Чтение 31–й страницы книги ~Куявия~

- Ты нашел хорошее слово, - сказала она. - Они не пьют вина, но от крови пьянеют. Со мной был Меривой, это сын Аснерда...

- Знаю, - вырвалось у него. - Нет, Меривоя не знаю, но Аснерда видел и даже разговаривал с ним. Если у него таков и сын...

- Сын даже крупнее, - сообщила она. - Он молод и силен, в нем сердце льва. А в руках мощь горных лавин. Когда он смеется, то начинают петь птицы, а когда рычит - собираются тучи и гремит гром. Он сильнейший воин во всем их войске...

- А Придон?

Она поморщилась, ответила с неохотой:

- Разве что Придон... А Меривой - это Меривой... Никто с ним не сравнится в стрельбе из лука, метании топора или молота, а ударом кулака он либо вгонит скалу в землю, либо разобьет в мелкий щебень! Так что не волнуйся, меня сопровождал человек, который никому не позволил бы меня обидеть.

Он спросил настороженно:

- А он сам?

Она расхохоталась.

- Он? Да он соринки с меня сдувал!.. Он готов был нести на руках всю дорогу, и так бы и сделал, если бы у нас не были самые быстрые на свете кони!..

- Но вы добирались долго, - проговорил он и, спохватившись, прикусил язык.

Ему почудилось, что она чуть смутилась, уронила на миг взгляд, но тут же звонко рассмеялась, сказала быстро:

- Как я за вами всеми соскучилась!.. Как мне всех вас недоставало! И, прости, я так наревелась, когда мне сообщили, что от моего Зайчика остались только косточки. Хорошо, что хоть погиб сразу, не мучился.

- Мы подберем тебе хорошего дракончика, - сказал он.

- Я сама выберу. Я хочу такого, чтобы был похож на моего Зайчика...

Он обнял ее за плечи.

- Крепись, - шепнул на ухо. - Все хорошо. Будет под тобой любимое крылатое, будет летать высоко... Все будет хорошо!

* * *

Иггельд, на радость Чернышу, с утра поднимался на нем как можно выше, горы оставались далеко за спиной, внизу проплывали зеленые равнины, нити рек, темные массивы непроходимых лесов. Он даже забыл, что вся Куявия в руках артан, перед глазами постоянно ее бледное лицо с вопрошающими глазами, пухлые губы шевелятся, слетают неслышимые слова, он напрасно напрягал слух, не раз вскрикивал в агонии: говори, говори же громче, уверенный, что вот сейчас она скажет такое, что между ними рухнут все стены...

Черныш тоже грустил, чуял тоску родителя, и даже на берегу моря не убегал к воде, а жался к нему, как потерянный ребенок. Клал голову на колени и смотрел в глаза тоскующим взглядом: ну скажи, что мне такое сделать, чтобы ты обрадовался, засмеялся? Ты только скажи, я все для тебя сделаю! Хочешь, бревнышко принесу?

- Ладно, неси, - разрешал Иггельд.

Обрадованный Черныш несся к ближайшим деревьям, там слышался треск, вскоре огромный дракон мчался оттуда со всех ног, в пасти целый ствол, иной раз прямо с выдранными корнями, опускал к ногам Иггельда и преданно махал хвостиком: ну как, теперь тебе веселее? Я тебя обрадовал? А ты меня любишь?

- Люблю, - говорил Иггельд. В глазах щипало, повторял растроганно: - Конечно, я тебя очень люблю, мой жабик...

Пойдем купаться, спрашивал Черныш.

- Иди, - разрешал Иггельд, - иди купайся, а я посмотрю на тебя отсюда.

Черныш с разбега бросался в волны, страшиться уже перестал, прыгал и орал, хлопал крыльями и все оглядывался на грустящего папочку, а потом вылезал с поспешностью, в глазах вопрос: тебе плохо, да? Ты болеешь, да? Покажи, где болит, я полижу, может быть, все пройдет?

- Я тебя люблю, - отвечал Иггельд со вздохом. - Ты прав, моя душа рвется обратно. Как там эта артанка, что она делает, о чем думает, не обидел ли кто ее...

Полетим, с готовностью отвечал Черныш и плюхался на брюхо, вжимался в мокрый песок, чтобы папочке легче взбираться на загривок. Если бы папочка разрешил, он ухватил бы его в лапы и понес бы над лесами и равнинами прямо в Долину, на лету мог бы любоваться им, нацеловывать, облизывать, смотреть с любовью и обожанием, вдыхать его божественный запах...

Сегодня, едва Черныш нацелился опуститься прямо перед его домом, там показался Ратша, задрал голову, помахал руками. Черныш брякнулся на все четыре, достал лицо Ратши длинным красным языком, выждал, пока папочка спустится, резво убежал, взбрыкивая на ходу, а Ратша прокричал весело:

- Далеко летали? Кстати, Иггельд, я наконец разобрал те сокровища, что мы захватили...

Иггельд отмахнулся:

- Стоило ли? Золото и есть золото. Пусть остается в какой-нибудь комнате с крепкими замками, пока не придумаем, как его использовать.

- Это не просто золото, - сказал Ратша.

Голос его звучал загадочно. Иггельд насторожился.

- А что там? Чародейские вещи?

- Может быть, может быть, - ответил Ратша все так же загадочно. - Могут быть и чародейскими.

- Да что стряслось? - спросил Иггельд нетерпеливо. - У тебя такое загадочное рыло! Как у Черныша, когда задумает что-то спереть. Пойдем в дом, что-нибудь сожрем, а то у меня пузо к спине прилипло.

Ратша заулыбался торжествующе, в глазах мелькали веселые искры.

- Пойдем, поесть - первое дело... Мы сперва просто увидели, что там золото, верно? Точнее, золотые вещи. Вещи из золота. Ну, всякие там висюльки, что на шею, в ухи, в нос, на пальцы, на руки, даже на задние ноги. Просто золота как бы и не было, разве что особо красивые монеты из старого золота, из них можно делать красивые такие мониста...

Они поднялись в дом, Иггельд сразу же начал шарить взглядом по сторонам, в нижнем зале Пребрана раскатывала тесто, Ефросинья бросала в очаг березовые поленья, а в дальнем углу три молодые женщины шили и, сблизив головы, переговаривались заговорщицки. Иггельд сразу прикипел туда взглядом, ответил невпопад:

- Что ты хочешь сказать?

- Только то, что мы с тобой ограбили какую-то бедную девушку.

Иггельд фыркнул:

- Ну, бедной ее никак не назовешь... Погоди, ты на что намекаешь?

Ратша сперва сел за стол, водрузил на него локти, могучим взмахом длани указал женщинам, что вот я, замечательный, разрешаю кормить и любить меня, лишь тогда ответил хладнокровно:

- Ни на что не намекиваю. Просто сообщаю, что это богатые... очень богатые женские украшения. Именно женские...

- Тех украшений на сто женщин хватит! - возразил Иггельд.

- И что?

- А то...

Он осекся. Это мужчине понятно, что украшений нужно ровно столько, сколько носишь. Но женщины почему-то заводят шкатулки, куда складывают все эти висюльки, кольца, перстни, ожерелья, серьги, мониста, броши, заколки, красивые пряжки и прочую красивую дребедень. А когда шкатулка переполняется - выпрашивают у родителей или мужей еще одну. А потом еще и еще.

Он ополоснул лицо и руки тут же, не отходя далеко от стола, Ратша смотрел с хитрой усмешкой. Иггельд сказал раздраженно:

- Если ты каркаешь, что мы ограбили эту артанку, то ошибаешься! Она... она артанка!

- И что?

- Артанка с головы до ног, - сказал Иггельд настойчиво. - Она артанка и внутри. У нее сердце из камня! Ей бы коня - это другое дело. Да меч такой, чтобы не всякому мужчине поднять! А эти висюльки... да она на такие и не посмотрит!

- Хочешь, - предложил Ратша, - проверим?

- Как? - потребовал Иггельд зло. - Вывалим перед нею и скажем: это у тебя мы все забрали?

На стол торопливо поставили холодное мясо, но от очага уже потекли ароматы вкусной ухи, поджариваемой телятины. Ратша ухватил ломоть мяса побольше, вонзил зубы и пробубнил уже с набитым ртом:

- Да, это я сглупил, признаю... Ну, а если такой вариант: любящий отец, что ведет один из отрядов артан, разграбил пару богатых городов, отобрал то, что, по его мнению, должна носить женщина, и отослал это домой, в свою Артанию под охраной своей же дочери?.. А то, что ей не очень-то хотелось ехать домой, покинуть кровавые забавы, он мудро во внимание не принял. Женщина все-таки должна рожать, а не мечом размахивать...

- Топором, - поправил Иггельд. Он вытирал лицо и руки чистым полотенцем. Молодая служанка Ефросинья стояла рядом, глядя на него с обожанием. Иггельд отдал ей полотенце, не глядя, оглянулся в сторону шьющих женщин и сел за стол. - Если бы даже мечом...

- Что? Ах да, топорами в самом деле владеют так, что диву даюсь... Ты эту артанку еще не видел с топором в руках?

Иггельд содрогнулся всем телом.

- Сплюнь, дурак! Даже не произноси такое вслух. Я боюсь даже представить подобное. Если заполучит топор, ее уже ничто и никто не остановит.

Он тоже брал мясо, но рассеянно, видно было, что мысли не здесь, а если и в этом зале, то не за столом. Ратша подумал, кивнул.

- Ты прав, она из рода героев. Я эту породу за сто верст узнаю.

Он с грохотом опустил на столешницу кулак, из-под стола выметнулась испуганная собака. Нахмурившись, Иггельд проводил ее взглядом. Беспечный и беззаботный Ратша на этот раз, похоже, попал в цель. Он сам только однажды видел захваченные сокровища, но теперь цепкая память услужливо воскресила перед глазами золотые серьги с крупными драгоценными камнями, золотой обруч с огромным рубином на середине лба, всевозможные ожерелья...

И все это лучше всего смотрелось бы на женщине с темными, как лесные озера, глазами.

Глава 15

Рассерженный, он сам не понял, зачем пошел в свои покои. Из окна видно было, что Черныш то ли успел уже повидаться с другими драконами, то ли вовсе не бегал к пещерам, прыжками приближается к его дому, у самой стены встал на задние лапы, огромная голова поднялась на уровень окон второго этажа. Их взгляды встретились, Черныш виновато взвизгнул.

- Свиненок, - сказал Иггельд сердито. - Да все хорошо у меня, хорошо!.. Не тревожься. Иди гуляй.

Он отшатнулся, но кончик длинного языка достал в нос, Черныш счастливо пискнул. Иггельд погладил его по морде, потрогал нос. Черныш задрал морду, чтобы всемогущий папочка почесал под подбородком. Иггельд некоторое время скреб, мысли соскользнули на этаж ниже, где Блестка сидела с двумя женщинами, они что-то оживленно рассказывали, перебивая друг друга, она слушала с вниманием, те ликовали, что артанка снизошла до их щебетанья, торопились, жестикулировали, блестели глазками, сразу видно, что она - высокородная, а они - простушки, и тем оскорбительнее, что она в тяжелых оковах. Но в тяжелых оковах она всюду привлекает внимание, с ними далеко не уйти, а без них ее сегодня уже не будет в Долине...

Его плечи передернулись, как от внезапного порыва холодного ветра. Вообразил, что она ушла, и сразу солнце померкло, Долина опустела, и жизнь показалась пустой и никчемной.

Хлопнула дверь, ему почудилось, что пахнуло свежестью. Навстречу бросилась Яська, обняла, поцеловала, сказала участливо:

- Братец, что с тобой?

- Со мной?.. Лучше скажи, как твои дела. Дракончика себе выбрала?

- Нет, придется побывать в старом Городе. Пока что я обездраконенная, жалобная. А вот у тебя и дракон - лучший в мире, и сам ты - лучший... не скромничай, от тебя в самом деле глаз не оторвать, но что-то печальный, а улыбаешься с таким принуждением, словно тебя бьют. Что стряслось?

Он ответил почти с раздражением:

- Все хорошо. Если хочешь, я помогу тебе выбрать дракончика.

- Да нет, я буду прислушиваться к себе. Как ты, когда выбирал своего Чернышика. Да, ты знаешь, я от вынужденного безделья... не смейся, я в самом деле к женским висюлькам дышу ровно, но вчера, от нечего делать, перебрала все те богатства, что ты захватил вместе с твоей артанкой...

Она сделала многозначительную паузу, а он, как и ожидалось, сразу же возразил:

- Ничего она не моя! Просто знатная пленница. И отпустить не могу, и обмена не получается. Хотел менять на тебя, но тебя отпустили раньше...

- Да ладно, - перебила она, хотя зарубку в памяти для себя сделала: чересчур быстро и горячо возразил, - я о том, что все это от безделья, да, просто от безделья, я перемерила...

Иггельд сказал радостно:

- Правда? Ты из злого чертенка превращаешься в женщину?

Она сделала вид, что обиделась:

- Это я чертенок?

Иггельд сказал успокаивающе:

- Ну ты чего?.. Нравится что - надень, мы посмотрим. Я, правда, не представляю тебя со всеми этими женскими висюльками в ушах, на шее и в носу, но, кто знает, может, так даже лучше?

Она фыркнула, поморщилась, потом сказала совсем другим тоном:

- Знаешь, я бы в самом деле что-то взяла...

- Так возьми, - предложил Иггельд. - В самом деле возьми. Это военная добыча.

Яська покачала головой. Глаза ее стали задумчивыми, она медленно подошла к окну и начала смотреть в сгущающиеся сумерки. Далеко над лиловеющими горами начали разгораться громады оранжевых облаков, превращаться в пурпурные.

- Дело в другом... Странно, из всего богатства, а там оно просто несметное, я там ничего и не подобрала...

- Капризная, - сказал Иггельд осуждающе. - Кто-то с тобой намается! В кого ты такая?

Яська произнесла медленно, подбирая слова:

- Это вы, мужчины, никогда не замечаете, что носят женщины. Я тоже, правду сказать, не замечала. Сам знаешь, сперва бедность, потом борьба за выживание... Но вчера я долго все надевала, смотрелась в зеркало, снимала и надевала другое, снова смотрелась... Иггельд, у нас в Долине появилось много красивых женщин, ты не заметил? Все красавица на красавице - с нежной, как у березок, кожей, с длинными золотыми волосами, синеглазые, ясные, чистые, как утреннее солнышко! Вы с Ратшей, двое толстокожих, не замечали, какие украшения они носят?

- Какие? - спросил он настороженно. Сердце дернулось в ожидании нехороших вестей. Он даже успел подумать, что это он стал вести себя, как всполоханный заяц. - Что с этими украшениями не так?

- Все так, они очень красивые, - повторила Яська задумчиво. В синих, как утреннее небо, глазах появилось мечтательное выражение. - Только нашим женщинам они не совсем...

Он сказал раздраженно:

- Яська, говори яснее! Как с ними не совсем? Не могут нацепить на шею? Подвесить к ушам?

Она покачала головой.

- Иггельд, я тоже больше интересовалась драконами, чем остальным миром! Но сейчас вижу, что ни одной женщине в Долине это не носить, чтобы не сказали, что украденное. Или что она дура, не понимает... А ты понимаешь?

- Нет, - буркнул он. Ощущение близкого поражения стало яснее. - Что-то из ушей висит, на шее еще... в волосах всякое-разное. Ну, с камешками.

- То-то и оно, - сказала она почти ласково. - Наши золотоволосые красавицы носят только синие камешки, голубые, медового цвета... Если какая нацепит, скажем, рубин, на нее будут показывать пальцами как на редкую дуру. Да она и сама сразу почувствует себя уродиной, рубины красят только женщин, у которых волосы как вороново крыло...

Она еще что-то говорила, он почти не слышал, перед глазами как живая встала эта гордая артанка с потемневшим от солнца лицом, вздернутыми к вискам узкими черными как смоль бровями, длинный пышной гривой иссиня-черных волос. Он мысленно надел ей золотой обруч на лоб и увидел, как радостно засиял крупный рубин, приставил к ее ушам золотые серьги дивной работы с подвешенными сапфирами, те сразу заблистали, заискрились, как никогда бы не радовались золотоволосым красавицам, тем нужны жемчужины, алмазики...

В груди стало так горько, что он не мог вздохнуть, торопливо отвернулся от Яськи и тоже взглянул на великолепный закат, но и там как живое увидел гордое лицо артанки, брезгливость в глазах, отдернул голову, словно конь лягнул в подбородок.

Яська повторила заботливо:

- Случилось что? Ты почернел весь!.. Подыши, подыши свежим воздухом. А то наглотался дыму...

Ограбил, стучало в висках. Ограбил молодую девушку, лишил ее любимых игрушек, приданого, ее радостей. А вдобавок еще и в оковах.

* * *

Блестка с утра помогала женщинам готовить, зашивать одежды, в Долину все прибывали новые люди, всех хорошо бы покормить и обогреть, к вечеру едва переставляла ноги, тяжелые цепи тягостно позванивали. Женщины, что раньше страшились ее необузданной ярости, как же - артанка, теперь посматривали с сочувствием, а иногда слышала, как перемывают кости хозяину, который совсем уж озверел: такой тихий, добрый, мухи не обидит, а тут держит в тяжелых цепях такую милую и спокойную девушку, как только и передвигает ноги в таких оковах, ими бы дракона приковывать...

Она стискивала зубы, лицо держала надменным и высокомерным, да не увидят куявы усталости или изнеможения на лице артанки. Когда мужчины сели ужинать, Ефросинья подошла к ней и шепнула тихо:

- Ты устала, иди к себе.

- Я устала не настолько, - возразила Блестка.

- Все равно, - сказала Ефросинья и хитренько улыбнулась. - Сегодня к хозяину придут гости, там пара очень интересных мужчин... Или тебя это заинтересовало?

- Нет, - ответила Блестка, - спасибо, я лучше в самом деле пойду лягу.

Ноги ныли, особенно щиколотки, где поверх сапожек надеты толстые металлические кольца. Она подхватила цепь и, придерживая ее, чтобы не тащилась следом, ушла в комнату, с облегчением упала на ложе и вытянулась всем телом.

В дверь постучали, она горько усмехнулась, Сбыслав не стучит, он теперь вообще не заходит, вместо него теперь Оследнюк, молчаливый подмастерье кузнеца, только он, помимо Иггельда, в состоянии разомкнуть тугие скобы, охватывающие ее лодыжки. Постучали снова, Блестка лежала на спине, глядя в потолок. Дверь наконец распахнулась, Иггельд вдвинулся в проем хмурый, с всклокоченными волосами. Она смотрела холодно, напоминая взглядом, что она не сказала "Войдите", но он все равно вошел, так что не надо о куявской вежливости и правильном обращении.

Иггельд, похоже, понял, поморщился, подошел ближе и остановился, так же хмуро глядя сверху вниз. Ей на мгновение стало тревожно, он раскачивается, как могучий дуб под порывами сильного ветра, вдруг да рухнет, но заставила себя смотреть сквозь него, как будто он из дыма.

Он опустился на колени, она чувствовала его сильные пальцы, щелкнуло, одна лодыжка ощутила себя свободной, затем, после щелчка, и другая. Он поднялся, сказал горько, с неохотой, но она чувствовала, что он говорит твердо:

- Артанка, нам трудно бороться с собой... Но это не значит, что я должен поступать глупо и предавать своих. А снять с тебя оковы и на день - это подвергнуть всех риску.

Она наклонила голову, пряча глаза, чтобы он не увидел заблестевших в них слез.

- Ты видел, - прошептала она, - ты видел меня... заставил меня раскрыться.

- Сумел ли? - спросил он с жадной надеждой.

- Ты знаешь, что сумел, - ответила она обреченно. - Мое тело меня предало. Наши сердца стучали вместе, куяв... И что ты из этого понял? Ни-че-го.

- Артанка!.. Ты даже не говоришь, как тебя зовут. Это не имя - Артанка!

Она прошептала горько:

- Я могла тебе сказать свое имя, я могла тебе сказать все, что ты бы захотел... и намного больше! Но ты оказался слеп и глух. И ничего не понял.

- Почему?

- Или понял? - переспросила она. - Тогда еще хуже. Запомни, больше я ни слова не скажу про эти оковы. Никогда не потребую... тем более - не попрошу их снять. Но ты потерял даже ту искру, что оставалась. Ты понял?

Он сказал умоляюще:

- Я не могу! На мне вся Долина! Зачем на меня только взвалили всю эту махину, эту гору?.. Но твоему слову я не могу верить...

- Почему?

- Потому что мы воюем! - крикнул он. - Потому что клятвы, данные врагу, не обязательны! Потому что это уже не клятвы, а военная хитрость, что приравнена к доблести, так как ведет к поражению противника. Потому что я панически боюсь тебя потерять...

Она сказала мертвым голосом:

- Ты меня уже потерял.

- Нет, пока ты здесь!

- Это только тело, - возразила она. - Тело, которое ты можешь насиловать. Ты сильнее меня, признаю. И, если не одолеешь, всегда можешь позвать на помощь стражников. Может быть, ты сумеешь даже... если долго будешь стараться, сумеешь заставить мое тело откликнуться. Но это только мое тело, дурак. А меня ты потерял.

Его лицо было страшным, из груди вырвалось тяжелое дыхание. Он поднял кулак, она подумала, что он ее сейчас ударит, но кулак разжался, ладонь с силой хлопнула по его колену.

- Ты со мной, - сказал он упрямо. - Ты принадлежишь мне.

- Ты можешь думать как хочешь, - возразила она с горечью. - Я буду принадлежать тебе, когда, будучи разлученная с тобой, вернусь к тебе по своей воле! Это и есть - принадлежать!

Ее голос чуточку дрогнул, она успела подумать, что проговорилась, ей втайне хотелось бы принадлежать так, чтобы из любой темницы, разметав ее, ринуться к нему, но, к счастью, занятый собой и своими терзаниями, он не заметил, как она на миг приоткрылась снова.

- Кто говорит о любви? - спросил он горько.

Она поперхнулась, сказала более ровным голосом:

- Ты прав, никто. Я была бы совсем сумасшедшей...