Чтение 3–й страницы книги ~Гражданин преисподней~

проходит жизнь. Всегда на ногах. Всегда вслепую. Всегда на лезвии меча,
простертого над бездной...

ШЕОЛ

Сначала он долго шел по уже знакомому и в принципе безопасному туннелю,
пока не набрел на первый приличный поворот влево. Приличный - в смысле
просторный. Кому охота ходить, согнувшись в три погибели?

Здесь пришлось ждать, пока стая разведает дорогу. Звери отсутствовали
очень долго и вернулись без Цацы и Ушастика. Вести, которые они принесли, были
неутешительны - впереди гибель, природу которой не распознал (или не мог толком
объяснить) даже Князь.

Проторенным путем двинулись дальше и, на всякий случай пропустив два
следующих поворота, задержались возле третьего. Снова стая ушла вперед, снова
потянулось томительное ожидание, но на этот раз результаты разведки были
обнадеживающими.

Туннель - уже не рукотворный, а оставшийся от пересохшей подземной реки -
описывал замысловатые зигзаги как в горизонтальной, так и в вертикальной
плоскости. Пару раз звери заставляли Кузьму обходить бездонные провалы, но он и
сам заранее угадывал их по легкому запаху сероводорода.

Ходок Кузьма был прирожденный, но все же в конце концов и он выбился из
сил. Место для привала искали очень тщательно, пока не остановили выбор на
боковой пещерке, имевшей в главный туннель сразу три выхода.

Здесь их догнал Ушастик, который летать уже не мог, а полз, помогая себе
крыльями. Когда Кузьма осторожно тронул его, на пальцах остались клочья шерсти.
Можно было подумать, что несчастного Ушастика окунули в крутой кипяток. Он был
уже не жилец на этом свете, даже от водяры отказался, но почему-то хотел до
конца остаться в стае.

Другие зверьки злобно шипели на него - доходяг здесь не любили. И вообще,
как давно заметил Кузьма, все летучие мыши были беспощадны и ревнивы друг к
другу, чем весьма напоминали людей. Ослабевший или состарившийся тут же
превращался в пария, которого затравливали буквально до смерти.

Спал он недолго, и все это время звери носились вокруг, готовые поднять
тревогу по малейшему поводу. Сами они отдыхали редко, но зато основательно -
впадали в полное оцепенение на много суток, и уж тогда-то Кузьме приходилось
по-настоящему туго.

Проснулся он от того, что услышал, как Ушастик бьется в агонии. Дождавшись
конца, Кузьма засунул искалеченное тельце поглубже в мох, который и должен был
завершить нехитрый погребальный обряд.

Затем вновь начались странствия, тем более изматывающие, что Кузьма
кратчайшего пути не знал и целиком полагался на свое чутье, никогда доселе его
не подводившее. Даже оказавшись в совершенно незнакомом месте, даже еще не
протерев ото сна глаза, даже находясь в изрядном подпитии, он всегда мог
безошибочно указать, в какой стороне и на каком примерно уровне находится
искомая цель. Когда Кузьму спрашивали, как ему это удается, он скромно отвечал,
что таким уж, наверное, родился.

Из русла подземной реки он попал в недавно вырытый кем-то штрек, еще даже
не успевший обрасти мхом (вообще-то отсутствие мха считалось плохой приметой,
указывающей на дурной воздух или на присутствие в грунте ядов), затем долгим и
сложным путем проник в штольню заброшенного рудника, где когда-то добывали не
руду и не уголь, а калийную соль (подобных мест чурался не только мох, но и все
известные химеры), потом долго полз на карачках в какой-то железной трубе, пока
не очутился в просторном, круто уходящем вниз туннеле, который и должен был в
конце концов вывести его к конечной цели.

Весь его маршрут, кроме отдельных участков, вроде калийного рудника,
состоял из коротких бросков вперед и длительных ожиданий. Могло показаться, что
он целиком и полностью зависит от стаи, как слепец зависит от собаки-поводыря.
Но это было не так. Кузьма всегда сам выбирал дорогу, а звери только определяли
меру ее безопасности.

Лишенный возможности пользоваться зрением, он тем не менее никогда не
заводил свое крылатое воинство в тупик, никогда не подставлял его под удары
бесчисленных врагов, никогда без особой на то надобности не приближался к
поверхности земли, которая таила еще больше опасностей, чем глубочайшие недра,
и ни разу не заблудился в незнакомом лабиринте.

Даже в самом глухом и темном подземелье существует множество
разнообразнейших примет, позволяющих опытному и чуткому человеку составить себе
представление об окружающем пространстве.

В тупиках, например, отсутствует ток воздуха, всегда ощутимый в сквозных
туннелях. Подземная река, пусть даже далекая, шумит по-своему, а приближающиеся
ливневые воды - по-своему. Новый мох отличается от старого и на вкус, и на
ощупь. На ближайших подступах к земной поверхности, по соседству с другой,
чуждой стихией, всегда ощущаются симптомы, сходные с приступами так называемой
морской болезни. Вибрация, вызванная движением встречного человека, различима
за сотни шагов, только ухо желательно прикладывать не к слоевищу мха, а к
голому камню. Химеры вообще не имеют никакого понятия о звукомаскировке, так
уж, наверное, они устроены.

Впрочем, все это касалось лишь явлений конкретного плана - того, что можно
услышать, унюхать, попробовать на зуб или пощупать. Чаще всего Кузьма и сам не
мог объяснить, почему он идет туда, а не сюда, почему поворачивает в эту
сторону, а не в другую, почему вместо спуска выбирает подъем, почему с шага
переходит на бег, а потом вдруг вообще застывает столбом.

От многочисленных и разнообразнейших ловушек преисподней его в равной мере
спасали и разум, и интуиция. Да и про удачу нельзя было забывать. Неудачники не
доживали здесь даже до юношеского возраста.

Мир, в котором с самого рождения обитал Кузьма, носил много разных
названий, порою весьма звучных, но чаще всего, особенно в последнее время, его
именовали Шеолом, что одновременно означало и подземное царство, и страну
смертной тени, и гигантское чудовище, глотающее как живых, так и мертвых, и
неизведанное пространство, и просто могилу.

Емкое словцо - Шеол. Непростые люди его придумали...

По пути Кузьма потерял еще одного зверька, раздавленного внезапным обвалом
свода штрека, но зато сделал несколько ценных приобретений. В железной трубе он
наткнулся на моток проволоки, почти не поврежденной ржавчиной, а в руднике - на
мумифицированный труп шахтера, чья брезентовая спецовка сохранилась в целости и
сохранности. На нее можно было выменять пару добрых баклаг водяры.

За время путешествия непосредственная опасность угрожала Кузьме лишь
однажды, но стая вовремя предупредила о ней. Тут отличился уже не Князь, как
раз в этот момент упорхнувший куда-то, а его ближайший родич Пегас.

Звери попрятались кто куда, а Кузьма, отбежав чуть назад, ножом вспорол
мох, который, к счастью, был здесь не особо толстым, и забился в щель между
слоевищем и каменной стенкой туннеля. Это был один из его любимейших приемов
маскировки. Правда, срабатывал он только при наличии очень прочного и острого
ножа.

Кто-то, гораздо более крупный, чем человек, шел по туннелю, петляя от
стены к стене, как пьяный. Движение сопровождалось равномерным скрипом, словно
одна половинка деревянных ворот терлась о другую.

Нужно было приготовиться к самому худшему, но неизвестное существо так и
проследовало мимо, врезавшись в стену за пять шагов до Кузьмы. Вслед за
огромной тушей по мху волочилось что-то длинное - не то хвост, не то
вывалившиеся наружу кишки (в пользу последнего предположения свидетельствовал
отвратительнейший запах, шибанувший Кузьме в нос).

На заключительном этапе его пути мох-костолом встречался все реже -
упрямые светляки воевали с ним всеми известными способами, правда, без особого
успеха. Здесь можно было наскочить на засаду, поэтому Кузьма удвоил внимание и
того же самого потребовал от стаи.

И действительно, Князь вскоре учуял человека. Однако почти сразу
выяснилось, что это одиночка, а значит, бояться его не следует. Разведчики
светляков всегда ходили толпой, а темнушники или метростроевцы сюда вряд ли
сумели бы добраться.

Скорее всего это был изгой, так или иначе обреченный на смерть (науку
выживания в одиночку надо было изучать с детства), а то и вольный скиталец
вроде Кузьмы. Но скитальцы, они же выползки, в последнее время между собой не
враждовали - делить было нечего, да и слишком мало их осталось на свете.

Сначала Кузьма хотел затаиться и пропустить незнакомца мимо, но тот
каким-то необъяснимым образом учуял его в темноте, что обыкновенному человеку
было едва ли по силам.

- Спаси меня, касатик, ибо изгнан я родными братьями из обители Света и
скитаюсь во мраке, аки тварь кромешная! - с характерной для светляков
кликушеской интонацией заголосил он.

- Как же я тебя, сердечный, спасу? - ответил Кузьма, на всякий случай
отходя подальше. - Я не чудотворец. Тьму в свет превращать не умею. И камень в
хлеб - тоже. Сам с протянутой рукой скитаюсь.

- Убей меня, касатик! - взмолился изгнанник. - Никто не внемлет моим
мольбам, даже смерть. Хотел уморить себя голодом, да от слабости духа опять
согрешил. Не выдержал, откушал дьявольской плоти! - Было слышно, как он
клочьями рвет мох, а потом топчет его.

- Сам греха страшишься, а меня на грех толкаешь, - молвил Кузьма. - Что
мне за радость о тебя руки марать?

- Тебе что один грех, что сотня - все едино! - возразил изгнанник. - Ты в
грехе зачат и в грехе издохнешь. Я ведь тебя по голосу узнал. Бывал ты у нас. И
неоднократно. Имя у тебя пристойное - Кузьма. А вот прозвище глумливое -
Индикоплав.

- Твои же братья мне его и дали, - ответил Кузьма, своего прозвища
действительно стеснявшийся. - Лучше скажи, за что тебя изгнали?

- В ереси обвинен. У нас нынче каждый второй - еретик.

- Изгнали-то, поди, тебя одного, а не каждого второго.

- На то есть причины. Я не только еретиком признан, а еще и ересиархом.
Чуть ли не подручным самого сатаны! А все за то, что...

- Нет-нет! - перебил его Кузьма. - Не рассказывай. Не хочу я в ваши дрязги
влезать. У меня собственных проблем по горло.

- Коли ты в обитель Света направляешься, так в наши дрязги непременно
влезешь. Пусть и помимо воли. Гонения там сейчас беспримерные.