Чтение 19–й страницы книги ~Имаго~

- Ну, вообще-то...

- Да прямо сейчас, - сказал Лютовой уже решительнее. - Пока вы не погрузились в работу, работищу. А вечерком все здесь соберемся, пофехтуем эрудицией, попьем чайку, кого-то раздраконим, снова чайку...

Он пошел со мной рядом, дальше молчали до самых дверей его квартиры. Едва переступили порог, он щелкнул выключателем, сразу пошли бухать басы, и, как я понимаю, заработала глушилка, Лютовой для верности приоткрыл панельку, проверил, кивнул:

- Работает... Кроме музыки ничего не запишется. Бравлин, вы в прошлый раз меня просто поразили... Я уж молчу, что вы буквально выдернули головы ребят из петли.

Я молча пошел за ним на кухню, говорить что-то нет смысла, Лютовой указал мне на единственно свободное от книг сиденье, сам сразу полез в холодильник.

- Водки, вина, пива?

- Вы прям как юсовец, - сказал я с отвращением. - Еще бы виски предложили!... Если есть, то стаканчик сока. Или минеральной воды. Говорят, напиток мудрецов - вода, а я временами чуйствую себя таким мудрым, таким мудрым, что самому противно... Короче, у меня еще работы прорва... Что хотите узнать? Как я себя чувствовал?

- Черт, вы не ясновидящий?

Я подумал, пожал плечами.

- Не знаю. Для отдельного людья - точно нет. А для всего стада, гм... это, наверное, профессиональное.

- Поговаривают, вам платят за прогнозы?

Я ответил уклончиво:

- Скажем иначе, составляю сценарии последствий от тех или иных решений нашей компании. Но так как я составляю их не на основании графиков, сложнейших вычислений и обработки гигантского массива данных, то мои сценарии всегда точнее...

- А на основании чего вы составляете? - полюбопытствовал он.

- От фонаря, - объяснил я.

Он остановился с пакетом сока в ладони, смотрел непонимающими глазами, ибо я говорил совершенно серьезно.

- Но... не наугад же?

Я пожал плечами.

- Да с этими прогнозами хоть рта не раскрывай. Хорошо скажешь - сглазил, плохо - накаркал!

Он смотрел очень серьезно.

- Значит, сбываются?

- Увы, да.

- И все наугад?

- Зачем? - ответил я без охоты. - Есть здравый смысл. Если я сунул руку в огонь и обжегся, я уже понимаю, что если снова суну ее в пламя, пусть уже другого костра, то снова обожгусь. Далее, я понимаю, что если другой человек сунет руку в огонь, он тоже обожжется. Есть и менее явные "озарения", но, если порыться, всегда можно докопаться, почему и как. Но на фиг мне рыться? Я привык доверять себе, своему чутью... В старину бы его назвали озарением, вдохновением, но я предпочитаю проще - интуиция. А интуиция по мне - это мгновенный перебор вариантов, когда вроде бы сразу выдается конечный вариант ответа, минуя сложнейшие вычисления... На самом деле они проводятся, но только на уровне подсознания. Плюс кое-что...

Лютовой кивнул, на лице удивление, но удовольствовался, не стал расспрашивать, что за "кое-что" еще, и мне не пришлось изворачиваться, выскальзывать, только бы не брякнуть о Сверхорганизме, от которого тоже получаю кое-какие смутные наводки, подсказки.

Я осматривал кухню, у Лютового просто, удобно, функционально, без излишеств. Как-то ухитряется не загромождать, как у всех у нас получается само собой.

- Значит, - сказал он осторожно, - вас не тряхнуло?

- Не знаю, - ответил я. - Начал было разбираться, что же это я за чудовище, но бросил... Наверное, не интеллигент, не люблю копаться в дерьме. Даже, если это дерьмо - мое. Или даже я сам. Знаю, что я не хуже основной массы населения. Но если я вот так... и трепета не ощутил, то и они все могут. Знаете, стыдно признаться, но я чувствовал только страх, что зацапают, остановят, обыщут, найдут пистолет. А потом пару дней ждал, что в квартиру вломятся парни в пятнистых комбинезонах. Но чтоб трепет перед судом Божьим, или, как теперь говорят, судом своей совести... а вот ни капельки! Убил и убил. Мог бы еще и ногами попинать, никаких угрызений.

- Мда, - протянул он.

Я понял, что сказать ему нечего, развел руками:

- Где-то наша цивилизация... или культура?., дали сбой. Все века воспитывался человек в духе, что должен страшиться суда внутреннего! Подчиняться некоему нравственному закону... Но юсовость уже захватила весь мир. Я тоже стал незаметно юсовцем, увы. Юсовцем быть легко, а стать им проще простого! Теперь мне, как юсовцу, нужно, чтобы я был прав с точки зрения юриста. А все нравственное - это лажа.

- Так в чем же сбой?

- А что вся культура оказалась бессильной! Я, знаете ли, хороший человек... не смейтесь! Я же могу сравнивать себя с другими?... Так вот я пал под натиском юсовости. Я страшился милиционера, а не угрызений совести.

Он сказал задумчиво:

- Может быть, дело в том, что вы чувствовали глубокую нравственность своего поступка? Ну, некую высшую справедливость?

Я огрызнулся:

- Но все равно, я убил троих че-ло-век! А во все века нам вдалбливалось: не у б и й! К тому же я замочил двух женщин, что уж вовсе, по старым нормам - безнравственно Во всем высшем чувстве, я должен был бы потерзаться хоть малость, потом бы мои высшие гражданские чуйства одолели бы мои личные моральные установки... но - ни фига! Я вышел оттуда и только думал, как бы не оглядываться, чтоб пистолет не выпячивался, надо бы в рюкзачок еще и тряпку положить... Но я все-таки гомо мыслящий! Понимаю, что быть юсовцем хоть и клево для самого человека, но тупиково для общества. Оно сейчас прет по пути технического прогресса еще на старых запасах нравственности, как Россия, что проедает остатки созданного СССР. Но потом нас всех ждет жуткий крах...

По его глазам я уловил, что он уже потерял нить моих рассуждений. Да и мне, если честно, вдруг перехотелось продолжать, ибо придется сознаться, что оттачиваю тезисы "как жить правильно в XXI веке". А Лютовому это не надо, он и так знает: Россия - превыше всего, Юса - маст дай, жидов и негров - перетопить в Тихом океане. Лучше над Марианской впадиной, там глыбже.

- У меня к вам большая просьба, - сказал он вдруг. - Нет-нет, никуда не посылаю! Я сам туда иду. Но было бы очень здорово, если вы бы меня туда сопроводили.

- Что, много противников? - поинтересовался я. Глаза его сердито блеснули.

- Меня много не пугает. Но я, в отличие от вас, склонен доверять вашему нравственному чувству!... Вот такой я урод. Потому и прошу побывать со мной в одном месте. Вы мне поможете принять решение. То... или иное.

- А сейчас не скажете, куда и зачем?

- По дороге расскажу, - пообещал он.

ГЛАВА 7

Я хотел взять машину, но Лютовой предпочел такси. Потом проехали остановку троллейбусом, а затем еще и квартала три пешком через дворы. Дома привычные, стандартные, стоят тесно, потом внезапно открылось чистое место, зелень, газон, а в середке красивый гриб не нового, но приличного дома.

Лютовой набрал код, металлическая дверь отворилась. Лифтом поднялись на седьмой этаж, Лютовой позвонил в обитую дорогой коричневой кожей дверь. Послышался топот, дверь открыли рывком. По ту сторону стояла роскошная женщина в халатике. От нее пахло свежестью. Хорошо промытые волосы блестели. На бровях сверкали жемчужинами капли воды.

- О, - сказала она, - вас двое? Что-то вы рано...

- Лучше раньше, чем никогда, - ответил Лютовой, он улыбался лучезарно. Я вошел вслед за ним, Лютовой закрыл дверь, вытащил пистолет и сказал тихо: - А теперь ни звука. Мы пришли грабить.

Женщина отшатнулась, полы халата распахнулись. Тело ее было белое, совершенно не тронутое солнечным загаром, нежное, совершенное, сочное. Чувствовалось, что и тренажеры тут пока не работали, малость полновата, но самое то, что обожают мужчины.

Лютовой проводил ее в комнату, она плюхнулась на диван. Ноги ее красиво легли одна на другую, а халат вовсе сполз с плеч. Крупная грудь, слегка размятая частой мужской хваткой, слегка опустилась под действием гравитации, но все равно оставалось эротичной и зазывающей.

- Так вы, - сказала она вопросительно, - не те клиенты, которые должны...

- Нет, - ответил Лютовой коротко. - Не те.

- Может быть, - сказала она вопросительно, - вы оттрахаете меня... на том и кончим?...

- Может быть, - согласился Лютовой, - но все-таки пограбим тоже.

Она вздохнула.

- Ну что ж... Легко пришло, легко уходит. Берите... Я ничего не понимал, а Лютовой сказал задумчиво:

- Хотя, может быть, мы ничего не возьмем. Как думаешь, Орел?

Я понял, что это я Орел, кивнул.

- На фиг! У нас этого добра хватает.

Женщина оживилась.

- Так мне приступать?

Лютовой предостерегающе поднял пистолет.

- Погоди. Нам нужен твой нынешний клиент... Ага, вот и он!

В прихожей требовательно прозвенел звонок. Женщина насторожилась, приподнялась и застыла, глядя на пистолет в руке Лютового.

- Слушай сюда, - сказал Лютовой. - Твои сокровища нам не нужны. Мы пограбим только твоего клиента. Так что иди открывай двери... Чтоб ни звука, ни знака, поняла?

Она торопливо кивнула.

- Да-да, конечно!... Он набит баксами под завязку.

- Еще и тебе отстегнем за помощь, - пообещал Лютовой.

Я отступил на кухню, слышал оттуда щелчок замка, незнакомый мужской голос, игривое контральто женщины, стук закрывшейся двери... затем резкий окрик Лютового. Я выскочил, в комнату из прихожей на деревянных ногах двигался низенький пухлый человек в малиновом пиджаке. У него тряслись щеки, Лютовой больно упер ему в спину ствол пистолета.

Увидев меня, совсем пал духом. То ли я выгляжу страшнее Лютового, то ли надеялся, что вдвоем с женщиной как-то сумеют выкрутиться. Лютовой ткнул пистолетом в сторону дивана.

- Вон туда, жлоб. Итак, кто ты и что ты?

- Я? - пролепетал человек в малиновом пиджаке. - Я Эдуард Джексон, менеджер компании...

Лютовой кивнул мне на этого Джексона.

- Это тот самый знаменитый Иван Семихвост, не слышал?

Джексон изменился в лице, зато я начал всматриваться в него очень внимательно. Год назад он был еще депутатом Госдумы. Не знаю, как ему удалось набрать голоса, слухи ходили самые грязные, но он сумел протолкнуть законопроект, что отныне каждый гражданин России, достигший шестнадцати лет, имеет право менять в паспорте имя, фамилию и национальность. Это подавалось как великое завоевание цивилизации, культуры, свободы волеизъявления. Огромная, дескать, победа над расизмом, шовинизмом и патриотизмом, первый шаг к человеку будущего...

После чего этот прохвост, сам став Эдуардом Джексоном, ушел из Думы, основал фирму и начал в массовом порядке "способствовать" превращению всяких Иванов в Джонов и Джеков. Сам закон хоть и был принят, но был обвешан ограничениями: менять не чаще, чем один раз в пять лет, мол, это ж не хобби, кроме того, не должно быть судимостей или хвостов из психдиспансеров и прочих неприятных мест. Джексон сразу набрал юристов, что умеют открывать двери нужных госучреждений, фирма быстро увеличивается, доход растет, к Джексону уже очередь из лучших юристов: бескрайнее поле деятельности!

- Да, - сказал я медленно, - это уж колаб из колабов...

Джексон вздрогнул, побледнел, вжался в спинку дивана. Глаза его стали дикими, но в них все еще жила надежда, что мы - простые грабители.

- У меня есть баксы, - сказал он торопливо, - есть... Можем вместе съездить в банк, я получу...

Он даже сделал движение приподняться, Лютовой пошевелил пистолетом.

- Сиди.

- Как скажете, - сказал Джексон еще торопливее. - Вы можете запросить за меня выкуп, да... Не очень много, но все же...

Он коротко взглянул в сторону женщины, торопливо отвел глаза. Она сидела достаточно уверенная, слушала с интересом. Ей привычнее, чем ему: разборки, грубые громилы, что попутно и насилуют, лучше не спорить, а делать, как прикажут, это издержки профессии, зато зашибает больше, чем ее одноклассница, ставшая профессоршей.

Страх в его глазах все рос. Лицо Лютового неподвижно, но это спокойствие сродни невозмутимости айсберга, что прет через океан на встречу с роскошным "Титаником".

- Что скажете, коллега? - обратился он ко мне.

- Я не считаю, что такая перемена нужна цивилизации, - ответил я медленно, - это жажда менее совестливых проехаться на более совестливых...

Мой большой палец указал в пол. Женщина смотрела с интересом, никогда не видела этого жеста римских зрителей, зато Джексон, похоже, понял. Он вскрикнул, начал подниматься. Пистолет Лютового дернулся, звук был совсем тихий, Джексона отшвырнуло назад. В середине лба образовалась крохотная кровавая дырочка, оттуда выступила кровь, но сразу закупорило изнутри кровавым сгустком. Он остался сидеть, глядя невидяще.

Женщина напряглась, Лютовой сказал ей быстро:

- Тихо, ты нам не нужна. Я тебя не трону!

Она заметно расслабилась. Лютовой начал отступать к дверям, я пошел за ним, вынул пистолет из его вспотевшей ладони. Женщина все еще смотрела нам вслед остановившимися глазами. Я сделал несколько шагов назад, глазами держал ловчилу в малиновом пиджаке, будто решил еще и пошарить по карманам. Она повернула голову, наблюдая за мной, и я дважды выстрелил ей в голову.

Лютовой вздрогнул, прошептал:

- Черт... Вы не садист, Бравлин?

- Издержки профессии, - сказал я. Он не понял, я объяснил: - Ее профессии. Пила сладко, ела вкусно, спала на мягком... Как стрекоза и муравей, помните?... Но наступает зима.

Из дома вышли, никем не замеченные. Уже в троллейбусе Лютовой зябко повел плечами.

- Но... гм... женщина...

Мы покатили в потоке, неотличимые от тех, кто уже успел стать Джоном или Джеком, так и всех еще не ставших ими Иванов и Павлов.

- Я убежденный сторонник равноправия, - ответил я. - Была бы она муравьем... в смысле, работала бы на заводе закройщицей, общалась бы в кругу себе подобных, зарабатывала бы нищенские двести баксов в месяц, кто бы ее застрелил?... За все, что сверх, надо и платить... сверх.

Зато все женщины, которые работают, а не торгуют телом, завтра после новостей скажут: так ей и надо! Разве это не торжество справедливости? Он пробормотал:

- Так ли уж и скажут?... Жестокий вы, Бравлин.

- Скажут, скажут! Кто-то вслух, остальные - про себя. Порок еще больше, чем преступление, должен быть наказан.

Я следил за дорогой, но видел, как он посматривает на мое лицо.

- Из вас бы вышел киллер, - заметил он.

- И садовод, - ответил я ему в тон. - У моего дедушки был хороший сад, я любил помогать ему сажать цветы. И вообще люблю все, что растет. Нет, у меня равнодушие другого типа... По-моему, население что-то уж разрослось. Шесть миллиардов, да?... Наверное, потому и не жалко, что их слишком. Но если уж прореживать... а это пора, пора!... то все-таки надо с таких вот, а не лучших...

Он вздохнул.

- Лучшие почему-то гибнут в первую очередь. Вообще не перестаю удивляться, откуда все еще берутся порядочные люди?

- Главное, - сказал я, - что непорядочных уже начали истреблять. Самых расподлейших - физически, остальные затихнут.

- Затихнут, - протянул Лютовой. - Эх, если бы... Но если колабы спрячутся в норки, страшась нашего гнева, это и будет поражением Юсы. Здесь она только на гниль и опирается.

Я кивнул, улыбнулся, мол, все верно, но смолчал, ибо это только видимость правды. Ну, хочется, чтобы это был полный разгром врага, пусть будет разгром врага. Беспощадный. На самом деле Юса - это не общество, живущее по каким-то жестко заданным моральным установкам. Скажем, по устоям Ветхого Завета или Корана. Это общество, живущее вообще без устоев, как грязные обезьяны, получившие разум. Они и страшнее тем, что это просто разумные животные, у которых нет ни души, ни сердца.

Но если мое учение, оно же религия и вера, войдет к ним и достучится до них, то они его примут без той ломки, что предстоит, к примеру, талибам, ваххабитам или ревностным католикам Ирландии. Юсовцы - это всего лишь язычники, заблудившиеся во тьме. У них очень мелкие языческие божки: похоть, секс без границ, потребительство, а это все исчезнет, как гнилой утренний туман под лучами восходящего солнца. Приняв мои тезисы, они просто сочтут, что их общество развивается и дальше, трансформируется, ибо оно - открытое общество и т.д.

Вечером в тот же день я набрал большой пакет мусора, откуда только берется, отнес к мусоропроводу. Когда возвращался, из квартиры Майданова на лестничную площадку вышел массивный негр в форме юсовской армии. Я не разбираюсь в их нашивках, но что-то подсказало, что это и есть тот самый сержант. За негром шел красный Майданов, что-то лепетал, сзади слышался суетливый говорок Анны Павловны.

Негр блестел, начиная от начищенной, как офицерский сапог, рожи, до коричневых добротных ботинок так это сорок шестого размера. На нем блестели и сверкали нашивки, бляшки, бляхи, пуговицы, а когда раскрыл рот, в обязательном порядке блеснули крупные белые зубы, безукоризненно выровненные, выстроенные, кричащие о могучем здоровье этого существа.

Я постарался не встречаться взглядом с Майдановым, не хочу видеть унижение этого... демократа, отвернулся и закрыл за собой дверь. Даже не остановился у глазка посмотреть, противно.

Походил по Интернету, кое-что скачал, апгрейдил. Телефон звякнул, голос Бабурина прозвучал так, словно он орал глухому:

- Все трудишься? Сколько у государства ни воруй... или я уже говорил?... Давай на веранду, а то что-то тебя давно не видели. Это правда, что щас нарасхват новая модель мыши для компьютера - с открывашкой для пива?

- А тебе зачем мышь? - спросил я. - Ладно, иду... В самом деле, надо немного проветриться.

Он радостно заорал:

- Что может быть лучше, чем постоять на балконе и подышать свежим воздухом? Разве что посидеть в накуренной комнате и попить водки!... Ждем!

На веранде резкий контраст черного неба с редкими звездами и ярко освещенного стола. Блеск отражается на стенах и потолке. Судя по широкой вазе с остатками сухариков, здесь споры уже в основном отгремели.

За столом чаевничали Майданов, Лютовой, Шершень. Анна Павловна заботливо наполняла широкую вазу сахарным печеньем. Бабурин вбежал следом за мной, обе ладони прижимали к груди гигантский пакет с хорошо прожаренными рогаликами.

- Привет, - заявил он горласто, - участникам броуновского движения!

- И тебе привет, - сказал Шершень и добавил легко, - переносчик.

Бабурин почему-то нахмурился. Я вообще заметил, что если в первые дни он ликовал, что в нем такая важная генетическая информация, то сейчас как бы слегка уязвлен. Кто-то из дедов был гением: но кто - не узнать, батя Бабурина - детдомовец, и вот теперь через пять-шесть поколений снова будет гений. А Бабурин как будто и не живет вовсе! Все его достижения по воспитанию команды болельщиков, все труды по переездам вслед за гастролирующей командой, все акции по битью стекол на троллейбусных остановках во славу великого "Спартака" - все это как бы и не существует?

Он с горделивостью ссыпал в вазу, пока коричневые Узорные штучки не заполнили ее доверху, остальное поставил под стол, словно бутылку водки.

- Бравлин, - сказал он жизнерадостно, - чего морда такая постная? Грех предаваться унынию, когда есть другие грехи!

- Из-за чего вы тут... это, - сказал я, - морды красные. Смотреть противно.

Бабурин объяснил:

- Они вообще странные!... "Селтик" продул киевскому "Динамо", это их не колышет, а такая ерунда, как взрыв в лондонском метро, доводит до визга!... Не понимаю.

- Да они сумасшедшие, - предположил я.

- Еще какие, - воскликнул Бабурин. - Один доказывает, что террористы - дерьмо, их мочить надо без разбора, а второй с ним спорит, настаивает, что террористы - самое большое на свете дерьмо! А мочить их надо без суда и следствия.

- Ага, - сказал я, - ну тогда понятно... Спасибо, Анна Павловна, варенье чудо, жаль, сухарики эти проглоты уже тю-тю... Да не волнуйтесь, обойдусь!

Но Анна Павловна уже унеслась с веранды. Бабурин спросил заинтересованно:

- А что ты скажешь, Бравлин? Террористы - просто дерьмо, большое дерьмо или самое большое на свете дерьмо?

Я с удовольствием прихлебывал чай. Ощущение было такое, словно перед компом я сидел где-то в пустыне Сахаре.

- Наверное, я приму удар на себя, - сказал я ему, одновременно адресуя Лютовому и Майданову. - А ты увидишь чудо: демократы и националисты встанут плечо к плечу супротив общего врага...

- Кого?

- Меня, ессно. Ибо не мир я принес этому старому миру... не мир. Сейчас горилла швыряется крылатыми ракетами, называя это "операциями возмездия", "ответными ударами" и прочими хорошо продуманными сочетаниями из арсенала инфизма. Простому человеку, который не любит думать, но любит говорить красиво и убедительно, умело подброшен тезис, который человечек охотно заглотил. Мол, мы сидели, чай пили, никого не трогали, а террористы напали... да еще - подло, трусливо!... и вот мы реагируем...

Майданов спросил сердито:

- А что, не так?

- Видишь, - сказал я Бабурину, - сколько... птиц с красивым зарубежным оперением это повторяет, даже не задумываясь, что напали как раз США! Это террористы наносят ответные удары, несравненно более слабые, в ответ на мощное нападение США! Уж не говорю про понятные каждому слесарю ракетно-бомбовые удары по Ираку, Югославии и другим странам. Я говорю о том нападении, которому подвергся весь мир со стороны США. Мощному нападению ее пропагандистской машины, что уже дало ясно ощутимые плоды и в заметной простому человеку области: то есть США уже активно вмешивается во внутреннюю политику других стран, отбросив совсем недавно незыблемый принцип невмешательства!

Анна Павловна принесла сухарики, но вазочка наполнена уже и так до краев, даже с горкой. Пришлось принести еще широкую тарелку. Я поблагодарил кивком, но первым запустил лапу, ессно, Бабурин.

- Для человечка, - сказал я, - у которого не осталось ничего святого, просто непонятно, почему мусульмане так взбеленились, когда Салман Рушди всего лишь обосрал Коран, обгадил, облил пометом! Ведь у нас уже нет того, из-за чего мы способны дать обидчику в морду. Разве что кошелек украдут, но чтоб за плевок в морду?... Ерунда, проще просто вытереться. За уничтожение оскорбившей их сволочи мусульмане назначили награду в миллион долларов. Это не миллиард за Усаму, чувствуете разницу между бедными и богатыми? Англичане надежно спрятали ту сволочь, таким образом дав понять, что они тоже плюют на Коран и вытирают об него ноги.

Майданов сказал, морщась:

- Это не так. У вас странная интерпретация.

- Те люди, - закончил я, - которых называют террористами - это люди Сопротивления. Сопротивление будет расти и шириться по мере усиления давления со стороны США. Это дворян можно истребить, но не казачество, ибо казаком может объявить себя любой вольный человек, из чего возникла поговорка "Казацкому роду нет переводу". Не переведутся люди Сопротивления! Сколько бы имперские войска ни наносили удары по отрядам этих поистине святых людей, что сражаются и за нас, они будут. Мы - будем.

Лютовой сказал негромко:

- Звучит так, словно вы им радуетесь.

- Я излагаю версию, которая мне представляется более верной, - заметил я.