Чтение 29–й страницы книги ~Куявия~

Иггельд взглянул вопросительно на Чудина, этот обычно отмалчивается при шумных обсуждениях, но у этого молчуна всегда есть что сказать. Чудин помялся, сказал тихим голосом:

- Дракон... не рак. Это у рака весь скелет, на котором держится мясо, снаружи... из-за чего раку приходится линять, иначе расти не сможет. У дракона скелет внутри, как и у нас. Но мы обходимся без панциря? А если надо, то у нас находится съемный панцирь?.. Мы подумали, что даже тот панцирь, что у перевозчика, весит примерно столько, сколько семь-восемь человек. Сейчас он в состоянии поднять на себе только шестерых! А если бы без панциря?

Апоница сказал насмешливо:

- А посадишь задницами на голое мясо?

Иггельд перевел взгляд с Чудина, сказал с некоторым удивлением:

- А что, задумка отличная... В том месте немножко можно нарастить хоть панциря, хоть простой чешуи, достаточно лишь каждый день в нужных местах стучать палкой, там кожа быстро загрубеет, нарастут утолщения. Но так можно добиться лишь утолщения панциря, вы же хотите его вовсе убрать... Как?

Шварн посмотрел на Чудина, тот кивнул, Шварн сказал горячо:

- Если сразу же взять дракончика, как только разломает яйцо, и одеть его тепло... не смейтесь, одеть как ребенка!.. Чтоб ему было и тепло, и не больно стукаться боками и спинкой! Тогда панцирь просто не нарастет!

- Может быть, не нарастет, - уточнил Чудин. Добавил: - Мы надеемся.

Иггельд развел руками.

- Тогда вам придется уединиться с ними. Например, в пещеры, как когда-то я... Я думаю, что детеныши некоторое время вообще не должны видеть драконов с панцирями. Они же все подражают друг другу, учатся один у другого. Настолько учатся, что могут и панцири себе отрастить, чтобы как у других...

Пребрана принесла кувшин с вином, перед каждым смотрителем драконов поставила серебряную чашу. Иггельд потянулся было, вспомнил гневное лицо артанки, как наяву услышал ее презрительные слова насчет пьяной куявской свиньи, тут же отдернул руку. Пребрана, ничего не замечая, наполнила ему первому, потом остальным, кувшин оставила и тихонько удалилась.

Гости смаковали терпкое вино, а он вспомнил, как еще в Городе Драконов пытался заглянуть в историю Куявии поглубже, стараясь дознаться, когда же удалось приручить драконов, но сведения расплывчатые и противоречивые. Одни источники утверждали, что все драконы произошли от горного дракона Рагнера, который не пропустил через перевал войска легендарного Яфета, другие - что мелкие охотничьи драконы явно даже не родня Рагнеру: чересчур мелковаты, у них отсутствует гребень, все четыре лапы всегда желтые, в то время как у потомков Рагнера конечности либо основного цвета, либо на самых кончиках белые.

Сам он больше верил этому источнику, так как земледельцы нередко выкапывали кости гигантских животных, ныне уничтоженных древними героями, которые на равнинах и болотах явно принадлежали одним драконам, а в горных частях страны - другим.

Он видел диких драконов, как пойманных, так и в небе, и сразу признал, что за века обитания с людьми драконы во многом изменились. Они не только научились уживаться с человеком и находить в этом для себя выгоду, но многие изменились даже внешне: утратили способность выдыхать огонь, бросаться на все, что движется в пределах досягаемости, зато научились хрюкать, изрыкивать и бить лапой по тазику или корыту, объясняя тупому человеку, что пора бы наполнить.

Когда начал на Черныше улетать как можно дальше, в Авзацких горах однажды встретил наскальные рисунки драконов, которые резко отличались от таких же наскальных изображений в горах Бескидов. Если драконы Авзаца массивные и огромные, то драконы Бескидов мелкие, длинные, как змеи, с вытянутыми мордами. На одном рисунке, уже полустертом дождями и ветрами, изображен дракон, преследующий стадо овец. Когда Иггельд срисовал рисунок и принес в Город Драконов, мнения смотрителей разделились: одни считали, что дракон просто охотится, другие утверждали, что прирученный дракон помогает пастуху перегонять овец на новое пастбище. Они аргументировали это тем, что в настоящее время пастухи в дальних горах все еще предпочитают домашних драконов даже собакам, так как дракон хоть и жрет больше, зато в состоянии заменить целую стаю сторожевых псов, охраняет от волков, способен взлететь и отыскать потерявшуюся овцу, а о приближении людей, своих или разбойников, заранее предупреждает громким ревом.

В древние времена, когда драконов было намного больше, за молодого необученного дракона давали десять крепких коней или большое стадо коров. Молодых драконов приспосабливали для караульной службы, а по ночам эти звери сидели на башнях, громким ревом оповещая о приближении противника. Бывало, обдавали огнем из пасти и своих, когда те возвращались из похода, но такое случалось редко: молодые драконы огнем еще не плевались, а когда начинали плеваться, они уже были на особом положении.

Апоница вина почти не пил, его пальцы как будто сами по себе ныряли в широкую вазу с крупными орехами, слышался треск, между пальцев просыпались скорлупки, а очищенные ядра он бросал в рот. Сухие жилистые руки сохранили силу, он молча и с удовольствием этим бахвалился, даже выкладывал блестящие зерна на середину стола для тех, у кого пальцы не такие крепкие.

Чудин еще раздумывал, а лицо Шварна засияло восторгом.

- Так это же здорово!..

- А вытерпишь?

- Я? - спросил Шварн радостно. - Ты же вытерпел?.. А мне куда легче!.. Забыл, что мы тоже жили сперва в пещерах? А я ж переехал с женой и двумя детьми!

- Тогда домов не было, - возразил Иггельд. - Легче терпеть, когда деться некуда. Вот Чудин с тобой не пойдет. Он жениться собрался.

Чудин хмурился, отводил глаза, но лицо оставалось решительным.

А ведь Шварн и в самом деле готов оставить жену и детей, подумал Иггельд внезапно. Он прав, жены и дети есть у всех, а вот драконы - только у них. Нет, не только у них, но самые лучшие - у них. Даже здесь, в этой Долине, их драконы уступают только Чернышу, а если сравнить с драконами знаменитого Города Драконов, то те против них будут как куры против орлов.

И ради драконов, ради их разведения оба в самом деле пойдут в пещеры... Драконы всегда считались только дикими, но человек такой беспокойный зверь, что ему для полной победы надо не только всех побить, но еще и подчинить, заставить служить себе. Либо верно и преданно, как заставил служить собак, либо спокойно и с покорным равнодушием, как волов и коней, либо как приручил пчел, что вовсе не подозревают, что их приручили, но они уже считаются домашними.

Драконов пробовали приручать, как он помнил из рассказов Апоницы, еще в самой глубокой древности. Занятие это смертельно опасное, малейшая ошибка влекла немедленную смерть приручателя. Но и выгода от приручения маячила такая, что снова и снова пытались смельчаки, пока в одном горном племени не удалось приручить и вырастить молоденькую самочку дракона. Конечно, удавалось такое и раньше, но эту уже покрыл пролетающий мимо дракон, самочка отложила четыре яйца, из которых удалось вывести троих детенышей, как гласят летописи.

Те же летописи гласят, что секреты свои берегли ревностно, а когда древний правитель решил даже двинуть туда войска, чтобы овладеть знаниями, ему пригрозили, что и драконов убьют, и сами покончат с собой, но ручных драконов ему не видать, и тогда тцар отступился. Решил мудро: в самом деле не стоит резать курицу, несущую золотые яйца. С тех пор он слал в то племя все, что им требовалось, а те в ответ верно служили тцару со своими грозными драконами в битвах, сражениях, показывались с ними во время приезда чужеземных гостей, чтобы произвести впечатление несокрушимой мощи.

В других племенах тоже пытались приручить драконов, но безуспешно. Одно едва полностью не погибло, слишком уж увлеклись этим делом, а другое дало себя поглотить счастливым обладателям драконов. Племя разрослось, правителям требовалось драконов все больше, племя богатело, закладывались новые питомники, а их новые хозяева пробовали направлять развитие драконов в ту или иную сторону. К их удивлению и радости, породу драконов оказалось менять даже легче и проще, чем породы собак. К тому времени собак уже разводили крупных для сражений, быстроногих для охоты и совсем мелких для детской забавы.

С драконами почти сразу наметились три основные породы: крупные боевые драконы, разведывательные драконы и драконы для перевозок. Нашлись чудаки, что пробовали создавать породу для забавы: мелких, игривых, красочных, всерьез клялись, что смогут уменьшить драконов до размеров кошки, а то и мыши, и тогда драконы будут порхать по дворцу тцара, как редкие птицы, но к этим сумасшедшим никто всерьез не относился.

Наибольшую заботу тцар проявлял к боевым драконам, очень хотел вывести их как можно больше и с их помощью завоевать все Троетцарствие, но боевые драконы слишком тяжелы и от своего питомника могли улетать не дальше чем на десяток верст. Потом им приходилось долго отдыхать, становясь беспомощными и легкоуязвимыми на земле. Поначалу, когда пробовали их во всех случаях, они всегда гибли, конный разъезд артан уничтожал всех, включая и наездника.

Разведывательный дракон мог без отдыха долететь до середины Артании. Но он крайне уязвим: с пустотелыми хрупкими костями, с чешуей вместо панциря, с тонкой, как шелк, перепонкой на крыльях. Такого дракона даже сильный ветер мог опрокинуть и переломать ему крылья прямо в воздухе, но зато наездник мог с большой высоты проследить движение вражеских войск и упредить тцара.

Нечто среднее между боевым драконом и разведывательным был дракон для перевозок. На него можно посадить до пяти легковооруженных воинов или до трех героев. Правда, дальность полета у него вполовину меньше, но если поднять в воздух пять-семь драконов и с их помощью забросить во вражеский тыл отряд героев, то такой отряд нередко стоил целого войска.

Драконы для перевозок, как и для разглядывания земель сверху, оставались однородными, а вот с боевыми сразу начались разногласия. Как не удавалось в одном драконе соединить мощь боевого, дальность полета разведывательного и грузоподъемность перевозчика, так в одном боевом не удавалось соединить его предельную защиту и предельную мощь. Если удавалось нарастить такую броню, что ее не пробить никакими стрелами, мечами и топорами, то такой неуязвимый дракон терял в скорости, поворотливости, а если и сохранял способность плеваться огнем, то его огонь мог обжечь не дальше чем на два-три шага.

Были драконы, что плевались огнем часто и мощно на десятки шагов, но толстые броневые плиты на их спинах уступили место простой чешуе, подобной чешуе крупных рыб или ящериц. Среди хозяев питомников всегда ,шло соперничество, которое умело подогревал тцар, когда жаловал золотом, дорогими кубками, направлял золото и корм для тех, кто показывал самых удачных драконов.

В комнате потемнело, тут же пахнуло горячим воздухом. Апоница от неожиданности вскрикнул, выронил орехи. Все окно занимала голова Черныша, он смотрел боязливо, понимая, что так делать нельзя, сейчас погонят, пасть распахнулась, он попытался просунуть язык через прутья, но ничего не получилось. Слышен скрежет по каменным плитам - это его хвост метался из стороны в сторону, тоже выражая любовь и преданность.

С той стороны стали слышны возмущенные крики. Шварн сказал зло.

- Черт бы побрал этих переселенцев! Слышите, что кричат? Дракон им, видите ли, не нравится на улицах нашего города!

Иггельд сказал успокаивающе:

- Они и так несчастные люди. Их согнали с места, они пришли со своими привычками, страхами. Черныш, иди погуляй, ладно?..

Апоница сказал насмешливо:

- А вообще-то нечестно...

- Что?

- В пещере вы жили в обнимку, - напомнил Апоница. - Уже забыл? А я помню. И Черныш помнит. И теперь не понимает, за что ты его наказываешь.

- Наказываю?

- А как ему прикажешь понимать? То жил с ним, бедный ребенок целовался с тобой вволю, а теперь ты с ним видишься только по делу. Когда надо куда-то лететь. Он же обижается!

Иггельд подошел к окну, горячий язык коснулся его пальцев. В глазах Черныша вспыхнуло ликование: он касается своего любимого папочки, слизывает его обожаемые запахи, вдыхает его аромат...

- Я люблю тебя, - сказал Иггельд уже не сердито, как обычно, отмахиваясь, а виноватым голосом. - В самом деле люблю... И мы еще полетаем просто так, без всяких дел. Просто так, для удовольствия.

Шварн и Чудин еще будут выращивать своих драконов, мелькнула мысль. Те, прошлые не в счет, а у него уже есть самый лучший, самый любимый, и никаких других ему больше не надо. У него есть Черныш, это для него все. Лучший в мире дракон. Которого вырастил сам. Вырастил таким, какого хотел. Сильный и абсолютно бесстрашный, со спокойным характером, здоровый, неприхотливый, дружелюбный, готовый играть с любым знакомым, но к незнакомым относится недоверчиво. Очень важно, что управлять им легко, командам подчиняется сразу.

Черныш лизал ему пальцы, а Иггельд старался отстраниться от того, что это его друг, его ребенок, которого он выносил за пазухой, вырастил, сейчас старался смотреть на огромного дракона по ту сторону окна чужими глазами и понять, что видят переселенцы, что видят другие смотрители драконов, знатоки и просто горожане.

Дракон с гордой и красивой осанкой, почти квадратный, как любит измерять Апоница по растопыренным крыльям и лапам. Костяк массивный, крепкий, кости литые, без пустот, как у разведчиков. Мускулатура короткая, сухая, и даже под прочными щитками на коже хорошо проступают рельефные бугры. Щитки не настолько массивные, как ему хотелось бы, зато наползают один на другой, как у змеи, и как бы дракон ни согнул спину, между чешуйками никогда не появится полоска незащищенной кожи.

Голова покрыта массивной мускулатурой под плотными щитками. Лоб выпуклый, с резко выраженным переходом к морде. Морда короткая, широкая. Клыки широко расставлены в стороны. Глаза темные, выражают грозный вид, энергию и понятливость. От середины лба начинается гребень, но гребень едва-едва выражен, на лбу в виде более плотных чешуек, на шее чешуйки уже с короткими шипами, с загривка поднимаются на высоту ладони, только на спине это настоящий костяной гребень, но все равно короткий, приплюснутый, быстро прижимающийся к спине дальше, а короткий хвост почти без шипов.

Туловище Черныша по длине равно высоте в холке. Таких драконов еще не было, все остальные более или менее похожи на ящериц - длинные, вытянутые, уязвимые. У Черныша холка, на которую так удобно садиться, высокая, заметно выступающая над линией спины, тоже непривычно, все остальные драконы все те же горбатые ящерицы. Грудь широкая, живот подтянут. Плечи мускулистые, пясти короткие, с небольшим наклоном. Бедра широкие, голени длинные. Скакательные суставы сухие, с хорошо выраженными углами. Лапы круглые, сводистые, собранные в комок. Движения легкие, свободные, упругие. Всякий залюбуется, глядя, как эта скала несется легким галопом!

- Я люблю тебя, - повторил он. - Иди гуляй!.. Завтра с утра полетим. Повоюем, а если удастся, выберем большую широкую реку и накупаемся всласть!

Черныш лизнул пальцы, исчез. На улице снова раздались испуганные крики, кто-то громко и зло выкрикивал проклятия. За спиной Иггельда засмеялись, Апоница сказал успокаивающе:

- Война кончится, эти погорельцы снова уедут на свои земли. И никто не будет жаловаться, что драконы бегают по городу!

- Уедут ли? - буркнул Шварн.

- А куда денутся? Здесь им не там.

- Город Драконов тоже начинался как город для смотрителей драконов, - сказал Шварн угрюмо. Он быстро взглянул на Иггельда. - Там не сумели удержать, оставить городом... городом для своих, теперь это просто город, каких тысячи. А драконы ютятся в котлованах под самой стеной. Уже поговаривают, что надо бы засыпать пару котлованов, больно много места занимают, а на том месте поставить склады, разбить базар, построить доходные дома... Тьфу!

Глава 13

Блестка не видела Иггельда с полудня, но вернулся он неожиданно посвежевший, хотя с тем же угрюмым и неприветливым выражением лица. С ним пришли Апоница и Ратша, поужинали быстро, в ее сторону он почти не смотрел, Блестка наблюдала за ним из-под приспущенных ресниц. Когда она отвернулась к соседке за цветными нитками, спина ее едва не вспыхнула от жаркого взгляда, она сразу ощутила его, но едва обернулась, за столом никого не осталось. Руки ее опустились, в груди тоже стало настолько пусто, будто оттуда вынули сердце.

Что со мной, спросила она себя смятенно. Почему я страдаю, когда он на меня не смотрит? Или пора уже признаться себе, назвать все своими именами?

После ужина женщины еще надолго задерживались в его доме, пряли и пели, даже из своей каморки она слышала их негромкие милые девичьи голоса, сердце вскипало от ревности, а воображение рисовало картины, как он улыбается им, берет какую-нибудь за руку и уводит в свою комнату.

Она сидела на своем ложе, прислонившись к холодной стене в ожидании Сбыслава. Дверь громко скрипнула, Блестка подняла голову, вместо Сбыслава в дверном проеме стоял Иггельд. Сердце застучало чаще, она даже уловила, как запульсировали жилки на висках, чего с ней никогда не случалось. Некоторое время она ждала, что он заговорит или дотронется до нее. Может быть, даже схватит в объятия, но Иггельд стоял неподвижно, словно резной столб.

Чувствуя неясное разочарование, она стиснула челюсти, выпрямилась, надеясь, что получилось достаточно надменно. Он стоял с распахнутой на груди рубашкой, голову наклонил, словно намеревался ее боднуть, в глазах мрачное и даже злое выражение.

- Враг мой, - произнес он, - почему ты - враг мой?

- Потому что, - ответила она.

Он не понял, судя по его лицу, но переспрашивать не стал, подошел, сел и взял ее за плечи. Она вскинула голову. Их взгляды встретились. В его глазах глубокая печаль.

- Почему, - повторил он, - почему?.. Я не хочу быть твоим врагом.

Она дерзко усмехнулась.

- Да? Тогда сними с меня цепи.

- Нет, - ответил он просто.

- Почему?

- Убежишь, - ответил он бесстрастно. - Пока в цепях, за тобой присматривают десятки глаз. В этом железе не позволят выйти за двери этого дома. Но без цепей ты сможешь уйти даже сквозь стены.

Она посмотрела вопросительно.

- Как?

Он двинул плечами.

- Не знаю. Может быть, просто вышибешь кулаком камни и выйдешь. А если кто рискнет заступить дорогу, оторвешь голову.

Он вроде бы шутил, но глаза оставались серьезными. Она старалась смотреть бесстрастно, пусть не видит, как тихая печаль охватывает ее сердце.

- Тебя скоро заберут у меня, - сказал он просто. - Но сейчас ты еще здесь. И ты - в цепях.

Его пальцы приподняли ее подбородок. Она попробовала отвернуться, и тогда он неуловимо быстро припал к ее губам горячим ртом. Блестка застыла, попробовала отодвинуться, это было невероятно трудно, странное желание прижаться к нему пронзило, как острый клинок.

Он целовал долго и жадно. Словно зачарованная она ощутила, как руки поднимаются, ладони опустились на его широкие горячие плечи, округлые и твердые Его поцелуй длился, она ощутила, что предательские губы вновь потеряли твердость камня, потеплели, стали мягкими и податливыми.

Он с усилием оторвался от ее губ. Она видела, как в глазах полыхнул гнев.

- Что ты со мной делаешь? - спросил он. - Женщина, в тебе нет... сердца!

Она прямо смотрела ему в лицо.

- Сердце меня и предает, - ответила она. - Ты мой враг. Но я, в отличие от тебя, могу признаться... могу сказать правду.

- Какую?

- Мне нравится, - ответила просто, - когда ты меня целуешь. Меня еще никто не целовал. И не обнимал, если не считать братьев.

Он сгорбился: братья - это прежде всего артане. А они придут за сестрой и не оставят здесь камня на камне. Можно не сомневаться, у них хватит сил и решимости. Люди, которые смели могущественные армии Тулея, смели даже черные башни магов там, на равнине, сметут и оставшиеся в горах. А его Черныш хорош для рейдов, но не для схватки с целым войском.

- Но если представится возможность... - сказал он и умолк, не мог выговорить дальше.

- ... то я убегу, - договорила она.

- Если сниму цепи, поклянешься, что не убежишь?

- Нет.

- Почему? - спросил он, но голос звучал безнадежно, ответ Иггельд знал.

- Я - артанка, - ответила Блестка. - А для нас родная земля не то что для куявов. Мы в войне, а ты - мой враг.

Некоторое время они смотрели друг другу в глаза. Взгляды сказали больше, чем оба могли бы словами.

- Хорошо бы, - выговорил он с трудом, - очутиться нам и дальнем-дальнем краю. В такой стране, где не слыхали даже о Куявии или Артании.

- Мы здесь, - возразила она. - Мы воюем. Я у тебя в плену. Ты волен делать со мной все, что захочешь.

Он опустил руки.

- Да.

- Так делай же, - сказала она просто.

Он покачал головой.

- Думаешь, только у артан есть гордость?

- Что ты имеешь в виду?

- То, - сказал он с нажимом, - что я никогда не возьму силой женщину, которую полюблю.

Он ушел, прежде чем она поняла, что он сказал, и прежде, чем успела ответить то, что хотела.

* * *

Она старалась всегда и везде лицо держать бесстрастным, только глаза видели и замечали все. Здесь либо жили полные уроды, что не держат в доме оружия, либо все оно спрятано в комнате хозяина. Артане справедливо считали, что оружие на стене - лучшее украшение, и потому развешивали его везде и всюду.

Хотя бы нож найти, подумала она в тоске. Конечно, лучше всего - артанский топор, что рубит и железо, как сырую глину. Тогда бы никто не смог остановить ее на пути к свободе... или к славе. Железная цепь и эти оковы, на которые так надеется ее поработитель, на самом деле не настолько, не настолько, как он и остальные в этом доме думают...

Правда, она может исхитриться изорвать одеяло, получатся ленты. Если связать все, то легко спуститься через окно, что в коридоре. Там всего один страж, но с ним справиться легко, он всего лишь куяв. Женщины с удивлением говорили между собой, что молодого хозяина терзает какая-то хворь, исхудал, спал с лица, вчера накричал на Апоницу, люди стараются не попадаться ему, раздражен, зашибет. Раньше он всегда завтракал вместе со всеми, а сейчас уходит утром тайком, словно вор, целый день носится где-то, а возвращается поздно ночью, весь в побитых доспехах, в крови...

Поздно ночью, подумала она мрачно. Это чтобы со мной не встречаться. И уходит рано утром потому же. Что ж, враг мой, я тоже не уступлю тебе ни капли своей гордости. Если надеешься, что я что-то скажу, начну оправдываться или хотя бы объясняться, ты тоже станешь доказывать, в чем я не права, и таким образом к чему-то придем, но я не скажу ни слова. Здесь - враги.

В груди было холодно и пусто. Здесь враги, напомнила она себе. Я должна искать возможность бежать. Если надо, убью любого, кто встанет на дороге. Любого.

* * *

Иггельд ударил кулаком по спине Черныша, тот довольно хрюкнул и закрыл глаза. Боль не ощущалась, ударил снова, посильнее. Что за бешеная артанка и что он за дурак, не придумал ничего умнее, чем заковать в оковы? Сейчас поздно отменять, будет выглядеть еще глупее. Да и как-то обезопасить себя и других все равно надо.

Он чесал и мыл Черныша, а перед глазами стояло ее лицо. Глаза чистые, открытые, вопрошающие. Честные, что удивительно для женщины. Все куявки рано учатся хитрить, скрывать свои чувства, говорить только то, что нужно говорить. Это называется хорошим воспитанием, это позволяет уживаться в обществе самым разным людям. Артанка же говорит то, что думает. Она не врала, когда просто и честно сказала, что ей нравится, когда он ее обнимает. Но это ничего не значит, они - враги, а у артан долг и честь на первом месте, а любовь и личные желания - потом, потом...

Черныш повернул голову и заботливо лизнул хозяина в лицо. В глазах дракона Иггельд со стыдом увидел странное понимание и сочувствие. Наверное, пахнет тревогой и смятением, словно он потерпел поражение, а чувствительный дракон утешает, как может. Иггельд вяло отмахнулся, вытер лицо рукавом. Артанка есть артанка, ни разу не всплакнула, не пожаловалась. С каким достоинством носит тяжелые оковы! Словно не рабыня, а тцарица, попавшая в плен к тупым и диким варварам. И даже звон цепей подчеркивает не ее унижение, а его грубость, дикость, варварство. Невозможно представить, что она попросит их снять. Вообще невозможно представить, что она вообще о чем-то попросит.

Дракон взвизгнул, Иггельд торопливо похлопал по чешуйчатой шее.

- Прости, оцарапал... Задумался.

Черныш смотрел укоризненно, Иггельд погладил по морде, снова впал в глубокую задумчивость, пока руки машинально скребли и чистили.

Дракон снова взвизгнул. Иггельд сказал:

- Прости... ах ты, поросенок! Прикидываешься? Тебя и топором не поцарапаешь!

Черныш, довольный хитростью, лизнул ему пальцы. С этой женщиной, сказал себе Иггельд, в его мир вошло нечто, из-за чего весь мир поблек, перестал казаться таким уж прекрасным. Сейчас он казался себе не умнее Черныша, что обожает проноситься над стадами скота или табунами диких коней, реветь над ними грозно, распугивать и бросаться на отбившихся от большинства.

- Иди, - сказал он потерянным голосом, - гуляй...

Черныш в изумлении смотрел вслед родимому папочке, настолько растерянному, что даже щетку забыл у него на темени. На всякий случай качнул башкой, щетка свалилась на землю, но Иггельд не заметил, шел как слепой к дому, походка неверная, будто его тащат на аркане, а он еще и сопротивляется, старается увильнуть. Черныш вздохнул, пошел потихоньку следом. Под лапой громко хрустнул камешек, Черныш застыл в страхе, сейчас папочка повернется, накричит, прогонит, но тот шел все той же странной походкой, не обернулся, и Черныш понял, что дело совсем плохо.

Он прокрался к дому и, встав на задние лапы, начал заглядывать во все окна.

* * *

Дверь скрипнула, отворилась. Блестка вздрогнула, в коридоре Иггельд, бледный, сильно исхудавший, с растрепанными волосами. Не сводя с нее взгляда, перешагнул порог, закрыл за собой на ощупь дверь. Ей стало тревожно, и, скрывая страх, спросила надменно:

- А кто рассказывал, что куявы всегда стучат в дверь?

Он покачал головой, голос хриплый, сорванный, похожий на скрип несмазанных колес:

- Я уже не знаю, куяв ли я...

- Куяв, - заверила она, - еще какой куяв! Самый настоящий. Пьяный, наглый, грязный свиноед.

Он подошел к ней странными деревянными шагами. Она отступала, пока под колени не уперся край ложа. Иггельд подошел вплотную, в глазах страдание, сердце ее дрогнуло, а он сказал торопливо, все тем же осипшим голосом:

- Я не пьян, с того дня не брал в рот ни капли... Я вообще не пью вина, в тот раз уж так получилось... как-то само... не знаю, я, конечно, вел себя по-скотски... Но тебе это не нравится, и я больше к вину не прикасался. Сейчас я пьян без вина...

Она спросила настороженно:

- Белены объелся? Или ядовитых грибов?

- Я вижу тебя, - ответил он горько, - мне этого достаточно...

- Я тебе так отравляю жизнь? - спросила она как можно радостнее, хотя в груди растекалась жалость, он в самом деле исхудал, веки распухли и покраснели, глаза ввалились. - Как здорово!

Он смотрел в лицо, в глаза, кадык нервно дернулся, потом еще и еще, словно не мог протолкнуть ком в горле. Она вздрогнула, когда он медленно поднял руки и взял ее за плечи, но не стряхнула, смотрела ему в глаза. Он даже не отводил взгляда, и она не отвела, так глаза в глаза смотрели некоторое время, потом он тихо и как-то ,робко нажал на ее плечи. Блестка села, в его движении не было принуждения, скорее - просьба, очень жалобная просьба сильного человека, который не привык просить, но не может и приказывать.

Он опустился рядом, не делая попыток ее обнять, не посягая на ее свободу, на ее честь и достоинство, ни на что не посягая, ничего не требуя, ни на что не надеясь.

- Я слышал, - сказал он, - что человек, властвуя над другими, утрачивает собственную свободу... Я, дурак, попытался держать в своей власти тебя!

Блестка ответила как можно равнодушнее, как истину, известную каждому ребенку:

- Тот, кто держит цепь, не свободнее того, кто ее носит. Чтобы быть рабом, надо всего лишь считать себя им... или чувствовать. Я же - пленница!