Александр Бушков

Самый далекий берег

Пациент психиатрической больницы Кирьянов предлагает своему лечащему
врачу почитать рукопись под названием «Самый далекий берег». Кирьянов
настаивает на том, что это дневник нескольких последних месяцев его жизни.
События, описанные там, настолько невероятны, что это не может быть
дневником...

ББК 84.3 Р2

ISBN 5-224-04344-1

Мечты стареют быстрее самих мечтателей.

С. Кинг

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ПУТЕШЕСТВИЕ ВО ВРЕМЕНИ

Врач завтракает.

Эта фраза бесхитростна, немудряща и проста, как перпендикуляр, лишь на
первый взгляд.

Смотря какой врач.

Если врач штатовский, если он занимается легальным бизнесом, а не
подпольные аборты штрикает в мексиканских или иных там маргинальных кварталах,
то это одно. Такой эскулап усаживается за чистый стол в чистой кухне
устрашающих на расейский взгляд размеров, заливает в организм свежевыжатый
апельсиновый сок, вкушает тостики, а ежели желает отведать мясца, то, понятное
дело, постной, полезной для здоровья куриной грудки — ибо курьи ножки не в
почете, их потребляет нелегальная иммигрантура, беднота всякая, негры (ох,
пардону прошу, пардону, афроамериканцы, ну да!) и прочий несознательный
элемент...

А впрочем, есть подозрения, что спец по нелегальным абортам питается
столь же выверенно-антихолестериново. Тоже как-никак янкес, да и бабки должны
капать приличные, ага. Зеленое лавэ, ясный пень.

А если врач, который завтракает, наш? Причем не счастливчик,
угнездившийся в какой-нибудь новорусской больничке, вписавшийся в рыночные
отношения обстоятельно и прочно? Если врач хоть и неплохой, но припечатанный
клеймом «бюджетник»?

Вот именно, вы абсолютно правы, экстрасенсы вы мои, предсказатели,
можете радостно плескать в ладошки и кричать: «Угадал! Угадал!»

Ну да, а как же? Какие там свежевыжатые апельсины, вы еще миноги
помяните или королевских креветок...

Ага, ага, вот именно. Доктор Терехов отрезает две скибки хлеба (который
в последние годы черствеет отчего-то моментально). Без тени излишнего гусарства
откраивает два кружочка дешевенькой колбасы, по грустному совпадению именуемой
«докторской», и примащивает их на одну скибку. А на вторую кладет разрезанный
вдоль, освобожденный от осклизлой фольги плавленый сырок.

Ну и жует, конечно. Кушать-то хотца. В холодильнике есть еще пакет
пельменей — но доставать их боязно. Вчера только по телевизору подробно
рассказали про ловкачей, которые в каком-то подвале лепили подделку, и мясцо
так называемое, из коего лепили, тоже показали обстоятельно. И поддельные
пакеты, в точности такие, как у доктора Терехова в морозилке. А если в
завершение упомянуть, что подозрительные пельмени куплены доктором крайне
дешево, на уличном лотке, куда, по уточнению теледивы, как раз и сдавали свою
гниль подлые фальсификаторы (на уличные лотки, вот именно), то к покупочке
прикасаться и вовсе опасно.

Доктор их, конечно, съест. Потом. Дня через три-четыре, когда страх
схлынет и позабудется. С горчичкой, благо дешева, уговаривая себя, что этот
пакет все же не в грязном подвале сделан.

А куда денешься, если в сентябре еще не дали зарплату за июнь?
Проварить как следует и горчичкой, горчичкой...

Прихлебывает доктор жиденький чаек, облагороженный скупой ложечкой
сахара. Чаек бледно-желт, понятно.

Дражайшая половина вообще обходится тем же чайком без сахара, не
касаясь ни колбасы, ни дешевеньких сырков. Ей как-никак следует заботиться о
фигуре — сорок, ага. Она все еще красива, она стройна и, чего уж греха таить,
вполне сексапильна, вот только доктору Терехову от этого не легче, ибо плотские
радости, коих ему охота, давненько сошли на нет.

Ну, причины банальны. Не требуют развернутого пояснения. «Что ты за
мужик, если заработать не можешь... Другие вон...» И хватит с вас в качестве
примера, верно? Чего там пояснять... Стандартно. Что хуже всего, давным-давно
пройдена стадия шумных сцен и попреков вслух. На данном этапе — откровенное
отчуждение, молчание, взгляды искоса, презрительно задранный носик. Смотря на
чей вкус, но что касаемо лично доктора Терехова, для него это еще хуже, чем
шумные свары. А вот поделать ничего нельзя...

Таков уж он есть, каков есть. Он не дитенок и прекрасно знает, что
другие психиатры как-то устраиваются. Как же иначе, если делянка благодатнейшая
— психиатрия, ага... Кому от армии откосить, кому от зоны, да мало ли причин?
Мало ли ситуаций, в которых можно облагодетельствовать клиента в обмен на
бумажки приличного достоинства или какой-нибудь приятный бартер?

Но самое печальное в том и заключается, что доктор Терехов этого не
умеет. Вот не умеет, и все тут. Не получается, хоть ты тресни, хоть ты
изрыдайся. У других получается, а у него — никак. Вполне вероятно, на нем уже
давным-давно сияет невидимое клеймо: «Этот не умеет». А потому к нему и не
обращаются. Это ж должно быть на лице как-то написано: что данный доктор умеет
и может. Если можешь, но не умеешь — тебе крандец, кирдык тебе, понимающий
клиент к тебе и не подойдет...

В глубине души у доктора Терехова давным-давно сложилось стойкое
убеждение, что страна его предала. Именно так. Он свои обязательства
гражданина, ситуайена полноправного выполнил от и до: он послушно учился,
исправно отслужил в армии, он не нарушал законов, разве что в юности, по
мелочам, ну там драчки на дискотеках и тому подобное...

До определенного времени меж ним и государством был неписаный договор.
Вслух не произносилось, письменно не декларировалось, но обе стороны знали, что
договор есть. Товарищ Терехов М. М. прилежно учится в школе, вступает в
комсомол, когда придет время, уходит в ряды Советской Армии, проваливши с
первого захода институт; вернувшись с сержантскими лычками и стандартным
набором значков, поступает в «мед» уже без особого напряга как дембель и
обладатель пристойной характеристики из части, старательно грызет гранит науки,
законов, как уже подчеркивалось, не нарушает, латынь зубрит, свыкается с
анатомичкой, специализацию осваивает...

Ну а государство, в свою очередь, гарантирует, что после окончания
мединститута новоиспеченный психиатр займет свою экологическую нишу, сиречь
приобретет определенный социальный статус, определенный уровень жизни, достаток
и уважение...

Доктора такой расклад устраивал полностью, и он, со своей стороны,
скрупулезно выполнял договор.

А вот государство подвело. Доктор успел получить диплом и пару лет
поработать, когда грянуло.

Не стало ни обязательств, ни договоров, не стало самой страны. Не с
кого спросить, да и не удастся. Швырнули, как кутенка в воду, — вот и выплывай,
как знаешь. Причем твои плавательные способности никого отныне не заботят. Хоть
тони.

Без натяжек — это предательство. Как же иначе, коли он свято выполнял
свою часть договора? Это предательство, как ни верти.

А кому пожаловаться? Не выходить же на митинги с десятком старушек и
парой-тройкой популистских депутатов? Которые, между нами говоря, чуть ли не
все поголовно былые пациенты доктора Терехова, хоть национально-патриотическая
общественность о том и не знает. А доктор не горит желанием изобличать. Еще и
оттого, что депутаты, пусть и былые пациенты, все же неплохо устроились в этой
жизни, на их век электората хватит...

Такова вот се ля ви. Печальная се ля ви индивидуума, не способного
процветать в любой другой системе, кроме советской. И что тут сделаешь?
Прозябай да терпи...

Хлопает входная дверь, щелкает замок — дражайшая половина покинула
квартиру, а доктор Терехов стоит у окна, смотрит, как она идет к автобусной
остановке, все еще изящная, все еще приманчивая, и доктору горько.

У него серьезные подозрения, причем обоснованные. Что бы там ни было,
он хороший психиатр и умеет отличать обоснованные подозрения от навязчивых
состояний. Мозаика обширна: чересчур дорогие духи в сумочке, внушающие сомнения
обрывки разговоров по телефону, продуманные и правдоподобные, но
настораживающие в комплексе со всем прочим отговорки на тему
«где-задержалась-что-делала», намеки доброжелателей, наконец...

Доктор не унижается до пошлой слежки, но в глубине души понимает, что
поступает так не из благородства, а исключительно для того, чтобы не взваливать
на плечи дополнительные тяготы. И без того хоть волком вой. Проще внушить себе,
что это ему только мерещится, и нет у нее никакого новорусского хахаля, и все
ее объяснения — чистая правда, и все ее алиби — алиби и есть, а вовсе не
продуманная система талантливой лжи. И не постанывает она, голая, в чьих-то
небрежных объятиях, и в самом деле ночевала у подруги, и в самом деле пригубила
коньячка на служебном девичнике, и два часа автобус ждала, а духи начальница
отдала по широте души... Так проще. И без того тошно. Потому что в ответ на
вопль «Изменщица! Шлюха!» получишь такое, чему не возразить...

Уж если быть ничтожеством, то не комплексующим. Иначе вообще кранты.
Психиатр это понимает лучше, чем кто-то другой. Стиснем зубы и терпим. Хоть и
не ждем чудес.

Потом он выходит на улицу, садится в троллейбус, послушно
обилечивается, и троллейбус катит по длиннющему проспекту этого неимоверно
вытянутого в длину города по берегам великой реки.

Если разобраться, это не троллейбус катит, это доктора занесло на борт
машины времени, с иезуитским коварством прикинувшейся облупленным троллейбусом.
И едет себе эта машина меж двух времен, меж двух времен, меж двух... Это