Чтение 13–й страницы книги ~Имаго~

Я шестой день ездил по этой улице, останавливался у магазинов, вечером взял мороженое, а ночью купил в газетном киоске сигарет и баночку пива. За это время изучил все ходы-выходы, потом два дня не появлялся, но вот сегодня припарковал машину в заранее намеченном месте, тихонько вышел, стараясь не привлекать внимания, прошел проходными дворами и затаился в густой тени.

Дважды мимо прошли загулявшие пары, наконец показалась огромная темная фигура. Сейчас он выглядел еще выше и толще. Я нащупал пистолет, вытащил, снял с предохранителя.

Мужик шел медленно, уверенно, в правой руке болтается что-то вроде сумки. Я выждал, когда он пересечет полосу света и окажется в тени. Это на тот случай, если кто не спит и в этот момент выйдет на балкон.

- Стой, - сказал я негромко.

Он вздрогнул от неожиданности, остановился, потом грязно выругался и сделал шаг вперед.

- Это снова ты, сопля?

Щелчок затвора, он застыл. Мои глаза к темноте уже привыкли, я видел, как он моргает, стараясь разглядеть меня в этой черноте.

- Что надо? - сказал он торопливо. - Это от кого, от Бастика?... Так я все вернул, век воли не видать!

Я поднял пистолет обеими руками, ствол смотрит прямо в лоб этой мускулистой дряни. Сейчас бы сказать ему, кто я такой, посмотреть на его рожу, послушать, как будет молить о пощаде, понаслаждаться его унижением... но на этом обычно и горят любители, потому я молча нажал на спусковую скобу.

Выстрел в ночной тиши прогремел оглушающе. Тело вздрогнуло от пят до макушки, начало опускаться, будто подломились колени. Я моментально вытер рукоять заранее заготовленным платком, выронил оружие тут же и, держась в тени, побежал обратно.

Автомобиль неприметно затаился, умница, среди ему подобных, одинаковые такие серые холмики покатых спин. Я тихонько открыл дверцу, сердце колотится бешено, но со Двора выкатил тихонько, без спешки, да и по улицам понесся с той осторожностью, с какой ездят только без водительских прав.

На этот раз меня дважды остановили, но я держался настолько раскованно и уверенно, избавившись от пистолета, что даже в багажник не заглянули, зыркнули для порядка в водительские права и махнули: езжай.

Через сорок минут я уже загнал "Форд" на второй этаж гаража, двери супермаркета приглашающе распахнуты, я купил хлеба и мяса, а в квартире еще с порога сказал громко:

- Свет!... Комп!

Кто- то сказал что-то вроде: пустое сердце бьется ровно, в руке не дрогнул пистолет... но мое сердце стучит в самом деле громко и ровно, а пистолет действительно не дрогнул, хотя я, ах-ах, убил человека. Да и хрен с ним, с таким человеком. Их таких из шести миллиардов не меньше миллиардика наберется. Всех бы вот так, сразу бы чище на свете стало.

Когда строчки на экране поплыли перед глазами, я поднялся, захрустел суставами. Нет этого ни у Гегеля, ни у Лао Дзы, ни у великого Мао. Ни у кого нет даже зацепки, даже краешка, за что можно бы ухватиться, на что опереться, на кого сослаться! Никто никогда не сталкивался ни с чем подобным, что разрушает человечество сейчас. Все с нуля, с чистой страницы. Абсолютно новое, ни на что не похожее... даже не знаю, как это назвать: учение, вера, религия? Или все вместе взятое?

Да, пожалуй, это как раз - все вместе взятое. Учение, которого еще нет, вера, что не сформулирована, и религия, которая нужна бы... Все это начинает обретать контуры в неком странном здании, непривычном, непонятном и даже неприятном. Таким показался бы трем мушкетерам современный турбовинтовой лайнер на двести пассажирских мест. Или непонятная и неприятная Эйфелева башня, против строительства которой усиленно протестовали Эмиль Золя, Бальзак и еще какие-то видные деятели, вроде бы понимающие толк в искусстве...

- Перерыв, - сказал я себе вслух. Прислушался, даже голос не дрогнул, вот такой я человек, а еще мыслитель. - Перерыв, понял?

С большой веранды видно, что город совсем затих. От стола что-то загорлал Бабурин, сделал приглашающий жест Майданов. Я рассеянно кивнул, постоял, держась обеими руками за перила. Впереди в тусклой черноте от земли поднялась скибка луны, но озарила странно теплым нежным

светом крыши домов, высветила марсианские чаши параболических антенн, странные сооружения на крыше.

В спину ощутимо несет нечистым теплом прогретого комфортного дома, зато в лицо веет дикой неуютной свежестью. Ночной город как на ладони, но за спиной мягкий электрический свет от трех больших матовых плафонов, мягко падает на белый концертный стол, на Майданова и Бабурина, что гоняют чаи. К ним, судя по полной чашке чая и нетронутому варенью, только что присоединился Лютовой...

Я еще некоторое время постоял у перил, рассматривал панораму города. За спиной привычный спор, это как гимнастика мозгов, извилинам тоже нужны тренажеры, иначе застынут. Но если раньше споры шли, в основном, о сравнительной ценности литературных произведений, фильмов, картин, вообще о воздействии искусства на человека, то сейчас о политике, политике...

Я прислушался краем уха. Да, интересное явление... Когда человек, брызжа слюнями ненависти, поливает свою страну и свой народ грязью, объявляя правителей - идиотами, а народ - косоруким пьяницей, он может вполне искренне называть себя патриотом, но вот если задеть хотя бы пальцем США и юсовцев, то тут же его объявляют ненавистником США, фашистом, гадом и отрицателем общечеловеческих ценностей!

Здорово поработала пропаганда США над нашими идиотами. То есть в США могут нас долбать как хотят, даже в фильмах, играх и песнях, не говоря о СМИ, это вовсе не ненависть к России, у них это всегда бескорыстная и прямо от сердца помощь "хорошим" русским против "плохих"! Ну, как СССР помогал танками хорошим чехам или хорошим афганцам против плохих местных.

Если брать по большому счету... а уже пора, пора!... мы живем в стремительно объединяющемся мире. И потому мы такие же американцы, как и какой-нибудь фермер из "Джорджии или Оклахомы или слесарь из Детройта. Если не больше, ибо мы нередко знаем про Америку больше, чем они, родившиеся там и имеющие право быть избранными в президенты.

Юсовцы по простоте своей раньше уловили общность мира, а мы слишком интеллигентничали и деликатничали. И вот уже юсовский слесарь указывает нашему профессору консерватории, как жить и что играть, а мы конфузливо улыбаемся, сопим в тряпочку. Полноте, мир един! И человечество едино. Мы имеем такое же точно право указывать юсовцам, как жить, как вот и они или немцы, французы, папуасы - нам. Это не значит, что мы обязаны тут же выполнить эти указания, но семья народов есть семья, надо выслушивать и в чем-то немалом координировать свои действия с остальными членами семьи. И прислушиваться к советам: жениться или нет на такой-то, вон такой-то говорит, что она храпит во сне, а такой-то, что она и вовсе стягивает одеяло!

- Бравлин, - окликнул Майданов, - ну что вы там увидели?... Это же город, а не благословенная Богом природа!... Вот приглашу вас на свою дачу, увидите, как там все по-человечески... то есть, человека совсем не видно и не слышно, как хорошо!... Выйдешь в лес, все как миллионы лет, те же птицы, те же деревья чирикают, никакого вонючего асфальта, никаких смердящих бензином машин...

- Назад, в пещеры, - сказал Лютовой.

- Вперед, в пещеры! - возразил Майданов бодро, но улыбался и всячески выказывал мимикой, что шутит, чтобы мы не поняли его как-то иначе. - Может быть, мы где-то пропустили возможность биологической цивилизации?... И тогда жили бы, не нарушая ни единого закона?

Лютовой сказал холодновато:

- Есть тысяча способов быть очень дурным человеком, не нарушая ни одного закона. Так и живут любимые вами юсовцы! Главное, чтобы адвокат признал их действия правомерными. Или неподсудными.

- Ну что вы все о юсов... тьфу, американцах! - воскликнул Майданов плачущим голосом. - Не хочу я сегодня о них вообще слышать! Давайте сегодня обойдемся вообще без политики!

- Давайте, - согласился Лютовой. - Но только чтобы и она обошлась без нас...

- Да обойдется, обойдется! Уже давно без нас обходится...

Он спохватился, уловив зловещий смысл, который вовсе не хотел вкладывать в свои мягкие речи, развел руками с виноватой улыбкой:

- Вижу, легче локтем почесать ухо, чем обойтись без политики. Что за никому не нужная идейность везде и во всем?... Бравлин, вы чего молчите?

Я повернулся, выбрал стул, чтобы видеть ночное небо из-за барьера.

- Мдя... А ведь раньше слово "безыдейный" означало ругательство! Кто-нибудь помнит? Так можно было назвать только ничтожнейшего человека, который ни за красных, ни за белых, ни за зеленых, ни даже за голубых - только ест, пьет, служит, оттягивается, балдеет, расслабляется... То есть сейчас такие практически все. Ничтожества, если говорить прямо... Я уверен, что наш милейший Андрей Палиевич совсем не то имел в виду, когда говорил о ненужной идейности... Ведь верно же, Андрей Палиевич?

Они слушали с отвисшими челюстями, ибо я влупил жестко, без привычной раскачки за мирным чаепитием, но в конце дал возможность сделать вид, что я размазал по бетонной стене здания совсем других, неких плохих и безыдейных.

- Да-да, - сказал Майданов торопливо, он отвел глаза, пожал плечами, развел руками и вообще проделал с десяток разных телодвижений, - да-да, конечно!... нам от идейности никуда не уйти, она на каждом шагу. Идеи гремят на весь мир громче пушек! Принципы одержали больше побед, чем армии Аттилы или Наполеона... Но нам бы, знаете, идею бы красоты, ибо еще великий Достоевский сказал, что красота спасет мир...

Бабурин буркнул:

- Пока красота спасет мир, уроды его погубят.

- Да и где ее взять столько? - спросил Лютовой. - На планете шесть миллиардов... Разве что перебить половину, чтобы на всех хватило...

Майданов сказал обидчиво:

- Вот вы всегда так! Нет чтобы увеличивать количество красоты на планете...

Дверь приоткрылась, заглянул Пригаршин:

- Здравствуйте!... Примете гостя?

- Заходи, - сказал Бабурин жизнерадостно, - нам, кабанам, все равно, хоть трахаться, хоть чай пить, лишь бы пропотеть... Давай не отрывайся от коллектива, а отрывайся вместе с нашим дружным коллективом.

- Мда, - сказал Пригаршин, - вижу, не всегда шутки, как и идеи, рождаются в полушариях мозга. У некоторых их заменяют полушария ягодиц... Какой чай у вас душистый!

- Фирменный, - заявил Майданов довольно. - С дачи.

- Что, и чай там выращиваете?... А я думал, только маковую соломку...

Бабурин бухнул:

- Он коноплю растит на даче, га-га-га!

- Нет, - ответил Майданов Пригаршину, игнорируя Бабурина, - чай индийский, а вот добавки... Без добавок, это ж как сырое мясо без соуса, перчика, аджички и даже без соли!

Лютовой смотрел внимательно, глаза холодно поблескивали. Абсолютно нейтральным голосом поинтересовался:

- И как у вас с судом? Помните, вы собирались подавать в какой-то международный на Россию?

Пригаршин ответил так же холодновато:

- Не на Россию, а на решение российского суда, которое меня не устроило.

- Ну и как?

- Приняли удивительно быстро, - ответил Пригаршин.

- Это раньше бы на перекладных, а теперь отослал емэйлом, там тут же приняли, зарегистрировали. Сейчас мой иск на тщательном изучении!

- Гм... понятно, какое решение они вынесут.

- Я тоже рассчитываю, что оттуда напомнят, что общечеловеческие ценности - не пустой звук!

Лютовой рассматривал его пристально через стол, глаза были непроницаемы, а лицо неподвижно.

- А вам не кажется, что это прямая апелляция к врагу? Пригаршин с надменностью выпрямился.

- Худшие враги нашей страны - ее жители!

- Ну да, - сказал Лютовой, - а вот если бы их всех извести, а сюда переселить, скажем, юсовцев?

Пригаршин ответил так же холодно:

- Этого не потребуется. Мы изведем всего-навсего фашистов, патриотов да боевиков из РНЕ, и страна сама станет нормальной державой, где будут международные законы, международная полиция.

- Спасибо, - сказал Лютовой вежливо.

- Пожалуйста, - ответил Пригаршин с той же вежливой холодностью.

Майданов захлопотал, заговорил преувеличенно бодро и радостно, но я перехватил прицельный взгляд Лютового, понял. Этого Лютовой занес в графу особо вредоносных колабов. Тех самых колабов, которые из восставшей Венгрии призывали советские танки, из мятежной Чехии просили вмешательства советских войск, а из Афганистана умоляли о вводе хотя бы двух-трех танковых дивизий, чтобы удержать свою власть...

- Бравлин, - спросил Майданов, - это верно, что зарплату учителям и юристам увеличат с начала года?

Я пожал плечами.

- Не знаю.

- Вас это не волнует?

- Ничуть, - заверил я. - Я живу на гонорары, а не на эту... зряплату.

- Гм, ну тогда назовите это жалованьем, если это вам больше нравится!

- Я бы даже слово "жалованье" заменил, - сказал я. - Не знаю, как кого, но меня оно оскорбляет. Вот я с достоинством выполнил какую-то работу, сделал ее хорошо и в срок. А меня за это свысока жалуют денежной подачкой! Как милостыню, как великодушный жест барина, который может дать, а может и не дать. Все в зависимости, кто как поклонится. "Жалованье" идет от "жалость", а я не хочу, чтобы меня жаловали по барской воле. Я хочу на равных: работу выполнил, как уговаривались, - заплати, как уговаривались. Никто никому не должен, никто никому не делает одолжения, никто никому не жалует. Обе стороны равны.

Майданов подумал, усмехнулся, посмотрел на Пригаршина и Лютового за поддержкой.

- Может, вы и правы. Просто никто не задумывается над смыслом слов. "Зарплата" звучит хуже, все-таки новодельное. К тому же подпортили словцом, как вы сказали верно, "зряплата". Однако от "жалованья" веет старинным рыцарством, замками, баронством, графинями, царскими покоями, эполетами, опричниками, бричками, бунинскими помещиками... что хорошо и что очень не совсем даже хорошо.

Лютовой помалкивал и прихлебывал чай, Пригаршин его игнорировал вовсе, Майданов с заметным облегчением перевел дух, мир восстановлен, а нашей цивилизации только и нужен мир, все остальное у нее уже есть или же вот-вот получит.

Пригаршин, что посматривает на меня обычно настороженно, временами даже враждебно, сейчас кивнул, сказал почти с благодарностью:

- Полностью подписываюсь под вашими словами!...

- В чем?

- Насчет зарплаты, жалованья, гонорара. Обе стороны: наниматель и нанятый - абсолютно равны. Только, тогда отпадет эта жажда низших - вредить, высших - пакостить в подъездах и на улицах, ломать лифты... Вот, помню, был я в Париже, какая там чистота, какая культурность, какая чистоплотность... А в Германии? Да я за месяц там не увидел на улице брошенной обертки от мороженого!

Ах- ах, подумал я зло, они были в Париже! Лютовой зыркнул зло, но сказал достаточно сдержанно, даже слова растягивал, чтобы убрать из них горячечность спора или провоцирования на спор:

- А вот меня уже достали эти рассуждения о европейской чистоплотности. Как будто это потому, что они вот такие культурные!... Это все от скученности, господа. Вспомните историю! На той территории, где сейчас Германия и все прочие парижи, каких-нибудь триста лет тому было четыреста крупных княжеств и тысячи мелких. Владетель даже крупного не мог бабахнуть из пушки: ядро обязательно ляпнется на тер-р-р-риторию соседа! На таком клочке земли поневоле будешь знать каждый кустик. И разучишься гадить, ибо сам же вступишь в свое... добро. А у нас всегда был простор!... Насрал в лесу, перешел дальше. Вырубил лес, пошел дальше, лес - бесконечен. А на вырубке вырастет новый... Знаете ли, что в Европе нет ни одного дерева, которое не посадили бы люди? Все "дикие" вырублены сотни лет тому. А у нас даже в обжитом Подмосковье лес растет сам по себе. Туристы за собой не убирают лишь потому, что везде еще уйма чистых мест. А вот если бы пришли однажды и увидели, как это случилось в Европе, что уже все загажено, вот тогда и научились бы убирать за собой... Так что не надо про "культурных" европейцев и "некультурных" русских. Подобную культуру диктует среда обитания. Русские завоевали огромные просторы. Это их заслуга. Окажись русский в немецких княжествах, а немец на русских просторах, мы бы сейчас с возмущением говорили о нечистоплотности немецких свиней и славили бы педантизм и опрятность русских.

- Сомневаюсь, - сказал Пригаршин быстро. Бабурин бухнул мощно, как выстрелил из пушки:

- Да был я в Германии, сам видел... У них там за брошенный мимо урны окурок - штраф в две месячные зарплаты! За выброшенную в лесу обертку от мороженого - треть зарплаты отдай!... А немцы - народ скупой, за копейку удавятся. Потому и такие чистюли.

- А может, - сказал Майданов примиряюще, - у нас это просто так уж укоренилось, неизвестно откуда и когда, теперь так и тянется?

- Само? - спросил Лютовой саркастически. - Само ничего не делается.

- Вы отрицаете устное народное творчество?

- Я отрицаю, - сказал Лютовой зло, - что такое творчество сейчас возможно. Оно творилось в неграмотном мире! Сейчас все эти творцы разобраны, пристроены, все работают и творят на кого то. Выполняют чьи-то планы, заказы. Вы слышали термин "манипулирование сознанием"? Бравлин, вы что скажете?

Я медленно развел руками. Пригаршин сразу набычился, смотрит исподлобья, враждебно, а Майданов с мягкой интеллигентной улыбкой, заранее отметающий все доводы лишь на том основании, что он, как русская интеллигенция, все знает лучше, хоть и постоянно сомневается, и ничье мнение не может пошатнуть устоев русского одухотворенного интеллигента.

- Термин "манипулирование сознанием", - сказал я раздумчиво, - приобрел чисто ругательный оттенок... но справедливо ли это? Ведь манипулируют нашим сознанием с самого момента рождения! Это называется воспитанием. А потом нам выдают только ту информацию, которая, по мнению родителей, нужна ребенку, и, подсовывая учебники по физике, порножурналы убирают на самые высокие полки.

Они насторожились, слушают заинтересованно, еще не понимая, к чему я веду.

- Даже взрослым, - сказал я, и сердце мое стиснулось в предчувствии близких бед, - надо выдавать не все, не все. Однако где та грань, за которой должна начинаться несвобода? Мы все понимаем, что такое ложь во спасение, и готовы благородно лгать другим, но не выносим, когда лгут нам. Какими бы благородными мотивами ни руководствовались.

В молчании я допил чай, сказал несколько слов о необыкновенной душистости, для чего даже не пришлось кривить душой, и откланялся. Весь в высоких мыслях, или глубоких, хрен их разберет, двигался к дверям своей квартиры, уже вставил ключ, как послышалось мягкое шуршание раздвигающихся дверей лифта.

- Господин Печатник? - послышался голос. - Как удачно, я к вам...

Из кабины на лестничную площадку ступил невысокий мужчина в гражданской одежде, козырнул, сказал сиплым усталым голосом:

- Лейтенант Кравец, - представился он. - Извините, что так поздно, однако я с утра на ногах, вы у меня уже восемнадцатый...

Я стоял перед ним, сжимая ключ. В голове, как и в груди, стало пусто. Равнодушными глазами посмотрел на него, как смотрел бы на дверцу лифта.

- Простите, что-то случилось?

- Простая рутинная проверка, - ответил он.

- Слушаю вас, - сказал я нетерпеливо и давая понять тоном, что в квартиру приглашать не собираюсь.

- Два дня тому убит некий Шестиногов. Добро бы в пьяной драке, все бы понятно, но ему всадили пулю в лоб. А таких обормотов так благородно не убивают...

Я заставил себя улыбнуться.

- А как?

Он пожал плечами.

- Да по-разному. Столовым ножом под ребро, утюгом по голове, топором, сковородкой, любым тяжелым предметом, что окажется на кухне... Мы перебрали всех его собутыльников, эти отпадают. Сейчас перебираем более отдаленные связи.

Я удивился:

- Но я-то в какой связи?

- Вы с ним знакомы?

Я наморщил лоб:

- Как вы сказали?

- Шестиногов, - повторил он.

- Впервые слышу, - ответил я уверенно, ибо, в самом деле, тот жлоб мне не представлялся.

- Да? А вот он похвалялся, что отмутузил одного хлюпика. Тот, дескать, имел наглость трахать его девку.

Я через силу улыбнулся.

- А, та вонючая горилла?... Его убили? Не скажу, что жалею. Но скажу честно, хоть этот гад меня тогда и слегка напугал... но разве это повод для убийства?

Он прямо посмотрел мне в глаза.

- А женщина?

- Что женщина? - переспросил я тупо.

- Которая стояла между вами?

Я развел руками.

- Лейтенант... вы в каком веке живете? Или берете меня... не знаю, как это на жаргоне, но моя бабушка говорила "брать на Бога"! Из-за женщин давно уже перестали убивать. Даже морды друг другу не бьют.

Он сказал быстро:

- Но вам же набили!

Я покачал головой, сказал почти отечески:

- Лейтенант... Женщина - только повод, а не причина. Ему хотелось кому-то набить морду. Такие всегда стараются кому-то дать в зубы, намылить шею, сбить рога, врезать по сопатке... Не попался бы я, он бы прицепился к любому другому, мол, не те сигареты курит! Да вы сами знаете.

Он вздохнул, закрыл блокнот.

- Да, я понимаю, что мотивов для убийства нет. Извините, служба.

- Ничего, - утешил я, - у меня тоже бывает полно черной работы.

- Работа вся черная, - вздохнул он, - только праздники светлые...

Я смотрел ему вслед, надо бы ликовать, но в душе разрасталась черная тянущая пустота. Я, похоже, все же дикарь - в самом деле, убил всего лишь из-за женщины. Из-за первобытного желания обладать в одиночку. Хотя современная мораль уже давно ушла от этой дикости: женщина - не вещь, имеет полное право не только спать с разными мужчинами, но и, так сказать, на ходу совершать коитус с тем или иным понравившимся самцом... или понравившейся самкой, даже не спрашивая имен. По дороге на работу, на самой работе, в обеденный перерыв, по дороге с работы.

Никакой муж теперь не спрашивает, трахается ли она с кем-то еще, это не его дело. Вступая даже в церковный брак, она обещает хранить верность, но не клянется не пить по дороге на работу из автоматов, не чесаться, не сморкаться и не вступать в коитус.

Старые анекдоты про любовника под кроватью уже никого не смешат. Молодое поколение вовсе не понимает, где же смеяться. Ну, вернулся муж из командировки, ну, застал своего приятеля или даже чужого мужика, трахающего его жену. Ну и что? Вот если тот продолжает ее трахать и при муже, а жена не может из-за этого побежать на кухню и быстро приготовить голодному мужу поесть, сделать ему горячий крепкий кофе, тогда да, скотина, оба виноваты, надо бить морду.

Сейчас анекдоты в цене те, от которых поколение тому содрогнулись бы и отпрянули самые развратные, извращенные, сдвинутые. Дальше в эту сторону продлевать уж некуда, действительно задействовано все. Сейчас вплотную дошли до той черты, что уже и не черта, а стена, и можно только в обратную сторону.

Часть вторая

ГЛАВА 1

Через три дня радостно взволнованная консьержка - как же, такое событие в нашем доме! - сообщила, что возле подъезда застрелили жильца с нашего этажа. Бабахнули из проезжавшей машины, из окна бросили листок, там всего две буквы...

- СК? - спросил я.

- Точно! - обрадовалась она. - А что это за буквы?... Сколько уже видела...