Чтение 38–й страницы книги ~Аз Бога ведаю!~

Но и худое предвидел Святослав: здесь, на Балканах, окончился путь битвы с Тьмою. А она еще сильна, и как зло всякое, крылата. Почует умиротворенье Света и разлетится вновь, как саранча, как тля едучая...

В тот миг к нему Свенальд пришел и у порога встал. То ль улыбается, то ль плачет - не понять, ибо князь никогда не зрел у воеводы ни того и ни другого.

- Ты с чем пришел, Свенальд?

- Я весть тебе принес. Токмо не ведаю: в скорбь или в радость.

- Так сказывай, а я погляжу, чем твоя весть на душу ляжет!

- Мать твоя, княгиня Ольга, скончалась, примерла.

Пред взором Святослава качнулась колыбель-ладья и поплыла. Свенальд же, видя, что князь не отвечает, еще раз повторил.

- Да слышу я, - отозвался он наконец. - Мне знак был - звезда Фарро погасла... Я не изведал знака и толковал иначе. А вот в чем суть! Се мать светила мне, а чудилось - звезда... Светила и померкла.

- Знать, скорбна весть...

- Но отчего же? Ей выпал трудный путь, бесчадие терпела, женой была, но княжила, землею правила. Бывало, и со мной сражалась... И вот свободной стала, ибо свобода истинная есть смерть. Так что мне горевать? Жаль токмо, звезда угасла... Ступай! Мне след письмо писать.

Когда Свенальд ушел, князь запер дверь и снова сел к столу. Но вместо послания взял харатейный лист и сложил из него ладью - не колыбель и не корабль погребальный...

Теперь он сирота, но старший рода - высший судия земной всем племенам в Руси, народам малым, и как он скажет - так и быть должно. Владей он властью, по колено ноги ушли бы в землю от тяжести, и шагу б не ступил! Ему же люба стезя иная - легко ходить, как пардус, поскольку рок другой...

Не ведать бремя власти! И не судить! В сем и таится высший смысл бытия и вещей воли.

Но коли он отныне старший рода, есть долг священный - справить тризну по матери усопшей. Вокруг нее стояли попы заморские, вероучители, жрецы Христа казненного, коему поклонялась мать. По древнему закону народов Ара не грех, коли даждьбожий внук вздумает испытать иных богов, обряды, действа - не раб же, вольный внук! - однако же по смерти конец приходит и испытаниям. И старший рода обязан тризновать и проводить в Последний Путь, как подобает. Не то душа беспутная станет блуждать во тьме и не найдет покоя.

Что, если инородцы вздумают отправить покойную по своим обрядам? Не в путь, а в услужение мертвому богу? В рабыни на все Время? А тело предадут земле, чтобы сожрали черви...

Она ж достойна тризны верховного вождя, ибо на пути земном была Великою княгиней!

Не медля боле, Святослав оделся в белые одежды и тиунов покликал, чтоб коней седлали, брали подводных, припас на скорый путь и готовились в дорогу на рассвете. Потом призвал Свенальда и так сказал ему:

- Поеду тризну править. Ты, воевода, сиди в Пе-реяславце. Не то вернусь, и снова придется город брать на копье.

Свенальд молчал, и гримаса на его лице оставалась прежней - не плачет, не смеется. А должен бы сказать - добро...

- Почто молчишь, Свенальд? Ужели заробел? Не узнаю тебя...

- Сказать не смею. - скрипуче молвил он. - Всю жизнь не робел пред вами, как грозны ни были... А вот в сей час робею.

- Занятно... Отчего же?

- Просить хочу... Ты, княже, отпусти меня. Служил тебе за веру, не надо мзды, уйду в чем есть.

- Что слышу я? - князь встрепенулся. - Обидел я тебя? Или твою дружину? Слов не сдержал своих?

- Нет, по иной причине. Мой час настал. Я долго отчину искал свою, ту землю, где родился. Теперь нашел... Стар я, княже, пора мне и на родину, а там в Последний Путь. Нешто и после смерти блуждать в чужбине?

- Достойная причина, - задумчиво промолвил Святослав. - Добро... Не ведал я, что ищешь отчину, и худо думал про тебя, мол-де, изгой, бездомок... Добро, я отпускаю. Далеко ли идти?

- За Балт, к норвежским берегам. Оттуда родом я и бог мой - Один!

- Нам по пути с тобой, - обрадовался он. - До Киева поедем вместе!

И в сей же миг нахмурился и тяжко замолчал. Свенальд чуть брови приподнял:

- Что, княже? Был светел - вдруг померк...

- Померк не я - звезда померкла... А я подумал, как мир сей смешан, все вкупе: добро и зло, Свет и Тьма... И так во всяком человеке, и суть во мне... Но полно печаловать о мире! Иди седлай коня!

И на рассвете, оставив на мужей достойных Переяславец, они отправились в дорогу. , Без отдыха скакали, не на рысях - наметом, а с сумерками возжигали светочи и мчались дальше, лишь коней меняя. А Святославу, как и на пути меж небом и землей, все чудилось, что едут медленно: тот, кто единожды изведал радость пути в пространстве по тропе Траяна, навечно погружен в тоску по ней. Как ни тори земные тропы, все вязнешь в хляби, и князь жалел, что нет копья в деснице. А бог взирал на сей отряд летучий и вопрошал недоуменно:

- Куда они спешат? Куда так быстро едут? Зачем? И почему не зрю конца пути их, хоть и есть начало? Ужели скачут в никуда?

Путь многодневный до устья Днепра в три одолели, и тут Свенальд сказал:

- Устали наши кони, а свежих негде взять. Я берегом поеду, тихим ходом; ты же плыви в ладье, поелику скорее надо. А в Киеве, на тризне встретимся. Долго ждала меня отчина, да погодит еще, не тронется же с места, но мать хоть и усопшая, а долго ждать не может.

И выбрал из числа воинов своих гребцов бывалых, коим не страшны ни волны, ни пороги, поставил парус, а князю вручил кормило:

- Ты правь! А други мои и ветер тебя домчат.

С тем и оттолкнул ладью.

Попутный ветер судно подхватил, понес, наддали и гребцы - душа возликовала! Ехал без копья, а будто бы с копьем!

- Ну и добра ладья! - кричал он на берег Свена-льду. - В такой бы и не грех в Последний Путь!

Воевода отставал, не слышал и скоро вовсе растворился в дали.

И плыли так весь день, потом другой: супротив воли Днепра - суть течения, не выгребали, а несли ладью сведомые в морских делах и неустанные бойцы Свенальда. И вот на третий Святослав позрел, как стаи лебедей, кои весь путь напереди летели, иные ж за ладьей, хотя была уж осень, и птицам след лететь обратно, из отчины в Полуденные страны, вдруг перед кручами Днепровскими все исполчились и пошли в пороги, будто там крепость, которую след взять на копье.

Князь к берегу причалил и встал. Встревожились и кмети.

- Ой, не к добру сей птичий крик и ярый их полет. Беда в порогах ждет, должно быть, не пройти. Осень суха, Даждьбог не льет, воды немного. А коль в порогах бурно и камни обнажились, нам не пройти их.

Лихие в гребле и ратище, мужи не знали истины, не ведали, что птицы зрели супостата и знак давали. Сам Святослав токмо в сей миг увидел западню и осознал, что избежать ее на сей раз не удастся.

Рока не избегнуть - пробил час! И не Свенальд выманил его из Переяславца - суть из-под обережного круга Земли Сияющей Власти.

Боги...

- След подождать дождей, - советовали кмети. - Иль брегом обойти пороги и дале плыть.

- Добро, - им князь ответствовал, а в самом деле говорил богам. - Как вы велите. Я знаю, как ходить по суше. В морских делах не сведем.

Так постояли день, на птиц взирая, коих прибывало с каждым часом, и небо над порогами кипело от лебединых стай. - А в полночь их нагнал Свенальд с отрядом.

- Ты далее поезжай, - велел Свенальду князь, хотя десница на мече вспотела. - Не жди меня. Мне ведомо, что есть суть отчая земля, и как стремятся сердце и взор ее позреть. А мне же будет больно глядеть на мать усопшую. Я тут постою еще... Ты же скачи и не жалей коней. Но будет просьба, окажи услугу!

- Готов я, князь...

- Я у ромеев полонянку взял, Дарина именем, и красоты невиданной. Хотел жениться сам, чтоб род продлить... Да, чую, поздно. Ты в Киеве скорее будешь, возьми ее с собой, а там отдай Ярополку в жены. Пусть он мой род продлит. И пусть через сию деву постигнет истину, что есть суть бог.

Воевода соскочил с коня и поднял над главою светоч.

- Не вразумел... Минута роковая, а ты твердишь о деве. Ужели нет другого дела или указа, твоей воли?

- Нет, Свенальд, се самая сердечная воля и высший мой указ - вот эта дева. А что еще в минуту роковую можно передать сыну? - князь взял полонянку на руки, ровно дитя, и вынес из ладьи. - Я бы поставил на показ, да не могу снять покрывала с ее лика... И расплескать, рассеять красоту боюсь, и опасаюсь, коли открою сие диво, мне далее плыть не захочется. А след пройти пороги!

- Здоров ли ты, княже? - что-то почуял старый наемник. - Мне речь твоя неясна... Дев я повидал, и дива. Но стоит ли оно, чтобы презреть все хлопоты, заботы старшего рода и тризну по матери? Не распоряженья слать, но полонянку, суть добычу ратную? Ежели даже она красна и лепа? Неужто Ярополку она в сей миг нужна - не слово отчее?

- Не токмо Ярополку - всей Руси нужна, - при этом Святослав бесценное бремя покачал на дланях, словно усыпляя. - А может, и миру... Пока не ведаю, поскольку так далеко не зрю. Она в монастыре жила и суть инокиня. Я на нее взглянул и изумился - чудо! Меня же обступили старцы в черных хламидах и говорят: мол, не бери черницу, она богу служит. Отнимешь у господа его красу - разгневается и накажет. Мы любим своего бога и посему несем из мира все самое прекрасное - его творенье суть. Тогда я им ответил: не любите вы бога и не зрите его промыслов. Коль зрели, бы, такое диво не заточили в келью, ибо небесный царь творит не для себя - зачем ему прекрасные рабыни, коль он сам суть красота? Для мира создает, чтоб он проникся образом божьим и его твореньем и на земле творил подобное. Небесный сеятель зерно бросает в нивы, дабы сеять всходы добрые, а его рабы не дают взрасти, семя собирают и приносят ему же в жертву. Это ли не слепость нынешнего мира?.. Не деву посылаю сыну - суть божий дар. А он важнее, нежели мои хлопоты, указы, воля. Так сослужи мне службу в последний раз, поди не свидимся... Возьми се диво и Ярополку передай. Она легка, птичье перо потянет более...

- Возьму, не велика услуга, - сказал Свенальд, однако князь зрел - не внемлет слову, ибо, сняв шелом и обнажив свой лоб, меченый рабской метой, слушает ночь и гулкий шум порогов.

- Гляди же, покрова не снимай, - предупредил Святослав. - Да следи, чтоб встречный ветер его не сдернул. Не то рассыплется краса, как пепел...

А воевода гнул свое:

- Послушай, княже, а что за крик стоит? Се там, в порогах? То ль рог боевой, то ль голоса жен-плакальщиц...

Он птиц не зрел, поскольку мрак стоял, сгущенный влажной пылью.

- Река кричит, - тут отмахнулся князь. - Ей тоже больно, когда о камни бьется... Давай, скачи! И полонянку, вот, возьми... Запомни, Ярополку!

И вынес деву на руках...

Свенальд примчался в Киев на восходе дня и прямиком на двор княжеский. Снял полонянку с седла и Ярополку в руки.

- Се жена тебе, отец прислал. И передать велел, мол, для продленья рода... Слов рек довольно, да токмо многих я не расслышал - порог гремел и кто-то там кричал: то ли труба, то ли на помощь призывали... Сам скоро будет, остальное скажет. Ну, прощай, мне недосуг.

- Ты погоди, Свенальд! - смутился Ярополк. - Мне не до женитьбы... Бабка примерла! Кто станет править тризну?

Сего не слышал воевода, поскольку уж скакал ко своему двору, настегивая плетью лошадь. А Ярополк смущенный снес полонянку в терем и там усадил в светлице на женской половине.

- Сиди пока, коли отец прислал...

Сам в гридницу ушел, где боярский круг совет держал, кому же править тризну по княгине, коль старший рода Святослав не едет, а Ярополк для действ сиих еще не зрел. Как водится, рядили долго, правды не нашли и разошлись по дворам до завтрашнего утра - мол, мудренее вечера. Когда же Ярополк вернулся, гречанка-полонянка сидела точно так, как усадил - и с места не сошла, не шелохнулась.

- Да ты жива ли? - спросил он и покрывало сдернул.

И в тот же миг забыл все хлопоты, и даже тризну...

А у Свенальда возле самых врат пал верный конь, и хвост в репьях откинул.

Лишь на мгновение Свенальд привстал на колено.

- Эх, жаль, не добежал... Ну что ж, возьму другого. Тебя велю земле предать...

Служанка старая, завидя господина, засуетилась, заохала:

- Свенальдушко! Ой, батюшка, откуда? Без весточки, без знака! Ведь не ждала! И баню не топила...

- Я в баню не хожу! Давно б пора зарубить на носу! - и сам засуетился воевода.

- Да ведь забыла!.. Прости, родимый! Ты ведь после сечи!

- На сей раз в сече не был!..

- А что же весь в крови? Эвон, уж и засохла, и свежая...

- Кто? Я в крови? Да ты совсем ослепла!

- Нет, батюшка, да ты позри... Не кровь ли се? Позри, вон каплет... Ее-то отличу от пота, не первый год стираю.

Позрел Свенальд, и в другой раз бы дался диву - откуда кровь пристала к одеждам, сапогам, лицу - до тела все промокло и впитывалось им? Однако же сейчас значенья не придал, махнул рукой.

- Должно быть, от коня! Загнал его, тут у ворот лежит... Как будет время, на месте яму вырой и прикопай его. Да прежде хвост расчеши! Ну, весь в репьях!

- Добро, Свенальдушко!.. А что спешишь-то эдак? С дороги б отдохнул, как водится, поспал, поел-попил. Куда же собираешься? Чай, на тризну? Так смени одежды! Вместо кровавых белые надень, ведь скорбный праздник...

- Не до тризны мне... Простит княгиня.

- А то куда? Иль печенеги снова подступили?

- Отстань, старуха! И лучше собери припас... На долгий путь, солений, вяленины, два бурдюка с вином.

- Ой, наконец дошло! - старуха рассмеялась. - Пустая голова! Столь раз ведь провожала, и припас сбирала... В поход опять. А на кого? Геройский муж ты, батюшка Свенальд. Едва вернется и опять...

- Да замолчи ты, дура! - вскричал Свенальд. - Все уши прожужжала!.. Хотел еще что-то с собою взять, и вот забыл...

- Так я скажу. Приседельный колчан для стрел, булаву, шестопер, шесть дротов, боевой топор и рукавицы кожаные...

Тут воевода тоже рассмеялся, сел.

- Ну и - сорока! Трещит, трещит!.. А ведь привык, скучать буду. Может, тебя с собою взять?

- Куда же взять? Ужель в поход? - служанка испугалась. - Да что ты, батюшка! В уме ли? Старуху за собой таскать...

- Я не в поход, старуха. Ныне у меня праздник. Я домой иду! . - А здесь-то что, не дом? Сто лет живешь...

- В родную сторону, на землю отцов, где пуп резали! Душа поет! - умел бы петь Свенальд - наверняка б запел, но лишь скрипуче замычал, ровно бугай на воле. Послушала старуха - загрустила.

- Не узнаю тебя... Ты будто помолодел опять, лет эдак сотню скинул. Бывало уж такое, но не припомню, когда и от чего.

- Эх, поняла бы ты!.. Я землю отчую нашел! Искал, искал, и вот свершилось...

- Ты что же, батюшка, терял ее? Сторону родную?

- Терял, старуха, - и снова замычал.

- Мудрено говоришь... Иль в детство впал. Того гляди, порты закатит и побежит! Что вздумалось-то в отчину идти?

- Пора пришла, час пробил...

- Ну, раз пора - ступай, - она уж не грустила - тосковала. - Поклон мой передай родной сторонушке, Москве-реке... Как с юности ушла - так не бывала...

- Да не печалься! - взбодрил Свенальд. - Я тебе на прокорм оставлю. Кувшин есть у меня, закопан на дворе... Достану злато и дам тебе - до смерти хватит.

- Мне ничего не надо, - руками замахала. - Скопила я за жизнь... А коли одарить хотел, так лучше сие злато снеси сестре моей. Мой род поменее живет, да, поди, жива еще. Се совсем близко от отчины твоей, селенье Смолокурня, помнишь? С версту всего... Земной поклон ей передай и злато.

- Ты что несешь, старуха? Сказал же - в отчину иду! В другую сторону! А ты - селенье Смолокурня...

- Дак что и я твержу! Се рядом от тебя! Ты же родился в Борках, на самом берегу, а Смолокурня чуть поодаль, за лесом сразу... Эх, уж ничего не помнишь! А я вот помню, батюшка... Как там сосною пахнет! Еще горючим камнем, овчарней... Вот вспомнила и кругом голова. Здесь дух не тот...

Свенальд, скрипя костями, встал, согнувшись, как горбун, немного постоял и снова сел.

- Чем пахнет, говоришь?

- Смолой сосновой... Да ведь у нас все смолокурни. Это у вас в Борках овчарни... Чем может еще пахнуть? Ну и горючим камнем, который роют на Москве-реке...

- Да я же родом с берегов других! - ровно зверь-подранок зарычал Свенальд. - С норвежских! Се за Балтом! И бог мои - Один!..

- Ну что ты, батюшка, уймись, - сорока стрекотала. - С каких норвежских? Не бывало! Из Борок ты, с Москвы-реки, из земли вятичей. Я весь твой род знавала. Ты же Светлицын сын! У нас тебя так кликали, да и поныне, поди, кличут - Светлицын сын... Саму Светлицу-то забыли, с горя примерла, после набега сразу. Хазары ж увели тебя, и будто канул... А после объявился, и у нас говаривали, мол-де, Светлицын сын-то при князьях стоит и воеводит лихо. И ныне прозвище - Свенальд... Никому не в диво, что второй век живешь. В вашем роду, случалось, и по двести жили... Я девкою была еще, а слава о тебе гуляла. Да какая слава! И молва...

- Нет, нет, - застонал Свенальд, - не верю я!.. Не может сего быть!,.. Ты врешь, старуха! Или от старости рехнулась!

- Каков мне прок-от врать?

Нашарив в потайном кармане монету, воевода сжал кулак и злато впилось в длань. И будто б кровь заструилась...

- В сей час изведаю... Коль правду говоришь - позри. На родине моей сии монеты были. На них же - царь... Знавала ли такое злато?

Старуха мельком глянула и вновь застрекотала:

- Как не знавала? Не токмо что знавала - в руках держала, и держу. От батюшки остались сии монеты. Взял меня в Киев, на ярмарку, да здесь заболел и умер в одночасье...

- А ну-ка дай позреть!

- Сей миг достану!.. Ты токмо не смотри!

- Ну, шевелись, старуха!

- Не вздумай подглядеть! И лучше отвернись, тогда достану. Все-таки клад какой ни есть...

Из темного угла хором, из-под старья и хлама служанка узелок достала. В нем чарка малая, а в.чарке рукавичка...

- Се вот, гляди, - и три монеты поднесла. - Мне батюшка оставил. Сам же пример... А мне куда? В чужие люди... Пошла к тебе служить. Ты ж все-таки Светлицын сын, знать, не чужой...

На всех старухиных монетах был царь его земли - той стороны, где он на свет явился. А та, что дал слепой купец, вдруг выскользнула между пальцев и, павши на пол, не зазвенела - обратилась мерзким червем и в щель уползла...

Долго смотрел Свенальд, потом очнулся.

- Что же молчала?..

- А ты бы, батюшка, спросил! Я бы сказала... Самой-то заводить неловко. Ты же Светлицын сын, по прозвищу Свенальд! И при князьях стоишь. Я девка со Смолокурни... Подумаешь еще!.. Я хоть чумазая была, да вольная! И ныне... Ну что? Сбирать припас в дорогу?

- Сбирай, старуха... Но прежде дай мне одежды. И верно, как ехать в отчину в кровавых?

Он обрядился в белое, гребнем деревянным расчесал свои космы - старуха принесла зерцало.

- Позри, помолодел! Сто лет как, не бывало!..

Я вспомнила, когда в последний раз ты эдак обновлялся. Кажись, в то время князь Игорь пал от Малова меча в земле древлянской. Помнишь? Иль забыл уже?.. Такой же и явился, весь в крови.

- Ты не забыла, девка со Смолокурни: след хвост расчесать коню, прежде чем земле предать?

- Да помню, батюшка Свенальд...

Он вышел во двор, хотел позреть на небо, но брови косматые уж более не поднимались, тянули долу. Взяв заступ, старый воевода отмерил шагами место и стал копать. Рыл долго, вот уж песок пошел нетронутый, в коем не то что кладов не бывало, но и нога человека не ступала. Тогда он вновь прошагал по собственной земле, однажды вспаханной, как зябь, и незасеянной, однако же зерно единственное - суть кувшинчик с украшениями полонянки - было брошено в самую середину!

Да вот не проросло. Иначе б уж древо стояло - столько лет прошло.

Древо Жизни...

Потом он узрел причину: шаг стал короткий, не двигаются ноги, чтоб идти.

Знать, конец пути...

И все-таки к рассвету, заново перерыв весь двор, он отыскал зерно. С любовью брошенное семя было мертво и холодно - ведь осень на дворе, к тому ж сухая, Даждьбог давно уж не давал дождя, а сам Свенальд, посеяв свою ниву, не полил ее...

Так хоть сейчас полить! Авось еще взрастет...

Склонившись над посевом, он грудью навалился на острие меча и ощутил, как теплая струя обильно окропляет землю...

Князь же тогда, позревши, как ускакал Свенальд и канул за кручами Днепра, оборотился к своим гребцам:

- Теперь и нам пора! Рубите чалки!

- Да рано, Святослав! Воды не прибыло в порогах! Там, слышишь, камни шумят и птицы кликом извещают об опасности!

- Воды не прибыло? Но воли полно! На ней и поплывем! Иль вам, сведомые, не свычно по морям и бурным рекам плыть лишь сей стихии повинуясь?

- Добро же, князь, и поплывем!