совету рохданита и указу сакрального царя Хазарии в сакральной столице Саркеле воздвигли статую - семирогого Митру, символ согласия и свободы, и дали ему в левую руку факел, а в правую - шар вместо державы и скипетра. Его ваяли три тысячи мастеров, собранных со всего света, и за короткий срок утвердили статую На высоком берегу Дона, прежде насыпав большой холм - так быстро, что казалось, этот исполин не человеческой рукой был создан, а по божьей воле вышел из вод, чтоб видом своим возвестить о величии малоизвестной Хазарии. В рост он был вровень со звездной башней, и потому, стоя лицом к ней, взирал прямо на богоносного, выставив свои золоченые рога. Как уверял знающий пути бессмертный рохданит, статуя Митры была чуть ли не вдвое выше Родосского колосса, которого он видел на острове в Средиземном море, будучи тогда в образе оракула, предсказавшего, что статуя на глиняных ногах скоро падет, а если ее восстановят - Родос ждут несчастья. Однако хазарский исполин имел каменные ноги и суть иную, олицетворяя не бога солнца, а свободы.

Не минуло и трех лун, а каган убедился: чтобы исполнить главный завет подзвездного владыки - возвысить Хазарию, прославив ее на весь мир как одно из чудес света, - можно было не строить храмов для всех вер, а только утвердить Митру на берегу реки, поскольку все проезжие купцы, плывя по одному из трех морей, в ясную погоду видели воздетый пылающий факел и дивились величине и грозности этой невиданной статуи, разнося молву, дескать, вот есть страна, где стоит идол согласию и миру, и огнем своим достает неба! А весь народ ему поклоняется и чтит выше всех богов, ибо в государстве том есть только три святыни - свобода, равенство и богоподобный каган, и что там все открыто и дозволено, за исключением сакрального царя, на которого нельзя взглянуть - в тот же миг настигнет смерть.

Подобно ветру слава понеслась во все концы, и богоносный восхищался мудростью рохданита поболее купцов и путешественников из восточных стран, которых прежде не пускали: под мантиями ученых мужей скрывались вражеские лазутчики. Теперь же и шпионы стали не опасны, и напротив, полезны, ибо скорее гостей разносили славу.

Свершилось чудо! Иное государство обречено веками собирать свое величие по зернышку, удивлять походами и битвами, богатством показным или истинным, ученостью, красотой дворцов и прочими делами, поскольку не ведают Великих Таинств управления миром. А благодаря подзвездному владыке и посвященному кагану Хазария, как и ее колосс, возникла вдруг среди скуфских степей и возвысилась внезапно, не прибегая к многотрудным подвигам. Со всех сторон к царю земному, каган-беку, пошли послы и понесли дары богатые, чтобы взглянуть на диво и честь воздать.

А было чему дивиться и кроме статуи Митры...

Издав необходимые законы о свободе и воздвигнув восьмое чудо света, сам богоносный каган удалился в летний дворец на озеро Вршан и несколько лун пребывал в умышленном неведении, не допуская к себе никого, кроме наложниц и мальчика Иосифа из Саркела. Он знал, что всякий его раб сейчас неотличим от того раба, которого ведут сквозь пустыню на невольничий рынок. Достигнув, наконец, полноводной реки, вначале он будет пить, как скот, без меры, встав на четвереньки, затем непременно захочет искупаться и, невзирая на тяжелые цепи, бросится в поток. Что смотреть или слушать о таком безумстве? Потому провозгласив указ, богоподобный и сам освободился от многих дел, но нежиться под сенью кипарисов и пальм возле фонтанов своего сада ему было некогда. Пока хазары вкушали свободу, он трудился, словно раб, исследуя древние манускрипты народов Ара, дабы познать их сакральные пути, ведущие в Землю Сияющей Власти, которыми потом двинутся несметные полчища воинов. Втайне от всего мира в недрах горячих степей кундур-каганы собирали войско. Иначе без потерь не пройти сквозь множество земель, населенных воинственными аланами, печенегами, ромеями и славянскими народами. Следовало провести армию без попутных битв, чтобы сразиться за землю обетованную и одержать победу. Сейчас Великий каган, посвященный во Второй круг Таинств, сам рохданитом стал и исполнял то, что доступно было творить лишь подзвездным владыкам.

В новых заботах своих он сейчас уподобился рохданиту Моисею, выведшему иудеев из египетского рабства.

И в самый неподходящий час, когда он, как говорят в народах Ара, мыслями поля измерил, изведал ходы и броды, на озере Вршан случился шум - лязг мечей и конское ржание донеслось до ушей хазарского владыки. Он послал узнать мальчика Иосифа, и тот, вернувшись, рассказал, что стража вступила в бой с какой-то силой, пришедшей из степи. Подобного еще не бывало в пределах летнего дворца! Конные разъезды и близко бы не подпустили не то что силу, а и птицу или степную лису. Тут же сеча разыгралась возле сада, и иные стрелы падают в фонтаны! Гарем завыл, незримые слуги готовы были броситься под смертоносные очи богоподобного, ища укрытия и потеряв голову...

Однако через час на взмыленном коне примчался каган-бек и впопыхах нарушил правило - посмел въехать в сад, едва очистившись огнем, не в ноги бросился, а встал перед Владыкой.

- Что происходит там? - спросил богоподобный. - Кто посмел беспокоить меня?

- Не стоит внимания, о, всемогущий, - сказал Приобщенный Шад. - Я усмирил строптивых бунтарей и отправил назад, в Итиль.

- Бунтарей?! - Великий каган был возмущен и потрясен. - Я дал свободу своему народу, он более не раб, а бунтовать могут только презренные рабы!

- О, богоносный, - земной царь говорил без обыкновенного подобострастия. - Их мало, всего горстка никчемных, темных и хмельных от пьянства и свободы.

- Но кто они? Как случилось, что эта горстка прорвалась сквозь степные заслоны?

Каган-бек вел себя раскрепощенно, однако соврать не посмел.

- Хазары из круга белых. И потому разъезды не остановили их.

- Что же они хотят?! Еще свободы? Им уже мало того, что я дал?!

- Нет, превеликий. Им показалось, дал слишком много. И возмутясь, они поехали к тебе просить, чтобы ее уменьшить или вовсе сократить.

- Вот что!.. Да как они посмели? Как решились идти не к тебе, земному, а ко мне, небесному покровителю?

- Эти бунтари уже были у меня. Только не я, о богоносный, свободу дал, а ты. И только тебе возможно взять ее назад.

- : Чем же недовольны белые хазары?

- Они сказали: свобода - это ад, и бывает только в преисподне, где можно делать все, что захочешь. А равенство - химера, достойная профанов и невежд!

- Они рабы! - взъярился каган. - Все мои предки и я столько лет потратили, чтобы сваять их, как колоссов, подобных Митре. И все напрасно! Неблагодарные! Как посмели они усомниться в том, что снизошло к ним из уст моих?! Разве не ведают эти бунтари, что покушаются на высшие ценности?!

Чувствуя, что гнев Владыки может обрушиться на него, каган-бек наконец-то опустился на колени и стал смотреть в мраморный пол.

- Все ведают они! И говорят, что до твоего указа действительно были свободными. А теперь должны находиться в одном круге с черными хазарами и даже освобожденными рабами. И всякий из них может прийти и взять его дочь в жены, а если не дадут, то силой увезти. А третейский суд, подвластный только закону, оправдывает такие действия. И не взирает на прежние преграды! Потому что согласно твоему указу в Хазарии равенство всех вер, племен и цветов кожи.

- Достойны смерти! - провозгласил богоподобный.

Но каган-бек попытался их защитить и поднял голову.

- Смилуйся над ними, о всепрощающий! Среди этих бунтарей есть уважаемые люди, знатные особы, ученые мужи, раввины и содержатели таможен, откуда в казну течет богатство.

- Я свое слово не меняю. И это тебе известно. Они рабы, и если не на цепи сидят, то цепями прикованы к своему положению и богатству. Не может быть свободы только для избранных! Казни их всех до одного! А тела свези и брось собакам!

- Умоляю тебя, богоподобный! Останови свою руку! Белые хазары ехали, чтоб бить челом и упредить, пресечь вседозволенность. Они говорили: труд твоих высочайших предков и твой - все идет прахом! Мы смешаемся, и наступит первозданный хаос.

- Бить челом?! Но как же они не устрашились смерти, желая предстать перед моими очами?!

Приобщенный Шад заерзал на полу и в этот раз не решился солгать.

- Они не верят... И сказали: не срубишь сук, на котором сидишь.

- Чему они не верят? Во что?

- Что ты, о, разящий, способен умертвить, если на тебя поднять глаза и посмотреть.

Владыка Хазарии в тот же час успокоился и, мысленно прочитав молитву, сказал неторопливо:

- Ну что же, если так, то я казню их сам. Приведи бунтарей ко мне! Пусть на меня посмотрят. И скажут потом, на каком суку я сижу. Если умеют говорить их мертвые уста.

- О, богоподобный, пощади их!.. - заговорил было Приобщенный, однако каган прервал его:

- Или ты тоже с бунтарями? И тяготишься дарованной свободой?

После такого вопроса земной царь Хазарии уполз задом из дворца, а Владыка уединился и стал возносить молитвы к Цеобату, прося твердости и силы, поскольку сам еще не привык к новому состоянию и вдруг потерял уверенность: правильно ли будет, если он казнит вельможных, но непокорных белых хазар? Все-таки столетиями пестовали цвет государства, начиная с рохданита Исайи, и вот сейчас в один миг сгубить его?..

Господь дал твердости и силы и вдохновил подобного себе на суд, подав знак - над головой послышался стук, три раза ударили, будто судебным молотком по гонгу. Тогда каган встал с колен и вышел на крыльцо.

И все-таки каган-бек солгал, сказавши, что бунтарей лишь горсточка. Около сотни согбенных спин и уткнутых в. землю голов было перед богоносным, расставленные, как фигурки на шахматной доске - по положению своему и достоинству, которые отменены указом. А лжец тем часом очищал огнем строптивых, махая факелом у распростертых тел.