Чтение 8–й страницы книги ~Самый далекий берег~

Сердито фыркнув от полнейшей невозможности понять фокус, он принялся
раздеваться, складывая все в центр круга. Оставшись б немудреном наряде Адама,
неловко переступил с ноги на ногу — последний раз ванну он принимал не далее
как сегодня утром, но все равно посреди этой стерильной белизны даже чисто
вымытое человеческое тело поневоле представлялось шматом грязи на белой
скатерти.

Прошло не менее минуты, прежде чем голос зазвучал:

— Пожалуйста, не вступайте в пределы очерченного синим круга.

Хлоп! Кирьянов форменным образом выпучил глаза.

Он не уловил ни движения, не услышал звуков. Нечто произошло бесшумно и
столь молниеносно, что человеческий глаз оказался к этому не готов: что-то
мелькнуло, и на полу не стало ни вещей, ни синего круга...

Он выругался про себя — ничего другого просто не оставалось.

— Пройдите в центр начерченного красным круга.

Помянутый круг уже алел у стены. Ну что тут было делать? Кирьянов
прошел, куда приказывали, встал в центре, а голос деловито наставлял:

— Пожалуйста, закройте глаза и примите свободную позу. Не трогайтесь с
места, не меняйте позы, не открывайте глаз до дальнейших указаний.

Он зажмурился и опустил руки, расслабив все мускулы, какие смог.

Сверху обрушился странный, ни на что не похожий поток — то ли струи
нежнейшей пены, то ли ливень теплой воды, перемешанной с дуновением прохладного
ветерка. Это было странно и дико, но он был не в силах отделаться от ощущения,
что загадочный поток пронизывал его насквозь, от макушки до пят, не обтекал, а
вертикально пронизал сквозь легкие и печенку, кости и мозг... Кирьянов так и не
успел понять, приятное это ощущение или совсем наоборот — так быстро оно
исчезло.

Женский голос:

— Процедура закончена, можете открыть глаза и одеваться. Всего вам
наилучшего.

Красного круга уже не было — один белоснежный кафель. Дальнейшее
загадок не являло — лоток с его мелочовкой вновь появился из стены, а из
открывшегося в стене проема размером с дверь платяного шкафа выехали вешалка с
мундиром и лоток, где рядом с черными начищенными туфлями лежала фуражка.

Кирьянов задумчиво покрутил головой. Теперь он был совершенно уверен,
что это не Чечня — ну к чему перед полетом за Терек такие вот душевые? Ох, эта
душевая...

Он слышал о чем-то подобном за семнадцать лет службы — не столь
технически совершенном, но как раз подобном. Современный санпропускник,
дезинфекция, обработка... всегда связанная с атомными секретами или чем-то
похожим. А что, логично. Атомный объект и опытный пожарный — вполне возможное
сочетание...

На миг ему стало... нет, не страшно, просто не по себе. Вспомнил все,
что было наворочено вокруг Чернобыля в свое время и какими оттуда возвращались
ликвидаторы, еще ни черта о себе не зная...

Стоп, стоп! Не стоит паниковать раньше времени. Логично было бы ожидать
суперспецдуша перед самым входом на некий засекреченный объект, связанный то ли
с мирным, то ли с военным атомом или еще чем-то не менее душевредным, но ведь
они пока что в аэропорту и никуда еще не летят. А в то, что под летным полем
аэропорта и расположено, оказывается, хранилище чего-то жуткого, уж позвольте
не поверить, поскольку это из разряда кинотрилогии о Фантомасе...

Та-ак, а это как прикажете понимать? Снявши с никелированной вешалки
китель, Кирьянов уставился на него в тягостном недоумении.

Это был самый обыкновенный офицерский китель нового образца, покроем,
цветом и материалом неотличимый от его собственного, только что пропавшего
неведомо куда из синего круга. Вот только погоны были совершенно неправильные.
Черные, несомненно, офицерские, однако три золотистых просвета располагались на
них поперек, в подражание сержантским лычкам, хоть и были, конечно же, именно
просветами, а не лычками. И на среднем просвете красовался странный
металлический цветок, золотистый. На другом погоне в точности та же картина...

Воровато оглядевшись, Кирьянов поскреб цветок ногтем. Точно, металл. Он
не силен был в ботанике и потому не смог определить, что это за цветок — то ли
экзотический из дальних стран, то ли какой-нибудь прозаический вьюнок, никак не
достойный Красной книги. Шесть лепестков, усики тычинок... Металл хороший,
качественный, уж точно не алюминий... но ведь и не золото, хотя похоже по цвету
и характерному маслянистому блеску. Никак не золото. Неоткуда взяться в
современной армии такой роскоши...

Нашивка на левом рукаве была правильная — привычной формы, с надписью
вверху «Россия», а внизу — «Вооруженные силы». Вот только меж этими двумя
надписями помещалось нечто столь же загадочное — черный прямоугольник с золотой
каймой и восьмиконечной звездой посередине: четыре лучика подлиннее, четыре
покороче. Чуть похожа на эмчеэсовскую, но там другая...

А на правом рукаве...

А на правом рукаве, на щитке дотоль же правильном, — снова непонятная
эмблема. На черном фоне большая золотая буква «С», окруженная кольцом из
маленьких золотых звездочек, причем лучей на каждой уже имелось не менее
дюжины. Кирьянов зачем-то старательно сосчитал их, тыкая пальцем: четырнадцать.

И, наконец, эмблемы рода войск на лацканах... Щитки золотого цвета с
выпуклым изображением старинной пожарной каски. С одной стороны, ничего
загадочного, старинная пожарная каска, и не более того, с другой же... Мрак и
туман.

Какая-то своя логика во всем этом, безусловно, была. Вполне подходящие
для пожарного эмблемы... однако ж остальное?!

Во всем, что касается форменной одежды — не важно, армейской,
милицейской или железнодорожной, — царит устойчивый порядок. Малейшие
изменения, от эмблем до кантов, не сваливаются как снег на голову и не
возникают с бухты-барахты. Еще до того, как случатся реформы и мундир изменится
пусть даже на одну пуговицу или хлястик, сверху, из инстанций приходят
подробнейшие циркуляры с детальным описанием изменений. Если старая звездочка
имела пять лучей и располагалась в десяти миллиметрах от нижнего края погона, а
новую решено сделать восьмиконечной и разместить уже в восьми миллиметрах от
того же края, то все это будет описано чуть ли не на странице самым
косноязычным и суконным канцелярским жаргоном.

Но этакие погоны? Мир перевернулся, не иначе...

Фуражка была правильная. Кокарда — неправильная. В веночке из золотых
листьев на черном эмалированном кружочке — нечто, напоминающее золотое
стилизованное солнце, каким оно бывает в иных мультиках.

Однако на этом неправильности кончились. Все остальное, от пуговиц на
рубашке и шнурков, было привычным по виду.

Пришлось облачаться — а что еще прикажете делать? Все сидит идеально,
словно на него шито... Поскольку голос молчал, можно было со спокойной совестью
покинуть странную душевую, что он и сделал.

В «предбаннике» не обнаружилось ни прапорщика Шибко, ни Васи — зато у
противоположной от зеркала стены стояли кружком человек шесть мужиков в такой
же униформе, какой только что облагодетельствовали его. Хватило одного взгляда,
чтобы сообразить: эта картина ему знакома и никаких загадок не таит...

Один держал литровую бутылку розового итальянского вермута и проворно,
с большой сноровкой и нешуточным опытом разливал в протянутые пластиковые
стаканчики. Другой, отставив уже полный стакан на белоснежную полочку
(прямо-таки оскверняя ее таким украшением), шумно ломал на дольки огромную
импортную шоколадку. Они держались совершенно непринужденно — примерно его
ровесники, высокие и пониже, широкоплечие и пощуплее, чувствовали себя здесь
как дома, ничуть не угнетенные больничной белизной, вот именно, такая знакомая
картина: мужики в погонах, привычно разливавшие то ли за отлет, то ли за
прилет, судя по репликам и общей непринужденности, сыгранная команда, старые
служаки, профессионалы в чем-то, ему пока неизвестном. На погонах у одного —
совершенно та же картина, что у Кирьянова, а у другого — два цветка на
просветах при пустом среднем, у третьего — по цветку на каждом просвете, и у
одного — просветы пересекают погон крест-накрест, причем не наблюдается ни
единого цветка. А еще один...

Кирьянов торопливо отвел взгляд — согласно всем писаным и неписаным
этикетам не стоило так откровенно пялиться на страшного калеку. Уставился в
стену. Но изуродованное лицо стояло перед глазами.

Он был пожарным и знал, что огонь порой может сотворить с человеческим
лицом. Однако такого даже ему, с его опытом и стажем, видеть не приходилось...

Один бог ведает, как обожженного угораздило... Ни единого волоса на
лице и голове, кожа приобрела насыщенно-багровый цвет вареной креветки, по
лысому черепу змеились странные низкие валики, идеально ровные; маленькие уши
стояли перпендикулярно вискам, худая шея вытянута вдвое длиннее, чем у
здорового человека, рот совершенно безгубый, напоминает разрез, руки не руки, а
суставчатые клешни того же креветочно-вареного колера...

Калека стоял как ни в чем не бывало, держал быстро наполнявшийся
стакан, и гримаса на его ужасном лице была, несомненно, беззаботной улыбкой.
Молодец, мужик, как бы безжалостно жизнь с ним ни обошлась, он, надо полагать,
притерпелся, и те, кто с ним, молодцы, непринужденно держатся, ни единым
жестом, ни единым взглядом не выказывая, что он — иной, искалеченный до жуткого
уродства... Нет, но это в какую ж передрягу надо попасть, чтобы... И он ведь
остается в рядах — на нем точно такая же форма, по два цветка на погонах,
ничуть на военного пенсионера не похож...

Кирьянов стоял, старательно глядя в стену. Неподалеку весело гомонили,
хрустя после первой шоколадом.

— Ага, — сказал над ухом прапорщик Шибко. — Ну вот, совсем другой
коленкор... Вам идет.

На нем была такая же форма, только на погонах не было просветов — лишь
золотой цветок посерединке. Погоны ухмылявшегося Васи были декорированы и того
скромнее: одиноким серебряным просветом, разместившимся, конечно же, поперек.

Не дожидаясь вопросов, Шибко сказал как ни в чем не бывало:

— Чтоб вы знали... Вэчэ засекреченная, до невероятной степени..
Настолько, что в нашей системе звания свои. Что нашло отражение на погонах.

— Очень мило, — сказал Кирьянов нейтральным тоном. — И кто же я теперь,
не соблаговолите объяснить? Штаб-брандмайор какой-нибудь?