Чтение 53–й страницы книги ~Самый далекий берег~

одну...

— И думать забудьте. Все равно не подпишу. Вы на своем месте, на нем и
останетесь... Что за детство? Можете идти. Нет-нет, вы, обер-поручик, как раз
останьтесь, с вами мы еще не закончили.

Кирьянов, успевший было встать, вновь опустился в кресло. С тем же
вялым равнодушием подумал:

неужели все же втык? И черт с ним, хуже того, что сейчас творилось у
него на душе, все равно не случится, уж в этом можно быть уверенным...

Однако дела определенно принимали какой-то иной оборот.
Штандарт-полковник одернул и без того безукоризненный китель, без нужды
поворошил канцелярские безделушки на столе. Поднял глаза. В голосе у него
явственно прозвучали нотки грусти:

— А вот вам я вынужден подписать перевод. Откровенно говоря, мне самому
это не по душе, по-моему, вы себя прекрасно проявили как член команды, но
начальство рассудило иначе, и выше головы не прыгнуть ни вам, ни мне,
приходится подчиняться...

— И куда же это? — настороженно спросил Кирьянов.

— На повышение, дорогой обер-поручик, — меланхолично произнес Зорич. —
На повышение, да будет вам известно.. Наша база — не совсем то, чем кажется
новичку О нет, упаси боже, никаких инсценировок и прочей дешевой театральности,
о которой, я слышал краем уха, обожает в последнее время болтать милейший майор
Стрекалов, войдя в изрядное подпитие... Здесь все у вас было всерьез, и мы —
как раз те, кто мы есть. Тут другое. Все это время к вам ненавязчиво
присматривались, изучали ваше поведение и реакции во всех без исключения
ситуациях, касавшихся как службы, так и... внеслужебных дел. Ничего необычного,
отрицательного, удивительного в этом нет. Обычная практика отбора, продвижения
и расстановки кадров. Такое испокон веков происходило в любой армии,
спецслужбах, любом цивильном учреждении... да, чтобы далеко не ходить, в том
числе и в вашей пожарной части, покинутой совсем недавно. Верно ведь? Вот
видите... Наше подразделение с момента своего создания всегда выполняло двойные
функции: не только действующей на определенном участке команды, но еще и, как
выражаются в вашей армии, учебки. Довожу до вашего сведения, что вы ее
закончили, и вполне успешно. И приходится вам уходить. Так уж тут заведено:
кто-то остается у нас насовсем, кто-то уходит на повышение. Все согласования
проведены, решения вынесены, резолюции наложены, бумаги готовы, завтра же
поутру вам предстоит отбыть к новому месту службы. — Он встал, выпрямился,
безукоризненный, подтянутый, замкнутый, то ли деникинец, то ли каппелевец. —
Поздравляю, обер-поручик. Это честь. Не каждому выпадает.

Кирьянов торопливо пожал протянутую руку. В голове у него имела место
хаотическая мешанина из разнообразнейших чувств, среди коих уж точно не было
одного: радости.

— Хочу добавить, — сказал штандарт-полковник. — Ни в коем случае не
воспринимайте это перемещение как индульгенцию или билет в Эдем. Участок, где
вам предстоит служить, еще сложнее и ответственнее...

— Я понимаю, — сказал Кирьянов искренне. В голове у него навязчиво
крутился вопрос, который он так никогда в жизни и не набрался бы наглости
произнести вслух. Чем была для его собеседника нынешняя служба, нынешнее
кресло: служебной необходимостью или потолком?

Но разве произнесешь такое вслух... Язык не повернется.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ АВТОР И ЧИТАТЕЛЬ

И все, на этом текст обрывался. Оставалось еще полстраницы девственно
чистой бумаги — и ни даты, ни города, как любят порой отдельные литераторы:
мол, «Монмартр-Козьмодемьянск, 1999»... Ничего такого.

И доктор Терехов аккуратно, по врожденной педантичности принялся
складывать листы в аккуратнейшую стопу — захватывал по десятку — полтора,
поворачивал боком, легонько постукивал по столу, подравнивал. Вскоре на углу
стола лежала не просто стопа бумаги, а этакий белый параллелепипед, где ни один
отдельный листок не выступал и на миллиметр. — Итак, впечатления? — спросил
Кирьянов. Он как-то чересчур уж спокойно это спросил, предельно деловито, даже
с некоторой скукой — ни следа затаенного волнения начинающего автора,
озабоченного отношением окружающих к любимому детищу. В свое время, когда
Терехов еще надеялся, что сумеет все же свои сюжеты записать, ходил и в
литературное объединение к запойному прозаику Веремееву, коего в благодарность
за консультации регулярно выхаживал приватным образом от «белки». Было время,
насмотрелся на пишущих, изучил неплохо, знал их обычные реакции на первых
читателей... Так вот, ничего похожего. От Кирьянова явственно веяло не жадным
любопытством, а чем-то другим, что Терехов пока не в состоянии был
расшифровать...

Осторожно подбирая слова, чтобы, часом, не наступить на горло
творческой гордыне собеседника, он сказал:

— Небезынтересно, знаете ли... Особенно с этим вашим Чубурахом. Для
читателя — полная неожиданность. Как у классика. «Спицы оказались кандалами,
настольная лампа микрофоном, а бабушка — начальником тайной полиции».

— Вот то-то, что полная неожиданность, — усмехнулся Кирьянов. — Для
ребят это был шок. Сразу вспомнили, что при нем болтали, как кое-кто в его
присутствии девиц лапал... Пока этот долбаный робот в облике игуаны ползал по
потолку и все его принимали за настоящего, наш майор... А в общем, он мужик
ничего. Я с ним потом встречался раза два. Невредный мужик, профессионал...

И снова в его голосе прозвучала скука, некоторая лень, словно они об
общем знакомом говорили.

— Неувязочки у вас есть, — сказал'доктор Терехов, — нестыковочки.

— А конкретно?

— Да вот хотя бы взять этого вашего героически погибшего коллегу: то он
у вас Жакенбаев, то Жаукенов...

— Серьезно?

— Серьезно. В нескольких местах вы его именуете то так, то этак.

— Тьфу ты, — с досадой сказал Кирьянов: — Вот что значит не перечитать
потом... Ну да, накладочка. В общем-то фамилия у него была совершенно другая,
хоть и похожая, я, видимо, забывал второпях, как его называл у себя в
дневнике...

— В романе, вы хотите сказать?

— В дневнике, доктор, в дневнике, — сказал Кирьянов. — Ну, а еще
какие-нибудь принципиальные замечания есть?

— Вот уж не знаю, можно ли это назвать принципиальным замечанием... —
подумав, сказал Терехов. — Не вяжется кое-что.

— А именно?

— Вы там порой чересчур много пьете, — а потом мчитесь на задание как
ни в чем не бывало. Извините, плохо верится. В конце, после поминок, вы сами
описываете, что вся компания, простите великодушно, нахрюкалась чуть ли не до
поросячьего визга — и тут ваш полковник объявляет боевую тревогу, и вы,
абсолютно трезвые, мчитесь на вызов...

— Тьфу ты, — повторил Кирьянов. — Совсем за был! Очень уж привык к этой
штуке, она ж там обычная, как у нас — водопроводный кран... Понимаете, у
каждого в квартире, в прихожей, в углу, торчала под потолком этакая полусфера,
нечто вроде душа. Достаточно встать под нее и давануть кнопочку... Прошибет
неописуемым душем насквозь — и ты снова трезвехонек, сколько бы ни выпил...

— Ах, вот оно что... — сказал доктор Терехов, стараясь быть
бесстрастным. — Полезное изобретение, ничего не скажешь... Здесь бы ему цены не
было...

— Пожалуй.

— И не расскажете ли, что с вами было потом? — спросил Терехов. —
Заинтриговали вы меня...

— Потом? Четвертое управление. Работа во времени, точнее говоря, в
прошлом.

— А в будущем что, не получается?

— Там барьер, — скупо обронил Кирьянов.

— Ну да, разумеется, — задумчиво кивнул Терехов. — Там барьер. По
Азимову, по Андерсону, по кому-то еще... Интересно, Азимов у вас не работал?

— Не припомню что-то.

— А Стругацкий, значит...

— Значит, — сказал Кирьянов. — Кстати, вам, как любителю фантастики,
будет интересно... Доводилось мне уже потом читать два романа Аркадия свет
Натаныча. «Прозрачные паруса» и «Последний талый снег».

— Не припомню таких.

— А откуда ж вам помнить? — усмехнулся Кирьянов. — Коли они — в
спецхране...

— Почему?

— А оттого, что Аркаша Самурай заигрался. Прав был Митрофаныч. Не выдал
в сих трудах никаких таких особенных тайн, но все равно, руководство решило,
что в них чересчур много от закулисной реальности, а потому лучше перебдеть,
чем недобдеть. Ну, знаете, как это бывает... И законопатили оба романчика в
спецхран. А может, и правильно сделали, что законопатили. Были печальные
прецеденты, знаете ли. На Земле там и сям обретаются всякие непризнанные гении
— по молодости непризнанные, по смелости идей, по разным другим причинам, порой
чисто бытовым. Теперь представьте, что попадает такому в руки книжка вроде
«Прозрачных парусов» — и, как детонатор, вызывает ассоциации, смелые идеи,
позволяет связать воедино парочку, казалось бы, абсолютно несвязуемых областей
знания...

— Трудновато мне представить, — сказал Терехов с легкой язвительностью.
— Я «Прозрачных парусов» не читал.

— А хотите?

— Не отказался бы. У вас что, с собой?

— Да нет, конечно. Говорю вам, в спецхране.

— И кто ж меня пустит в ваш спецхран?

— Почему нет? — пожал плечами Кирьянов с совершенно непонятным
выражением в глазах. — Можно устроить...

— Был бы вам благодарен... — поклонился Терехов, уже не скрывая
язвительности. — Значит, у вас там этакая полиция времени?

— Да нет, не совсем. — Задач там много, и они разносторонние. Я,
например, снимал людей с «Титаника». Может, помните, был такой лайнер...