Сергей АЛЕКСЕЕВ

ПОКАЯНИЕ ПРОРОКОВ

Анонс

Новый роман известного писателя, как и предыдущие его книги, поднимает острые проблемы истории России и ее сегодняшнего дня. Главная героиня - боярышня Вавила, наследница древнего рода Углицких, четыреста лет обитающего в таежном поселке староверов на загадочной Соляной Тропе. Девушка становится разменной картой в амбициозных играх различных политических и олигархических движении, задавшихся целью захватить власть в стране, посадив на престол Вавилу, как наследницу Рюриковичей.

1. Странница

В начале марта завьюжило так, что деревня утонула по окна, а с подветренной стороны сугробы и вовсе сомкнулись со снегом на крышах, зато кромка увала облысела до желтой стерни, будто первая проталина появилась.

Ночью, вроде бы, ослабнет буран, и под светом дрожащего фонаря на столбе видно лишь, как поземку несет, но на восходе ветер словно с цепи сорвется и так разбежится по косогорам, так всколыхнет сыпучие воздушные барханы - белого света не видать. Зимой жителей в Холомницах было всего четверо на двадцать дворов: сам Космач, старики Почтари и Кондрат Иванович Гор, обрусевший немец по прозвищу Комендант.

Так вот, на четвертый день пурги, пробившись с другого конца деревни, Кондрат Иванович с радостью заявил, что за свои шестьдесят с лишним лет подобной метели не помнит и что разлад в природе происходит от запуска ракет, которые дырявят небо, то есть озоновый слой атмосферы. Обычно Космач начинал оспаривать подобные заявления, и тогда начиналась долгая и нудная дискуссия, ибо старый служака никогда не сдавался и выворачивался из любого положения, крыл цитатами, на ходу сочиняя за великих философов, астрономов и физиков. Пойди потом поищи, откуда он что взял.

Комендант долгие годы служил на Кубе - то ли в разведке, то ли в личной охране Фиделя Кастро, а может, просто был великий выдумщик, ибо Космач иногда шалел от его рассказов о тайных террористических операциях американцев против Острова свободы, которые Кондрат Иванович с блеском предотвращал. О его боевом прошлом на самом деле никто ничего толком не знал, но доподлинно было известно, что поселился он в Холомницах вынужденно, как и большинство здешних жителей, однако тщательно это скрывал. Овдовел он рано и на старости лет стал никому не нужен, трое его сыновей и дочь еще лет семь назад вспомнили свое происхождение и один за другим уехали в Германию, за лучшей долей. Ко всему прочему, распродали не только свои квартиры, но и отцовскую, будто бы по его просьбе купив взамен избу в глухой деревеньке Холомницы. А это сто семьдесят километров от областного центра.

Однако, несмотря на свое положение, Комендант хорохорился, был самым бойким и активным даже в летнюю пору, когда деревня заселялась дачниками. С осени все разъезжались по зимним квартирам, и Кондрат Иванович начинал сильно тосковать без общения, приходил к Космачу раза два-три за день и иногда становился надоедливым, особенно если затевал какой-нибудь бесполезный спор.

За эти метельные дни Космач даже соскучился по нему, ничего оспаривать не хотел, да и Комендант вел себя странно, больше молчал, ерзал и часто выглядывал в окно.

- Может, на руках потягаемся? - внезапно предложил он. - Что-то я подзабыл, кто кого в последний раз уложил?

До приезда Космача в Холомницы на руках здесь никто не боролся, и все началось с того, что он однажды принял предложение Кондрата Ивановича и легко его завалил, не подозревая, как сильно ущемил больное самолюбие. Обиженный, он несколько дней не приходил, а потом привел Почтаря, невысокого, квадратного и рукастого старика на подогнутых кривых ногах. Схватка длилась минут пять, уже и мышцы начали деревенеть, но дед Лука, несмотря на возраст, стоял, как молодой боец. Согнуть его руку удалось лишь после нескольких тактических приемов, заставивших сильного и неопытного соперника расслабиться.

С той поры в конце каждого дачного сезона Комендант начал организовывать соревнование. Летом народ здесь отдыхал в основном не болезненный, большую часть жизни хорошо питавшийся и не чуравшийся спорта по служебному долгу и образу жизни, - бывшие советские и партийные работники, уволенные директора предприятий, два бывших прокурора, один отставной начальник паспортной службы и даже не доработавший до пенсии председатель облисполкома. Когда-то у всей этой номенклатуры были казенные дачи, отнятые во время борьбы с привилегиями, а скоро все они вовсе остались без работы и, выброшенные из жизни, как-то разом и густо заселили Холомницы, раскупив дома в опустевшей деревне по бросовым ценам. Многие по два - три года жили здесь безвыездно, то ли отдыхали, то ли скрывались, пока каждый не нашел себе новое, пусть и не такое престижное место. На лето деревня заполнялась под завязку, однако каждый существовал сам по себе: сблизиться и жить компанией, как это часто бывает на дачах, не позволяло то ли безвозвратно ушедшее положение в прошлом, то ли стыдливость в настоящем. Поединок на руках был, пожалуй, единственным развлечением и общественным действом в деревне: все остальное время всяк по себе ковырялся на своих грядках.

Тягаться на руках у Космача настроения не было, и Комендант, так и не дождавшись поединка, начал развивать запретную тему.

- Как ты живешь? Не пойму... Молодой здоровый мужчина, бороду побрить, так вообще!.. Кандидат наук, умный, развитый, а как монах, честное слово. Хоть бы в город съездил!

Раньше он впрямую никогда не касался подобных вопросов и порой даже подчеркивал свое полное равнодушие к личной жизни не совсем обычного соседа. В дачных деревнях было не принято лезть в душу, что Космача вполне устраивало.

- Мне и здесь хорошо, - уклонился он. - Смотри, дороги замело, полное ощущение необитаемого острова. По крайней мере до весны.

Должно быть, на откровенность Комендант и не рассчитывал, тотчас скомкал разговор:

- Да уж, замело так замело... Хлеба на день осталось. На сухарях придется сидеть...

Космач ничего не ответил, и гость, так и не дождавшись ни научной беседы, ни предложения потягаться на руках, ни, на худой случай, рюмки самогона, вроде бы засобирался домой.

Но прежде чем пойти, сделал еще один народный вывод: мол, нескончаемый этот ветер оттого, что где-то умирает колдун или великий грешник, и буря не уляжется до тех пор, пока не отлетит его зловредная душа.

- А она долго не отлетит, это я говорю, - добавил Кондрат Иванович. - Так что буран еще дня два-три будет. Ты же заметил, что я скажу, все сбывается?

- Не заметил, - отозвался Космач.

- Как? Помнишь, зимой, когда рыбачили у мельницы? Я же сказал, не лезь на кромку, провалишься! И ты провалился!

- Да у тебя просто язык шерстяной!

- Ну вот посмотришь!

И уж до порога дошел, за дверную ручку взялся, однако решительно вернулся назад, сел на табурет к печному зеву.

- Ты хоть понимаешь, зачем я приходил? Зачем в такую бурю с другого конца к тебе шел?

- Чувствую, сказать что-то хочешь, - предположил Космач. - И никак не можешь.

- Хочу. Давно собирался. А вот посидел в заточении четверо суток и решился.

Он достал из внутреннего кармана алюминиевый пенал из-под дорогой сигары, но вытряхнул короткий окурок дешевой, кое-как припалил спичкой черный конец: курил он редко, скорее всего, для антуража, дым пускал, однако сейчас сделал несколько глубоких затяжек и вытер слезы.

Сам все время учил, что настоящие сигары в затяг не курят.

- Когда ты сюда перебрался... месяца через два... Ко мне человек пришел. Сам понимаешь, откуда... Сначала поинтересовался твоей персоной, как да что, а потом предложил присматривать за тобой. Войти в доверие, отслеживать, кто приходит, что приносит или уносит. Построить отношения таким образом, чтоб ты мне ключ оставлял, когда уезжаешь куда. Печь протопить, коня обрядить... Ну и досмотр сделать в избе. Человека этого интересовал антиквариат. Золото, серебро, камни драгоценные, старинные книги и документы. Если что найду, должен был сразу же сообщить. Телефон-то мне поставили будто бы как ветерану, а на самом деле для оперативных целей.

- Ну и ты, естественно, отказался?

- Я бы мог отказаться, безусловно. Да они бы в покое меня не оставили. Не мне, так детям навредят. Подбросят какую-нибудь дезинформацию властям, мол, связаны с российской разведкой, испортят и карьеру, и жизнь... Я же для них - свой, а со своими они жестко обходятся. На пенсии ты, нет - значения не имеет. Вот в нашей деревне все бывшие, и секретари райкомов, и прокуроры. Даже ты вот историк бывший, верно? А я нет, потому что в нашей службе всегда ты настоящий.

- То есть и сейчас на службе?

- Да это сложный вопрос. Ведь каждый человек хозяин своей судьбы. Так ведь нас учили? Я вот захотел уйти, а другие не хотят, кое-какие денежки получают. Старикам все помощь. Мне надоело, знаешь, так засвербило... Буду сам собой.

- Что же ты согласился?

- Знаешь, подумал, меня не завербуют - другого найдут, из дачников, например, дилетанта какого-нибудь. Они дураки и от этого борзые...

Космач пожал плечами, спросил невозмутимо:

- А с чего вдруг такая откровенность? Ты что, Кондрат Иванович, умирать собрался?

- Да нет пока. - Сподвижник Фиделя снова распалил сигару. - Ты не думай, я ни одного сигнала не послал. Хотя видел, и люди к тебе приходили, так сказать, в конспиративном порядке. Подходящие объекты, кержачки бородатые, и что-то приносили... Антиквариат у тебя находил и грамоты старинные. Это еще в самом начале, когда произвел первый досмотр. И должен заметить, Николаич, тайники ты делать не умеешь. Я сразу увидел: верхний косяк на дверях горницы вынимается. Пальчиком постучал - пустота есть, а ведь в нем паз не долбят. Снял, а там свежая долбежка и два свитка... Хорошо, что ты потом новый тайник сделал. Уже почти профессионально. Только когда пробку из бревна вынимаешь, следи за руками, чтоб чистые были. А то устал я грязь оттирать.

Космач впервые почувствовал беспокойство, но не связанное с откровениями старика: сквозь гул метели явственно донеслось ржание коня в стойле. С чего бы это вдруг? Накормлен, а поить еще рановато...

- Первый досмотр делал, когда ты в Москву ездил, с диссертацией, - невозмутимо продолжал Комендант. - Потому что мне позвонили. Проверку устроили, достоверную ли я информацию даю. Уже знали, что ты улетел, сюда собирались... Я свитки эти убрал, а их трое приехало, ночью с задов зашли и до утра всю избу твою обследовали. Меня на улице оставили, чтоб не впускал посторонних. Но я все видел... В основном бумаги смотрели, записи фотографировали... Уехали, я назад вложил. Знаешь, читать пробовал - ничего не разобрал. Язык какой-то... Вроде бы арабский, но не читается. Ни справа налево, ни слева направо... Что там было-то?

- Послания сонорецких старцев, - отозвался Космач, прислушиваясь к звукам на улице. - На русском языке, только написано арамейским письмом, справа налево.

- Ага, понятно! Шифровка... Откуда они, старцы эти?

- На Сон-реке живут.

Комендант открыл было рот, чтобы спросить, где такая река, однако спохватился - вероятно, сообразил, что любопытство неуместно, когда в грехах каешься. Помялся немного, вздохнул.

- Они потом интерес к тебе потеряли. Так, изредка позванивали, мол, как живет наш подопечный, не собирается ли куда... Думал, закончили разработку и забыли. Время-то суетливое, каждый день перемены. А года три назад, когда к тебе один кержак приходил... Маленький такой и борода по пояс. Клестианом Алфеичем зовут. Опять звонок, дескать, к Космачу гость идет, и описывают, какой. К тому времени он ушел от тебя, неверная информация, запоздали... Так я и доложил соответственно. Вот тут они крыльями захлопали! Через два часа своего человека прислали. Помнишь, контролер ходил, счетчики проверял?.. А сегодня опять звонок: нет ли гостей у тебя? Оказывается, до сих пор тебя пасут. Так что если со мной что случится, знай: ты под наблюдением.

- А что с тобой может случиться?

- Да мало ли... Все-таки седьмой десяток, сердце ноет. И, может, не от ветра - от перегрузки. Думаю много.

- Надо было сразу сказать, и не мучился бы.

- Нельзя! - отрезал Кондрат Иванович. - Ты человек молодой и в этих премудростях неопытный. Мог случайно и меня сдать, и сам бы вляпался. А я знаю, как проворачивать такие дела, чтоб и волки сыты, и овцы целы. Могу даже научить.

- Не знаю, что и делать, - Космач рассеянно походил по избе, слушая ветер за окнами, - благодарить или выставить, чтоб дорогу забыл.

- Это ты сам решай, - обиделся тот и встал. - Только дурного я тебе ничего не сделал. Напротив...

Не договорил, вдруг ссутулился и нетвердыми пальцами начал застегивать пуговицы - наверное, чего-нибудь другого ждал. Космач молча слушал крик жеребца и ощущал, как беспокойство постепенно перерастает в неясную и необъяснимую тревогу. Однако же, не показывая виду, хладнокровно дождался, когда Комендант упакуется в дождевик, натянутый поверх старой дубленки, после чего распахнул дверь.

- Будь здоров.

И стал смотреть в окно. Согбенный, удрученный старик, даже не попрощавшись, вышел на улицу, как-то по-пингвиньи соскочил с крыльца и побрел по метельным сугробам, увязая иногда по колено.

Космач не испытывал ни разочарования, ни жалости, однако тревожное чувство потянуло из дома: чудилось, будто там, в буранной мгле, кто-то зовет его, кричит и просит помощи. Набросив полушубок, он выбежал на крыльцо - нет, вроде бы все спокойно, если не считать свиста и хлопанья ветра да ржания коня в стойле...

Космач работал объездчиком газопровода, конь был хоть и казенный, но избалованный и оттого наглый, попробуй не напоить или сена не дать, когда захочет. Из вредности не один раз изгрызал в прах не только ясли, но и двери, а вырвавшись на волю, жевал все подряд - от белья на веревке до сетей, развешанных для просушки. Но при этом имел экстерьер чистейшего арабского скакуна, ноги тоненькие, копыта стаканчиком, головка маленькая, нервная, все жилы на виду, а как понесется на воле, смолистые, блестящие грива и хвост переливаются на ветру, искрятся - загляденье. А заседлай и сядь верхом - мерин мерином, в рысь не разгонишь, Космач о его круп две плети истрепал, вдоль газопровода все кусты изломал на вицы, хоть застегай его, голову опустит и бредет, словно каторжник. Говорили, что за один внешний вид он несколько лет работал на племзаводе. но когда выяснилось, что и потомство от него ничуть не лучше, то списали и продали в охрану газопровода. Там же за его неумеренную любовь к кобылицам и бродяжничеству на этой почве несколько раз хотели подкастрировать, однако жеребец невероятным образом чувствовал это и накануне срывался в бега.

И все-таки было одно качество положительное, хотя совсем не конское: вместо цепного пса выпускай во двор, чужого почует раньше собак и к дому близко никого не подпустит.

Возможно, потому и прозвище носил собачье - Жулик.

Зимой дорогу вдоль трубопровода не чистили, приходилось обход делать на лыжах и воевать с лесорубами, которые таскали хлысты на тракторах прямо через нитку и где попало. Так что конь отъел себе задницу (скоро в двери не протолкнуть) и все время рвался на волю, но выводить его для проминки без веревки было опасно, все из-за его стремления к воле: бывало, по неделе приходилось искать, и все бесполезно. Обычно Жулик возвращался сам. когда нагуляется, и из-за своей внешней красоты приносил то чужой недоуздок, то веревку на шее или вовсе дробовой заряд в холке.

И все-таки с ним было хорошо, не так одиноко и есть о ком позаботиться...

Сейчас жеребец трубил во всю глотку и барабанил ногами по деревянному полу: в самом деле пить просил или чуял кого-то?..

- Ты что это, Николаич? - Комендант появился внезапно, словно и не уходил. - Испуганный какой-то... Не заболел ли?

- Нет. От твоего признания отойти не могу.

- Я сказал, как было. Так что не обижайся.

- Так ты где служил, что-то я не пойму? На Кубе или стукачом в КГБ?

- Извини, я служил в военной контрразведке! - позванивающим голосом отчеканил Комендант. - И не нужно меня сравнивать со стукачом.

- Почему же тебя приставили за мной следить?

- Им другого агента сюда посадить трудно. Вот и вспомнили про меня, и здесь разыскали...

- Не ожидал от тебя, Кондрат Иванович...

- Что ты не ожидал? - вдруг задиристо спросил Комендант. - Да если бы ты сюда не переехал, я бы жил спокойно. И никто бы не доставал! Между прочим, я поэтому в деревне поселился. А тебя черти принесли!..

- То есть я еще и виноват?

Комендант ссориться не хотел, но и унижаться тоже.

- Как хочешь! Я с тобой в открытую! А мог бы не говорить, и сроду бы не узнал.

Космач послушал жеребца, поглядел по сторонам - в свете фонаря снежная муть, никакой видимости.

- Почему вдруг позвонили именно сегодня?

- Не объяснили. Возможно, прошла информация, кто-то к тебе идет.

- Я никого не жду. - Космач пожат плечами. - Хотя вон конь вопит...

- Где-то кобылка загуляла, ветром наносит... Весна.

- Откуда кобылке взяться?..

- А, ну да! И в самом деле, - как ни в чем не бывало засмеялся Комендант - должно быть, примириться хотел. - Если только едет кто, на кобыле.

- Что домой-то не ушел?

Кондрат Иванович махнул рукой в сторону столба.

- Да я вернулся, свет включить...

На все Холомницы было два фонаря, в начале и конце деревни. Зажигать и тушить их Комендант сделал своей обязанностью, и сейчас Космач неожиданно подумал, что все это специально Лишний раз пройтись по улице и посмотреть, что где творится, и есть причина в гости заглянуть. Ведь приходил каждый день, по утрам и вечерам...

Однако тут же и отогнал зудящую мысль: окажись он и в самом деле исправным стукачом, давно бы кто-нибудь нагрянул среди ночи, особенно когда гости приходят с Соляной Тропы. А то ведь ни одной неожиданности за все шесть лет не случалось.

- Ладно, коня напою, может, успокоится. - Космач пошел к стойлу.

- У тебя, наверное, на душе неспокойно, - не отставал Комендант. - Только ведь я должен был когда-то сказать? А тут еще звонок!.. И сердце ноет. Умру, и знать не будешь!.

- Ладно, живи и не умирай!

Кондрат Иванович что-то прокричал и пошел буравить снежные дюны.

Космач запер за ним калитку, взял ведра и пошел в баню, где топил снег, чтоб не водить коня на реку в такой буран. Но вышло, засиделся с гостем, котел выкипел чуть ли не до дна, так что пришлось заново набивать его снегом и дров в печку подбрасывать. Подождал немного, посмотрел, как намокает и темнеет снежный курган, и понял: не дождаться - Жулик чуть не ревет в стойле, а вода еще не натопилась, снежная каша в котле.

Вывел коня на улицу - не похоже, чтоб умирал от жажды, а то бы снег хватал, однако немного успокоился, потянулся мордой к карману, где обычно лежал ломоть хлеба с солью.

- Потом вынесу, - пообещал Космач и, надев лыжи, взял садовую лейку: очень удобно воду с реки носить, не расплескаешь.

По склону спустились резво, по ветру, и снегу всего по щиколотку, но внизу набило так, что жеребцу до брюха - до берега почти плыл, перебирая ногами рыхлый сугроб. Река в этом месте не замерзала, поскольку немного выше стояла полуразрушенная мельничная плотина, сложенная из камня и утыканная толстенными лиственничными сваями. Вода грохотала здесь всю зиму, и к весне по берегам нарастали торосы. Сейчас полынья спряталась под сугробами и коварно затихла. Года четыре назад после сильной метели здесь погиб дачник: не разглядел под снегом кромки, сделал три лишних шага, провалился и утонул, хотя воды было по колено.

Жеребец край чуял хорошо, сразу нашел торос, встал на колени и точно сунулся мордой в снег, одни уши торчат.

Все-таки пить захотел...

Метель оглушала, да еще шапка была натянута на уши, но сквозь этот шумовой фон Космачу почудилось, будто собаки залаяли в деревне - благо что дуло с горы, наносило звуки. Он оглянулся: сумрачно-белое пространство почти укрыло свет фонаря, а очертаний домов вообще не видать.

И где-то там полоскался на ветру остервенелый лай - будто по чужим или по зверю!

Звери в бытность Космача в Холомницы не заходили, а чужаки зимой заглядывали частенько - дачи грабить или провода со столбов резать, да ведь в такую погоду и электролинии не найдешь...

Собак в деревне было всего две, матерые кавказцы, и оба у Почтаря, а тут словно свора орет, и вроде уж рычат - дерут кого-то или между собой схватились?..

Жеребец все тянул и тянул воду, изредка вскидывая голову, чтоб отфыркаться. И пока пил, ничего не слышал и не чуял, а потом вдруг вскочил с колен, насторожился в сторону деревни и запрядал ушами.

Космач сдернул уздечку, хлестнул поводом.

- Домой! Охранять!

Поди, не сбежит в такой буран... И сам теперь встал на колени, сунулся с головой в снежную яму, чтоб зачерпнуть лейкой.

- Не поклонишься, так и воды не достанешь... Собаки уже рвали кого-то, ржал в метели бегущий конь, вплетая в голос ветра чувство крайней тревоги.

Пока Космач барахтался в сыпучем пойменном снегу, затем вздымался на гору против ветра, рычанье вроде бы прекратилось, отчетливо слышался лишь плотный, напористый лай возле дома. Наверное, собаки Почтаря выскочили со двора по сугробам и теперь держали кого-то.

И вдруг увидел на своем крыльце очертания громоздкой фигуры, как показалось, в ямщицком тулупе с поднятым воротником. К ногам собака жмется, скулит, а кавказцы зажали с двух сторон, захлебываются от усердия, и вместе с ними Жулик - тянет шею, скалит зубы и только не лает.

Космач поставил лейку с водой, отогнал псов, человек тем временем заскочил на крыльцо.

- Христос воскресе, Ярий Николаевич, - услышал он хрипловатый голос.

Так его звал единственный человек в мире...

- Вавила?.. Боярышня!

- Да я, я это, признал! А думала, не признаешь сразу...

Он мечтал об этой минуте, воображал нечто подобное и все-таки оказался не готов, вместо радости в первый миг ощутил растерянность. Снял и обстучал лыжи, потом взял коня за гриву. Отвел и запер в денник.

В чувство привел его Комендант, вдруг выступив из метели, как черт из коробушки, - вот уж некстати!

- Гляжу, следы свежие по дороге. - Он старался рассмотреть, кто стоит на крыльце под тенью козырька. - Потом слышу - собаки рвут... Я уж подумал, провода снимают!.. А голос вроде один и женский!

- Служба работает, Кондрат Иванович. Вот и гости, не зря звонили.

- Я тебя предупреждал... Ладно, встречай гостью, если что - прикрою, не волнуйся.

Космач взбежал на крыльцо, стал перед странницей.

- Да как же ты здесь? Откуда?..

Крупная, напоминающая волка лайка ощерилась.

- А ты бы не травил собаками да сначала в хоромину пустил и обогрел. Тогда и спрашивал.

За спиной у нее оказалась объемистая парусиновая котомка.

- Прости, - повинился и повел в дом. - Комендант меня смутил... Любопытный.

Держал под руку, чтоб не запнулась в темных сенях о дрова, едва нашел скобку на двери.

В избе она перекрестилась в ближний угол заскорузлым, ледяным двоеперстием.

- Мир дому... Слава тебе, матушка Пресвятая Богородица, вот и добралась...

- Как же нашла меня, Вавила?..

Она с трудом стащила с плеч котомку, но из рук ее не выпустила, длиннополую дубленку лишь расстегнула: помогать одеваться или раздеваться даже самому уставшему путнику у странников было не принято - дурная примета. Чужая помощь только покойникам нужна, а пока жив человек, сам и снимет одежды, и обрядится...

- Клестя-малой у тебя бывал, так сказывал, в какой стороне искать.

- Но как ты добралась?

- На автобусе приехала. От дороги пришла...

- В такую погоду? Без лыж?

- Лыжи да все лишнее в Северном оставила, у Савелия Мефодьевича. А он мне дубленку дал, а то, говорит, одеженка у тебя срамная, чтоб на люди... Он захворал, лежнем лежит, так на автобус не проводил. Сама пошла да села - быстро приехала. А здесь, от тракта, версты две токмо, так прибрела...

- Ах ты, боярышня моя... Откуда же идешь?

- Из своей стороны иду, Ярий Николаевич, из Полурад... Серка за мной увязался. Сколь ни гнала, сколь на привязь не сажала и у людей оставляла, все одно сорвется и нагонит. Однова неделю моим следом бежал...

В избе только разглядел: лицо вьюгой беленое, глаза со слезинками и губы обветрели, потрескались. Дубленка мужская, черничником крашенная, шапка соболья, высокая, искристая, белым полушалком повязана, на ногах катанки вышитые - наряд позапрошлого века...

- Разоболокайся, Вавила Иринеевна! Чайник поставлю...

- Обожду... Согреюсь маленько. - Втянула голову в плечи. - Долго стояла у твоей деревни, темноты ждала, так заколела... Ты, Ярий Николаевич, Серого не прогоняй, пусть в сенях полежит. Грешно собаку в хоромину пускать, да жалко. Престал он, обессилел, ну как ваши собаки порвут? Отлежится, потом и выставим...

- Да пусть лежит. Коль такую дорогу с тобой прошел!..

Космач проводил ее поближе к русской печи, усадил в кресло, сам же на кухню, чайник ставить. Вот уж нежданная гостья! Явилась будто из другого, несуществующего мира, из сказки, из собственного воображения соткалась...

Не верилось, но выглянул - сидит, бросив руки, голова на бок клонится - так устала, что засыпает.

- Может, в баню сходишь с дороги-то? - опомнившись, спросил он. - Протоплена и вода, поди, горячая. А потом и спать уложу.