Чтение 29–й страницы книги ~Аз Бога ведаю!~

- Средств довольно. Мор, потоп, египетские страсти... Или трава Забвения, которую они, как жертву, богу.воздают! Только не отрава, коей торгуют гости из обезьяньих стран, а та, что собрана на тропе Траяна. Поскольку они внуки божьи, то помнят ее дух и, его вкушая, коротают Время, пребывая в лени и беспечности. Сиим бы след воспользоваться...

- Но где же взять травы, коль нет дороги по тропе Траяна? - заметил лапотный. - Иль ты ходил по ней?

- Пустое все! - прервал спор сидящий во главе. - Эклектикой займетесь на досуге... Я склонен верить своей второй сути и богоподобному. Не ценности свободы им нужны, а Высшей Власти. Иного зелья против воли нет. Ну, какая моя суть не согласится с этим?

В подзвездном пространстве наконец-то повисла тишина. Большеголовый рохданит взглянул на кагана.

- И так, богоподобный, придется на Русь надеть златые путы. Они бедны, и даже бояре почти нищи, а вкупе с этим склонны к созерцанью и лености и без травы, и примут дармовое злато. Дай его, кому нужно дать. Кто с первого раза не возьмет, добавь и больше дай. Коль снова отклонит твою руку - добавь еще. И так, покуда не протянет длань. Опутай, заплети и повяжи их златом! Но не просто дай, а научи, как в рост давать. И пусть дают друг другу и своим. князьям. Кто дал свое злато, чтоб прирастить его, тот ни о чем ином уж и не станет думать, как вернуть его с прибытком. И пусть приращивают состояние, а от него склоняются жить в роскоши. Огонь воли - огонь великий, должно быть, ты убедился в этом, богоносный. Однако он идет от скудной жизни и лишений. Появится богатство на Руси, и злато станут, тратить не только ритуально, для украшения оружия, доспехов и женщин, но и для одежд обыденных, жилищ, посуды и утвари - и пропадет их воля. Ибо кто привык вкушать со злата, тот не возьмет в руки деревянной ложки.

- Князь Святослав непредсказуем и жесток, - дождавшись, когда умолкнет рохданит, промолвил каган. - Царей свободы он гузам подарил!

- И это нам известно, - прервал большеголовый. - Если начнет притеснять или казнить за то, что деньги в рост дают и в роскоши пребывают подданные, пусть твои люди станут кричать о варварстве, о дикости и жестокости нравов. Кричать так громко, чтобы весь мир услышал. И сам рассылай послания к царям. Все знают, ты богоподобный и свободолюбивый; тебе поверят. Ну а теперь иди. У нас тут еще Много дел. След обсудить, как поступить с Царь-градом. Ты слышал, верно, Константин не лукавства ради, а воистину решил жениться на русской княгине. А еще в Персии с наследником престола просто беда и эфиопов надо б наказать... Ступай и делай, как сказал!

Каган поклонился и, как подобает, задом пошел из-под купола, но рохданит окликнул:

- Постой, богоподобный! С делами запамятовал... Где бы ни были твои подданные, повсюду пусть говорят, кричат, шепчут, как заклинание, - в Руси живут рабы. Они рабы! Рабы! Рабы.

Увидевши воочию княгиню, император был потрясен ее красой и четверть часа не мог и слова вымолвить, забыв свое царское величие, обычай, с которым следовало принимать иноземных государей. Вначале лишь, взирал на нее со всех сторон, а потом преклонил перед ней свое скрипучее колено. Попы зашептались строго, вельможи не скрывали своего возмущения, а старый царь стоял с протянутыми к княгине руками, смотрел благоговейно и ничего не слышал, поскольку был туг на ухо: в молодые годы, командуя когортой, сражался с витязями Вещего Олега и получил булавой по шлему.

И сейчас его тезоимка Ольга без булавы или шестопера ошеломила Багрянородного.

Не выдержали два самых важных попа, приблизились к царю и подняли с колена.

- Негоже тебе, императору Византийскому перед Русью преклоняться, - заметил один.

- Христианскому царю - перед поганой княгиней из варварской страны, - добавил второй.

- Не перед Русью я преклонился, - сказал мудрый Константин. - Перед красотой ее.

Верно, думали, она ничего не понимает без толмача. Но ответ императора-жениха Ольге по нраву пришелся.

- Вот теперь вижу перед собой не только властителя ромеев, но и мужа достойного, - сказала она на греческом наречии. - Ибо у нас на Руси ломать шапку принято перед старшим, а колено лишь перед женой.

И сразу тут все стихли, а Константин еще больше обрадовался и повинился, что держал княгиню в гавани не по своей воле, а по злым замыслам его придворных, которые скрывали от него, что Ольга прибыла в Царьград, и что виновных уже наказал по заслугам. Услышав же, что княгиня долго постилась и готова принять крещение, велел не откладывать и завтра же, после праздничной литургии, совершить обряд, и сам вызвался быть крестным. Попы и придворные от слова его вдохновились и стали ретиво восхвалять и своего царя, и Ольгу. Она еще не ведала, отчего они так скоро сменили недовольство на благословив, и потому не придала значения. Багрянородный же еще пуще растрогался и принялся одаривать дарами. Усадил княгиню рядом с собой, а слуги Длинной вереницей стали подносить и складывать у ног ее парчовые и шелковые ткани, кумачовые паволоки, которые особенно любили на Руси, украшения из камней драгоценных, из злата и серебра, посуду и прочую утварь. И все бы ничего, да придворный казначей и летописец усугубили благородный порыв Константина - не по-царски получилось. Один то и дело возвещает:

- Парча серебряная, персидская, пятьдесят локтей, стоимостью в полкентария. Сосуд золотой, а двух ручках из гробницы египетского фараона стоимостью в кентарий!..

Второй же восклицает и славит:

- Богатый дар от мудрого и щедрого императора нашего Константина Багрянородного! Возносится русской княгине Ольге во имя отречения ее от безбожной поганой жизни и святого крещения!

И оба знай себе все пишут и пишут.

Император наконец-таки расслышал, что они там говорят, и воспротивился:

- След добавить: прекрасной и несравненной!

И не только во имя отречения и крещения, а еще и как моей невесте!

То ли и казначея с летописцем когда-то ошеломили булавой - не услышали они слов царских и про невесту так ни разу и не сказали.

Дары и впрямь богатые, по чести, да что-то не лежит душа: не в радость, когда преподносят и считают. Ольга приказала своим слугам взять подарки, и те свалили все в кучу, сложили в мешки и утащили на корабль. А она отправилась с Константином осматривать дворец и чудный сад, и где бы ни были, на что бы ни дивились, попы и вельможи никак не отстают, лезут на глаза, слушают, о чем император с княгиней говорят. Багрянородный же так распалился, что в саду средь роз цветущих предложил ей немедля.стать его женой. Однако два митрополита уж тут как тут, учить и разъяснять стали:

- Сие трех великий, блуд!

- Нельзя до крещения жениться на поганой язычнице!

Тут наконец его и прорвало.

- Подите прочь! - закричал и ногами затопал. - Как смеете мне указывать? Я женюсь! В сей час же! Разве не видите вы, она и без крещения святая! Сияние идет от нее!

- Побойся бога, ты император священной империи! - загомонили попы. - Княгиня из Руси тебе не по достоинству!

Ольга поняла, что придворные Константина не желают их брака, всячески этому противятся, и потому сказала:

- В послании ты писал, что хочешь жениться, дабы сиим союзом и наши страны соединить. Не передумал ли, пока я ехала в Царьград? Ежели не будет союза государств, где мы вместе сядем на престол и править станем, я замуж не пойду. Ибо сама вдова и могу быть невестой, но со мной вся Русь, она же ныне не вдовствует. Есть муж при ней - мой сын именем Святослав.

- По нашему это называется триумвират, - обрадовался император. - Повелеваю - быть нашему союзу и триумвирату! Мы с тобой и твой сын!

Должно быть, придворные наслышаны были о детине-князе и о том, что он творил в своей стране, однако не ведали, что Святослав избавился от черного рока, и оттого в ужас пришли. Даже летописец-хронист, всюду следующий за Константином, писать перестал, сославшись, что кончились чернила. Княгиня же масла в огонь подлила:

- Добро, коль так, я согласна пойти за тебя! Митрополиты пришли в себя, увещевать стали Константина и Ольгу:

- По христианскому обряду вас след венчать в храме. А как венчать, если княгиня еще не окрещена? Не по русскому же языческому обычаю! Вот завтра примет она веру Христову, так сразу и окрутим! А там как бог пошлет!

Уговорили кое-как подождать до следующего дня, а по всей Священной империи уже молва полетела: Русь на сей раз без меча пришла, но взяла Царьград, и ныне придется не дань платить - в плен идти к безумцу и разбойнику Святославу! По всем церквам молиться стали, дабы образумил Господь императора, и отказался бы он от того, что замыслил, потеряв голову от прельстительницы заморской. Соперники Константина враз головы подняли, стали на свою сторону склонять и войско, и народ: де-мол, Багрянородный из ума выжил, а Русь тем и воспользовалась. Если не сместить его с престола, быть беде, и неизвестно, что еще задумали варвары. А ну если молодой князь следом за матерью идет, да с дружиной? Как только женится император, выйдет из храма - этот разбойник уж под стенами, и пропал византийский трон, рухнула Священная империя!

Одним словом, шум пошел великий, однако княгиня ничего не знала и пребывала в спокойствии и молитвах всенощных, готовясь к обряду. А жених ее Багрянородный тем часом к свадебному торжеству гостей скликал со всего мира, союзников своих: так уж ему хотелось удивить их неземной красой невесты! И указ свой провозгласил, чтобы завтра утром все бы жители Царьграда сошлись к Софийскому собору, где предстоит крещение, а потом и венчание. Княгине же прислал крестильную рубаху белого персидского шелка, в которую служанки ее и обрядили.

Рано утром в соборе началась литургия, но Ольгу не впустили и поставили, как полагается оглашенным, в притворе. Инок Григорий не отходил ни на миг - велели ждать, когда покличут. Константин пред алтарем молился за себя и за невесту свою, а точнее, благодарил Бога за то, что на старости лет послал жену, появ которую и умереть не грех.

Княгиню же в тот час начало ломать: поначалу суставчики на пальцах заныли, потом локти и колени, а через четверть часа корежило все кости, и снежно-белые зубы вдруг зашатались. Не в силах стоять на ногах, она было присела, но чернец зашикал - надобно выстоять весь срок, покуда не огласят!

- Больно мне, - пожаловалась. - Не держат ноги...

- Выходит из тебя поганый дух! - объяснил Григорий. - Потерпишь еще, матушка, и выйдет весь. И сразу полегчает!

Навалившись на стену, княгиня распростерла руки и застыла как распятие; огонь, воспламенивший кости, прорвался наружу, и загорелось все тело! Будто живую на погребальный костер подняли - мука смертная!

- Ужо иду в Последний Путь! - едва простонала. - И белый свет не мил...

- Начнется новый! - вдохновлял чернец, - Чем более муки в сей миг, тем дольше радость испытаешь! Крепись?

Стиснув ноющие зубы, она очи закрыла и не могла уж век поднять, пока ее не огласили. Да только не услышала - Григорий подтолкнул:

- Пора! Настал час! Радуйся, чудо чудес, одигитрия Богородице. Радуйся, обрадованная...

Она ступала, ровно по углям огненным, и того не позрела, что жених ее, император, под руки подхватил и ведет к купели. И голоса его не узнала, поскольку все смешалось в тот миг; колесом вращался мир у головы ее, качался, словно корабль на морской волне, и земля кренилась во все стороны, а то, может быть, и вовсе разламывалась. Мелькали чьи-то лица, золоченые одежды, обилие горящих свечей, дым благовонный окуривал сей коловорот, а над теменем ее то ли свет вращался - суть свастика, - то ли обещанная небесная благодать.

Неведомые руки схватили ее нежное, огнем пылающее тело и стали погружать в пучину вод. После первого погружения с головой остудился жар телесный - столб пара возреял над купелью, будто не человека опустили туда - железо раскаленное. Второй раз погрузили - открылись очи и остановилось коловращение мира. А когда в третий раз измерила она глубину бездонную, просветлело сознание и сошла благодать божья.

Вскинула она робкую руку, наложила крест:

- Аз Бога Ведаю..

Да что это? Попятились люди, крестясь или рукой заслоняясь. Хор грянул - радуйтесь! - да что-то не видно было на лицах ромейских радости. Царь Константин, принявший ее из купели, вдруг бросил руку, зашатался и чуть не рухнул на пол: кто-то подхватил его и повел мокрого с головы до ног, словно поднятого из пучин святой воды.

В тот миг позрела княгиня матерь Богородицу и руки, ей поданные. Ухватилась она и сделала первый шаг.

- Аз Бога Ведаю.

Позрела она свет Христов, изведала Божью благодать, да не знала еще в то мгновение, что красной девой погружалась в купель, а выплыла оттуда с иным именем - Елена - и старухой древней: изъязвленный временем лик, седые космы торчком, три зуба во рту и нос уж скрючился и к устам потянулся. Смыла святая вода чародейство Владыки Чертогов Рода...

Шла она, принятая и ведомая самой Богородицей, и потому не видела, как уводили попы жениха ее с таким видом, что краше в гроб кладут. Да княгиня в тот час другому отдана была, ставши невестой Христовой, и оттого сиял в очах огонь чистый, будто горний свет.

- Аз Бога Ведаю!

Если бы мир внимал помыслам и делам человечьим, давно бы иссякли не только реки, а и моря бы иссушились, и плодородная земля обратилась бы в прах, и свет бы иссяк над головой. Но несмотря ни на что, без воли человека, Свет продолжал существовать, всходило солнце над землей, и после зимы непременно наступала весна, полнившая реки, и стрибожьи ветры поднимали на крыло перелетных птиц. А путь птичий лежал с юга на север, над священной рекой Ра...

И буйным, весенним ветрам, что сгоняли мертвящий холод с земли, что вскрывали реки и моря, не было преград. Однако лебединым стаям у берегов Хвалынских путь был затворен. Там, где Великая река, разбившись на лучи, соединялась с морем, стоял заслон. Черные хазарки, подобно мгле, покрывали Птичий путь на север. От их аспидных крыльев здесь меркло солнце и светлая река чернела, будто изъязвленная дурной болезнью. Злобный крик и гогот вставал стеной и доставал звезд. Хазарки требовали дани от всякой перелетной птицы, будь то журавль или куличок болотный. И лихо брали - десятину от стаи! Было птицам слез, когда давали дань птенцами или женами... Да что же было делать, коль не миновать устья реки Ра, коль Птичий Путь - единственный? И не сыскать иного, ибо не сдвинуть звезды с их вечных мест? Возвращались ли на родину ранней весной, или осенью, улетая на юг, все птичьи стаи полнились печалью глубокой, и несли ее на своих крыльях от реки Ра до реки Ганга.

Лишь гордые лебеди не кланялись хазаркам и дани не давали, ибо не пристало белой птице покоряться и служить тьме. А посему всякий раз, пролетая над лучистым устьем Ра, вскипала в поднебесье птичья битва.

Верно, потому в лебедином крике, плывущем над Русью весной и осенью, слышен воинский клич, и полет этих белых птиц есть боевой дружинный порядок - таранный клин, чтобы пробиться через заслон.

И, этой весной весенние ветры - стрибожьи сыновья - беспрепятственно пронеслись над устьем Великой Ра, но перед лебединым клином возникла на пути туча черная, грозовая - разве что молнии не сверкали и гром не гремел. Земной простор и небесная ширь - все мглою окуталось, не отвернуть и не укрыться белой птице. Кто устьем завладел, тот возомнил, что и рекой владеет, а значит, и всем Птичьим путем. Так не бывать сему!

Орда хазарья восклубилась, ровно черный дым, лишь зобы краснели, напитанные птичьей кровью. Лучистым клином плыли в чрево тьмы лебеди, и расступались пред ним крикливые передние вихри темной силы. Но ведал лебединый князь все хитрости супостата - втянуть непокорных птиц в недра коварной тучи, чтобы напасть потом со всех сторон, затмить солнце от лебедей, если днем, и звезды, если ночью. И коли дрогнет князь, потеряет свой небесный путь - пропасть и всей птичьей братии, ибо рассыплется боевой клин, размечется, и истает во мраке белый свет. Кто понесет его на холодные берега северных морей? Кто свяжет воедино истоки двух священных рек - Ра и Ганга? Кто еще выбьет сорную траву на тропе Траяна, соединяющую Пути земные и небесные?

Не дрогнул лебединый князь, не убоялся хазарьего смерча, и сшиблись птицы! Белое перо смешалось с черным, кровь алая - с кровью черной, ветер же от крыльев вздыбил волну на Великой реке. Не птицы в небе бились, а свет с тьмою, день с ночью. Погасло солнце, последний свет истаял, заслоненный хазарьими крыльями, казалось, мрак наступил вселенский, а с ним - первозданный хаос: вода смешалась с землей, земная хлябь с небесной твердью...

И в ратище этом за честь было - умереть за други своя, ибо не жизнь дорога, а птичий белый клин, суть луч, пронзающий тьму. Не устояли краснозобые, хоть и побили лебедей изрядно - более чем десятину взяли от стаи. Покорились бы хазаркам, меньше бы потеряли... Но зато в тридесять убавилась туча и посерела, так как не могла уж больше заслонять крыльями солнца. Вырвался птичий клин, огрузший от ран, и позрел сквозь прорехи в крылах на светлые воды Ра. Вырвалась за клином погоня, но в открытых небесах краснозобые избегали битвы, а норовили в спину ударить. Старый лебединый князь повернул к солнцу и полетел к сердцевине его, дабы лучи слепили супостата: не узреть черному глазу белую птицу! Отстали хазарки, заметались, незрячие, и убрались восвояси.

И лишь тогда победно кликнул лебединый князь и посадил свой пернатый народ на светлые воды. Да не отдыха искали птицы, не корм добывали в священной реке - мертвых оплакивали и скорбь свою топили в волны, чтобы не нести ее в Русь тресветлую...

Птицы пробивались, ибо их Путь был вечен, поскольку обновлялся каждую весну и осень, но Путь для народов Ара был затворен. Утрачена живая связь времен и жила кровеносная, соединяющая реки Ра и Ганга, не перерезана была, но перекрыта, как обрушенной скалой перекрывается ручей, бегущий по ущелью.

А рок изначальный Святославу - восстановить сей Путь, пробить его, исторгнув Тьму из устьев рек и с берегов морей, дабы Животворный Свет не угасал ни у славян на Ра, ни у ариев на Ганге. Один он ведал, куда идти походом и как нанести удар, но только не знал срока, ибо и Вещим будучи, и на тропе Траяна - все равно не изведать судьбоносного часа. И только когда пробьет он, услышать: в сем и есть суть зрящего духа.

Он изготовился, как пардус перед прыжком, и затаился, выжидая голос неба.

В походе обычном, творимом по своей воле - изгнать ли супостата, дани поискать в чужих землях иль чести и славы, - можно полагаться на себя да на другое своих, с кем все потом и поделишь. Но в этом, отпущенном судьбой и предначертанном Родом, след было повиноваться высшей воле, ибо Вещий князь был десницей бога на земле. Его дружина, исполчившись, ждала с ним вместе и изнемогала, подвигая Святослава выступить: играла в руках великая сила, лезвия мечей томились в ножнах, и кони, застоявшись, копытили землю. Он сдерживал порывы своих витязей, ворчал Свенальд, толкуя: коли занес руку - бей, иначе передержишь, и дух воинский, совокупленный в рати, прокиснет, как вино. Старый воевода не посвящен был, куда князь устремит свой взор, кто супостат, но зрел своим острым глазом на восток, где горела хазарская звезда, и чуял длинным носом, что предстоит лихой поход, ранее не знаемый. И князь медлит только потому, что ждет чего-то, поелику же часто по ночам глядит на звезды в небе, знать, выжидает срок и час благоприятный. Потому и не торопил Свенальд, а чтобы не застоялась дружина, советовал найти врага и с ним сразиться.

И благо, враг не заставил себя ждать. Из донских степей, как из преисполни, вдруг хлынуло отребье, сор человеческий, гонимый восточным ветром. В Хазарии, где был воздвигнут идол со светочем в руке и освобождены из-под господской воли рабы, кумир сей вдруг рухнул, не простояв и года. Теперь, спасаясь от его обломков, разбегалось все мировое рабство; подобно саранче, лавина эта промчалась по стране и остановилась там, где нашла себе пищу - в вятских и новгородских землях. У первых смута началась из нищеты великой и оттого, что дань платили много лет хазарам - байки о свободе слушали, разинув рот. И зароптали, де-мол, долой хазар и русь! Сами собой станем княжить и владеть, а как соберемся с силами, пойдем и освободим все остальные земли - возьмем и будем потреблять!

Святослав готов был к прыжку на восток, однако прыгнул на вятичей, но не покорил их, а лишь исторг чуму, с огнем и мечом прокатился и, взяв большой полон - мужей, пригодных для походов, вернулся в Киев. Возник в пределах, словно ветер, и так же умчался прочь, и потрясенные его дерзостью вятичи долго не могли прийти в себя. А он тем часом уж скачет к Новгороду, послы его впереди с предупреждением:

- Иду на вы! Пока же не встал у стен, сами изгоните тьму!

Богатый, вольный от веку Новгород не принял голи перекатной, но приютил у себя иную тварь - хазарских ученых мужей, которые наустили бояр и знать местную восстать против владычества Киева и зажечь огонь свободы.

- Что нам детина-князь? - стали размышлять они. - Одни невзгоды от него были в прошлом, и теперь нечего ждать.

Сначала изгнали князя, которого еще у Ольги просили, потом и вовсе потеряли меру - посадили править одного из белых хазар и стали именовать его не князь, а каган. А тот, воссевши над новгородцами, издал указ, даруя всей земле полную свободу.

Плати и потребляй!

Диковинное дело, но испытать не грех, почем она, свобода. И загуляли: пили и плясали день, другой, третий - каган знай бочки с вином на площадь выставляет, а плату берет, ну просто смех один! Да не за вино берет - за право вкушать зелье в людном месте, что ранее строго запрещалось. Отдал грошик и твори, что хочешь! Бояре поначалу лишь таращились, как празднует люд простой, вздыхали старики - к добру ли пир такой? - потом не удержались, и мало-помалу загулял весь Новгород. Глядь, а уж и женки тут, коих за прилюдное питие вообще сажали в сруб; сначала появились вдовы и засидевшиеся в девках, а там и жены мужние, и девицы на выданье. Не хоровод водили, не пряли и не ткали-пили и плясали на площади. И тут же бесстыдство творили с вольными женками за небольшую плату. Так было день, другой, третий, и когда в угаре сем загорелись чьи-то хоромы, тушить не побежали, а радовались, что светло от пожара и можно погулять подолее.

Чуть только город не спалили...

На четвертый же проснулись, пошли на площадь опохмелиться - там стражники стоят из того самого отребья и гонят взашей. К каганскому подворью было ринулись - подай вина! - вина подали, но за такую плату, что в горло не полезло, хоть головы трещат. А попытались сами взять, так встретили с дубьем. Тут и спохватились бояре и мужи именитые, давай совет собирать, а колокола нет, новая стража свезла и в Волхов бросила, а вече упразднили! Теперь, оказывается, новгородцами будут править слуги свободы - суть ученые мужи, пришедшие с востока, и во главе каган.

И зачесал в затылках вольный люд, хлебнув свободы...

Так никто и не изведал, какими путями и тропами вел войско Святослав, но неблизкую дорогу от Киева вмиг одолел. Дружина оглянуться не успела, а уж под стенами! В былые времена неделю ехать, лошадей меняя; тут же в три прыжка махнули, и кони еще свежие. Господин Великий Новгород встретил с повинной головой и выдал кагана вместе с его кагалом.

Ярились витязи княжеские - след наказать бы новгородцев, полон взять, как с вятичей, иль вовсе спалить его, чтобы в огне и дух чумной сгорел, однако Святослав наказывать не стал и даже в город не вошел, хотя ворота были настежь. Забрал выданных хазар, связал веревкою и повел в Смоленск. Там же велел построить плоты на Днепре, поставил на столбах по светочу, и каждому хазарину приковал к ноге по гире пудовой, усадил их парами и пустил по воде, приговаривая:

- Коль вы радетели свободы - дарую вам ее. Сии плоты - оплоты ваши. Плывите, может, кто еще пожелает вкусить вашего закона.

И поплыли сии плоты по всей Руси путем позора, ибо люди выходили на берега и зрели, но никто более не захотел вкушать хазарской свободы.

После днепровских порогов их осталось совсем мало - одни плоты опрокинуло в пучине, другие разбило, иные хазары сами утопли, бросаясь в воду, чтобы добраться до берега. И этих оставшихся встретила княгиня, возвращаясь из Царьграда, велела причалить плоты и стала выслушивать жалобы.

- Бесчинствует твой сын! - говорили ей позорники, зная, что нужно говорить. - Кто бежит на Русь от рабства, гнета и несправедливости, всех забивает в цепи и сплавляет назад по рекам. А иных мечом рубит и в воду бросает!

По старой русской Правде во все времена беглые рабы и угнетенный люд из других земель находили приют и защиту на Руси, могли селиться на свободных землях, жениться, растить детей и становились вольными. Тут же творилось неслыханное кощунство над законом! Неужто Святослав принялся за старое?!.. Княгиня велела сбить оковы с несчастных и отпустила их с миром. А за порогами, прослышав, что Ольга возвращается на Русь, стали ее встречать на берегах Днепра не. инородцы гонимые, но соотечественники - у кого отрублена одна рука, у кого же обе, и раны свежие, еще кровят в тряпицы.

- Твой сын увечит нас, княгиня! - кричали они и бежали за кораблем. - Позри, что творит! Грозится всю Русь без рук оставить!

Правая рука - десница - была рукой дающей, а левая - шуйца - берущей, и по Правде только за воровство и лихоимство можно было по суду лишить одной руки - левой, но неслыханно, чтобы рубили обе, поскольку нет на Руси такой вины. Еще пуще встревожилась княгиня, и чем ближе к Киеву, тем больше махали ей с берегов отрубленными руками.

В Почайне ее встречал сын Святослав с внуками Ярополком и Олегом, воевода Претич, бояре, простолюдины, раджи-раманы, готовые изладить хоровод; один Свенальд не вышел, поскольку, как донесла молва, был тем часом на Припяти у дреговичей, где по воле князя творил свой неправый суд. Едва сошла княгиня на берег, как киевляне шатнулись и замерли - провожали в Царьград прекрасную молодую жену, а вернулась древняя старуха! Ибо все уже забыли, какой Ольга была до того, как пойти в Чертоги Рода. И в тот же миг промчался ропот:

- Еще одна беда...

- Княгиню подменили!

- И кличут ее ныне Еленой...

- Старуха! Как есть старуха!

Раджи, пришедшие возвеселить киевлян, носили серьги - суть Знак Рода, - но и они застыли в изумлении и растерянности: то ли Радость восклицать, то ли скорбеть утрату. А княгиня, невзирая на встречающих, с попами вместе развернула походную церковь, и начался молебен за благополучное возвращение к родным берегам. Народ послушал и разбрелся, и раджи не посмели завести своих песен. Остались только сын со внуками да верный Претич.

Закончивши молебен, княгиня наконец-то поздоровалась со Святославом и сказала строго:

- Покуда за море ходила, успел вновь возмутить всю Русь?

- Слишком долго ходила, матушка, потому и успел, - сказал на это князь.

- Да разве долго? И года не миновало!

- Мне же сдается, целая жизнь прошла. Посмотрись в зерцало - состариться успела...

- Зато душа чиста! - воскликнула княгиня яро. - Плыла я по Днепру и позрела, как ты правишь. Ответствуй, почему опять творишь худое?

- Я, мать, суды рядил, - печально отозвался Святослав. - Пока ты за морем была, восточный ветер принес на Русь болезни, коих мы не знали. Выжигал огнем, мечом и топором. Иных лекарств нет против этих хворей.

- За что же нарушил Правду и посадил изгнанников на плоты да по Днепру пустил?

- За то, что на вольную от века Русь свободу принесли, удел рабов, стремящихся освободиться от своего господина, суть рабский дух. А что иное могут принести извечные невольники?

- Ужели я обмана не позрела? Они клялись, что не виновны, а ты бесчинство учинил над беглыми...

- Тебе же ведома личина супостата - Хазарского каганата, с коим твой тезоимец князь Олег еще насмерть бился, силясь пройти сквозь заслоны на Птичьем Пути. Да не разгадал всех хитросплетений замыслов и погиб от коня своего. А он ведь Вещий был! Мой рок - завершить им начатый поход.

- А десницы отрубал за что? За что лишал своих соотечественников руки дающей?

- За то, матушка, что деньги в рост давали. По Правде сие хуже воровства, а дедами не зря завещано имение приращивать токмо своим трудом.

- И по закону христианскому - се грех великий, - согласилась княгиня. - Ну а за какие провинности ты левую руку рубил?

- Рубил тому, у кого поднялась берущая рука взять злато супостата, чтоб на Руси потом дать в рост, - сказал князь и еще больше затужил. - А скоро, мать, придется мне резать языки.

- Кому же и за что?

- Всем, кто будет изрекать неправду. Кто крикнет иль прошепчет, мол, рабство на Руси и весь ее народ рабы, потому чужих законов не приемлют и сами по себе живут. А в некоторых землях, слышу, шепчут.

- Все мы рабы божий, - вздохнула княгиня и перекрестилась.

- Мы даже богу не рабы, мать; мы его внуки. И потому вольны.

- По новой моей вере мы рабы...

- Вер на Руси будет еще довольно всяких, но рок един - Даждьбожьи внуки. А с внуков велик и спрос: за добрые дела обильны блага, за худые - кара.

- Скажи мне, Святослав: встречаешь меня ныне как мать свою? Иль нет, коли я вернулась старой и со святым крещением?

- Ты мать по воле рока, а его никому не избегнуть, - ответил князь и облобызал княгиню. - А чем старше, тем милей.

- Отринь старых богов, если признаешь меня матерью, - стала просить княгиня. - Когда-то я своей кровью поделилась, чтобы дать жизнь тебе, сын. Теперь же хочу поделиться верой. Прими ее от меня, как высший материнский дар. Примешь ты - примет вся Русь.

- Что кровью поделилась и жизнь дала - земной поклон тебе, - ответствовал Святослав. - Но веры не приму, хотя другим препятствий чинить не стану, ибо поиск веры на Руси - се тоже рок, и кому отпущен, пусть тот ищет.

- Ты ведаешь свой рок? И потому не примешь? Суть христианство - не твоя стезя?

- Не ведаю я рока, мать, но ему повинуюсь. И глядя на путеводную звезду, жду знаков неба.

- А то, что я явилась с новой верой - се не знак тебе?

- Знак, матушка, да токмо иной, - не соглашался сын. - Ты за море отправилась поискать земное и небесное, а вернулась с Христом, но без мужа, тебе достойного. Вот я и знак прочел: не след мне по твоим стопам идти, поскольку мыслю я в одну руку взять то и другое. Иначе не одолеть пути.

- Не упорствуй материнской воле!

- И рад бы взвеселить тебя, да рабства не приемлю во всех его проявлениях, - отрезал Святослав. - Даже когда оно зовется суть свобода.

- Быть невольником всевышнего - се честь и благо! Не человек тебе господин, но бог!

- Мне благо внуком быть. Раб молится о трех вещах - дать хлеб насущный, простить грехи, дух слабый укрепить; внук жаждет одного - воли, дабы одолеть свой путь до конца. Все остальное не просит и не ждет, когда пошлется с неба, а сам берет, инно ведь и христианство утверждает, что человек - суть образ и подобие божье. Но ежели во всем на волю неба уповать, что же остается от этой сути? Да токмо образ, и тот стареет, подвержен хворям, смерти. Глядь, и ушел в песок или обратился в дым.

Мать от его слов лишь помрачнела.

- Плыла и тешила надежды... Ты ж на своем стоишь. Так вот послушай мое слово! Не примешь веры христианской, мне не уступишь - я не уступлю тебе киевского престола. А вкупе нам не сидеть.

Ответ сыновний обескуражил: Святослав вдруг засмеялся, поклонился княгине и сказал:

- Добро! От власти я уж притомился, а от судов и подавно. Садись и правь одна!

- Ужель ты не расслышал, князь? Как старшая в роду, я лишаю тебя престола! Пусть достается моим внукам!

- Кому ж еще? Ведь так и мир устроен: все достается внукам, - он посмотрел на сыновей. - Они будут достойны дедовского наследства. Меня же ждет иной престол, а где он, я пока не знаю, поелику не знаю рока.

И удалился, облегченный...

Золотая змея, взявши себя за хвост, замкнула круг, внутри которого была Хазария.

Стараньями многих рохданитов и каганов сакральных был сотворен сей оберег, имеющий способность сиянием и тяжестью металла свет искажать и пространство. Не много было мудрецов, ведавших тайну злата: рассеянная пылью по всей земле, эта солнечная ткань приносила благо, ибо уравновешивала планету по отношению к светилу, суть богу Ра, как гирька малая, величиной с песчинку, на весах кудесника выравнивает чаши. Так и гигантский шар, вращаясь округ солнца, хранил в себе его частицы, подобные родимым пятнам, и был непоколебим, творя свой вечный путь. И человек, владея изначально этими знаниями, извлекал металл из толщ земных лишь для того, чтоб справить ритуал - осенить себя знаком солнца, воспев ему гимн. И добывал его там, где жил: по смерти же злато вновь уходило в землю вместе с прахом. (Древние это ведали, а ныне одичавшие и слепые, способные позреть лишь отблеск злата, тревожа мертвых, курганы вспарывая иль пирамиды, как чрево своей матери, восклицают: мол-де, глупцы, они закапывали злато!)

А был закон един: что из земли пришло, то в землю и уйдет...

Что ж станет, если на чашу весов бросить лишнюю песчинку? Нет, планета не уйдет из солнечного круга, и ось не изменит места: подобные космические действа свершаются, когда сдвигаются материки со своих мест иль ледники буравят землю. Перемещение злата с его природных мест гневит Ярилу; он вспыхивает всякий раз, как только малая частица металла перенеслась из края в край. И выплеснутый гнев-протуберанец, Земли достигнув, возмутит эфир. Живущий свинским образом, не зрящий в небо, скажет:

- До бога далеко, покуда его ярость долетит, меня уж не достанет, ибо жизнь пройдет.

И потому наказанным бывает не тот, кто злато собирает, а только внук его, ибо к сроку жизни внука гнев ощутим землей. Вот и гадают слепцы, за что ниспосланы им бедствия: мор, засуха, чума, потопы, войны иль извержения вулканов, не ведая того, что у них над головами дрожит, пульсирует и бьет возмущенный эфир, как кровь из раны. Эфир - суть чувства мира, ранимая, нежнейшая и не доступная оку смертного пелена, окутывающая Землю. А мудрецы глаголят: се есть сфера, солнечная ткань, иные говорят, горний свет иль просто божий, другие именуют кетэр - свет, исходящий от творца, вместилище святого духа, или богородичный покров. И в разнотолках этих блуждают, как во тьме, поскольку никто из них не пожелает признать, что и Земля имеет чувства, а причина гнева небес - есть злато, звенящее в карманах.

Но искушенные в сакральности сего металла рохданиты узрели в нем иную суть. Если большую часть накопленного злата переместить за пределы обжитого места - дома своего, селения или страны - и схоронить его вкупе с прахом в землю, а малую оставить при себе, то возмущение эфира - божий гнев - падет на могилу, где спрятан клад. А если же из таких могил круг сотворить, то он обратится золотой змеей, держащей себя за хвост. Только невегласы и профаны зарывали злато возле своего жилища, навлекая тем самым гнев на себя и на своих потомков. Сведущие же каганы, владея Таинствами, знали, как благо получить и от могил, и потому белых хазар вывозили далеко в степь и хоронили, как бродяг безвестных, не устанавливая даже камня. И всякий супостат, измысливший поход на Саркел, Итиль и Семендер, не мог пройти сквозь обережный круг - кипящий и бунтующий эфир не пропускал. На головы врага валились внезапные болезни, помрачение ума и даже камни, поднятые смерчем. Падали свежие кони, гремели грозы и ливни заливали степь, вспучивая ручьи и речки. Направившись, к примеру, на восток, и двигаясь по солнцу или звездам, враги вдруг обнаруживали, что полки идут на запад, а то и вовсе на юг. Или тоска охватывала воинов, или палящий зной, иль вовсе знак дурной - затмение солнца...

Путь Птичий был заслонен!

Не одно столетие, стремясь пробиться к благам севера или юга, восстановить связующие нити с родственными народами Ара, персы вели войны, шли походами и с суши, и с моря, теряли славу Кира и Навуходоносора в бесполезных битвах, но так и не одолели Хазарии. Даже приблизиться были не в силах к ее пределам - круг заколдованный хранил, змея не отпускала хвост. То замиряясь, то воюя, ромейские цари не раз искали путей торговых к трем берегам морей и устьям рек, сносящих в это место многие драгоценности, товары, коней, оружье, злато - не завладели ничем, кроме разбитых легионов, несомых на щитах в родные земли. Отважные аланы, сыны воинственных племен, знающих толк в искусстве побеждать врага не натиском многих полков, не хитростью и не числом, но дерзостью и силой духа, не взяли крепостей, хотя бывали даже возле неприступных стен Семен-дера, прорвавшись сквозь змеиное кольцо. Бесчисленно, ища добычи, как ищет ее зверь, наступали из глубин степей кочевники, пока средь этих вольных народов не утвердилась вера - там проклятое место.

И князь Олег, ходивший по тропе Траяна, всю Русь собрал в кулак и сам, Вещий, окружив себя такими же волхвами, не раз пробивался сквозь незримый заслон и золотую шкуру змеи изрядно трепал, однако не снял заслонов с Птичьего Пути и не проторил тропу на реку Ганга.