Максим Фрай

Гнезда Химер

Первая волна сбивает тебя с ног,

и ты катишься, катишься, катишься,

но не захлебываешься - даже если стараешься захлебнуться...

Вторая волна подстерегает тебя,

когда пытаешься подняться на четвереньки,

и во рту становится солоно,

но ты еще жив - даже если уже готов умереть...

Третья волна накрывает тебя с головой,

и ты думаешь: это и есть конец,

потому что это на самом деле - конец...

А четвертая волна уносит тебя в открытое море,

и ты вспоминаешь, что всегда был рыбой.

(Записка, случайно обнаруженная автором на салфетке, испачканной
белым соусом и черным кофе в кафе "Rotten Elefant", где-то в старом
центре города Эрфурта в мае девяносто... - черт, я уже сам не знаю
какого! - года.)

ГЛАВА 1. ВЕЛИКИЙ РАНДАН.

Сначала не было почти ничего, только темнота, сильный запах
паленого и жгучая боль - я не мог определить, что именно у меня болит,
поскольку в то мгновение мне было неведомо, из каких частей состоит
человеческое тело. Впрочем, я вообще понятия не имел, что у меня все
еще имеется это самое человеческое тело. Я был просто беспомощным
сгустком материи, который каким-то образом мог ощущать боль и
неприятный запах и страдать от них безмерно - и это все.

Потом ко мне вернулась способность видеть. В полумраке белело
смутное пятно, через мгновение это пятно превратилось в лицо пожилого
мужчины. Его неподвижные серые глаза, выпученные, как у глубоководной
рыбы, извлеченной на поверхность, смотрели на меня с невыразимым
восторгом.

- Маггот! Йох! Хваннах! - Хрипло выпалил он. Я оценил пафос, но
напрочь не понимал, что означает сие бессмысленное сочетание звуков.
Это настораживало: я отнюдь не полиглот, но обычно иностранная речь
кажется мне хотя бы смутно знакомой - почти в каждом языке есть слова,
сразу понятные иностранцам без вмешательства переводчика. Тем не
менее, звучание человеческой речи повлияло на меня благотворно: по
крайней мере, я пришел в себя настолько, что начал осознавать
происходящее. До меня почти сразу дошло, что я лежу на холодном полу,
а запах паленого исходит от моих собственных волос и одежды: рубашка
на мне все еще тлела, и я судорожно задергался, отдирая клочки
потемневшей ткани от своей обожженной кожи. Пучеглазый иностранец с
нездоровым любопытством созерцал мою паническую борьбу с огнем, но и
не подумал прийти мне на помощь. Когда я наконец избавился от рубашки,
он удовлетворенно кивнул, словно в этом была и его заслуга.

- Мне нужна вода. - Я сам не узнал свой голос, но судя по всему,
эти скрежещущие звуки издала именно моя гортань.

Дядя изумленно уставился на меня, наморщив лоб. Судя по всему, он
тщетно пытался понять, чего я хочу. Я скрипнул зубами: эти
филологические недоразумения были как нельзя более некстати: меня
мучила сильная жажда и, кажется, мне позарез требовалась
квалифицированная медицинская помощь. Пришлось заняться пантомимой: я
собрал жалкие остатки воли, чтобы приподняться, принять сидячее
положение и придать своим движениям хоть какую-то четкость. В конце
концов я кое-как уселся на полу и старательно изобразил этюд с
невидимой чашкой. Я так демонстративно чмокал, имитируя глотки, что
незнакомец довольно быстро понял, что от него требуется. Он с
энтузиазмом кивнул и заорал что-то неразборчивое в невнятный сумрак за
своей спиной. Некоторое время ничего не происходило. Выполнять мою
просьбу явно никто не торопился, пучеглазый продолжал пялиться на
меня, как баран на новые ворота, я по-прежнему не соображал, кто я,
собственно говоря, такой, и что происходит. Труднее всего было
выдерживать пульсирующую боль в обожженных руках. Думаю, я не кричал
только потому, что у меня не было на это сил. Кажется, я просто тихо
поскуливал, как старый умирающий пес. Наконец передо мной возникло
какое-то нелепо одетое существо неопределенного пола, увидело меня,
взвыло - то ли от страха, то ли просто от неожиданности - я услышал
грохот бьющейся посуды, на мою обожженную кожу полетели прохладные
брызги. Судя по всему, непутевое существо с перепугу благополучно
уронило на пол посудину с предназначенной мне водой. Пучеглазый что-то
прорычал и наградил своего неуклюжего слугу такой оплеухой, что
бедняга едва удержался на ногах. Он виновато залопотал, пучеглазый
внимательно слушал его объяснения. Обо мне они, кажется, забыли.

- Черт, ребята, я хочу пить. - Настойчиво повторил я, и сам
поразился своему грозному реву - только что мне казалось, что я и
застонать не могу. Существо жалобно пискнуло и брякнулось на пол. Судя
по всему, оно потеряло сознание. Каменное лицо пучеглазого слегка
перекосилось, и он поспешно удалился.

Прошла минута - одна из самых длинных минут в моей жизни. Мне
по-прежнему не удавалось активизировать свой вялотекущий мыслительный
процесс, так что я старательно мучился от жажды и боли - за неимением
других развлечений. Наконец он вернулся. Молча протянул здоровенную
миску - мне пришлось взять ее обеими руками, одной я ни за что не
удержал бы! Руки тут же взвыли от боли, но посудину я все-таки не
уронил. Воды в этом объемистом сосуде было совсем немного - не больше
стакана. Жидкость показалась мне довольно затхлой и теплой, но она
была мокрая, и это с лихвой компенсировало прочие недостатки. После
нескольких глотков я понял, что вкус воды был не столько затхлым,
сколько чужим - совершенно незнакомый вкус, словно в ней неделю
плавали какие-нибудь марсианские водоросли. Тем не менее, я выпил ее
до последней капли. Жажда отступила, но боль, кажется, только
усилилась. Я снова услышал свой голос - как бы со стороны, словно
какая-то часть меня не решалась вернуться в тело и взволнованно
наблюдала происходящее с безопасного расстояния. Голос звучал на
удивление твердо и властно - иногда я сам себе поражаюсь!

- Мне нужна какая-нибудь мазь от ожогов. Только очень быстро, а то
я загнусь.

Пучеглазый снова наморщил лоб. Разумеется, он не понял ни слова. Я
заставил себя встать - меня шатало из стороны в сторону, словно я
только недавно начал брать уроки пешей ходьбы, но я все-таки
приблизился к нему и поднес к его носу свои обожженные руки. Дядя
испуганно отшатнулся, машинально схватился за пояс - я с изумлением
отметил, что на поясе у него болтается здоровенный кинжал в
монументальных ножнах - потом понял, что я не собираюсь драться, и
изумленно уставился на мои многострадальные конечности.

По крайней мере, у этого дяди было одно неоспоримое достоинство:
он каким-то образом умудрялся правильно интерпретировать мои жалкие
попытки объясниться и выполнял мои требования - по крайней мере,
пока... Через несколько минут у меня в руках оказалась здоровенная
склянка, наполовину наполненная темной резко пахнущей слизью - именно
так могла бы выглядеть медуза, умирающая от чумы. Прикосновение к этой
мерзости показалось мне отвратительным, но боль в обожженных руках
сводила с ума, так что я опасливо обмакнул палец в вонючую жуть и
осторожно провел им по запястью. Через мгновение я с изумлением понял,
что крошечный кусочек моей плоти зажил своей благополучной жизнью,
совершенно не увязывающейся с общим скверным состоянием остального
тела. Мазь действовала, и еще как! Я тут же забыл о внезапном приступе
брезгливости и поспешно намазал вонючей дрянью обожженные места. Потом
я с наслаждением наблюдал, как уходит боль - она отступала удивительно
быстро, так тает кусочек льда, случайно угодивший в кипяток. Только
теперь я понял, что мои зубы выбивают мелкую дробь - то ли в помещении
было холодно, то ли меня просто знобило. Пучеглазый тоже это заметил.
Не дожидаясь моего очередного выступления, он огляделся по сторонам,
потом решительно кивнул, немного побродил по комнате - судя по всему,
что-то искал. Поиски увенчались успехом: он с торжественным
полупоклоном вручил мне нечто белое и бесформенное. При рассмотрении
загадочное "нечто" оказалось чем-то средним между просторной рубашкой
и коротким банным халатом. Мне показалось, что сей наряд уже давно
нуждался в хорошей стирке, но сейчас было не до жиру, годилось все что
угодно, лишь бы согреться.

Толстая ткань рубахи действительно оказалась теплой и вполне
уютной. Даже несправедливо обиженная давешними ожогами нежная кожа
запястий почти не возражала против ее грубого прикосновения - судя по
всему, вонючая мазь была воистину чудесным средством! Меня все еще
колотило так, что я боялся лишнее слово сказать, чтобы не прикусить
язык, но теперь я отлично знал, что температура воздуха тут не при
чем. Я постарался расслабить мышцы и дышать медленно и глубоко. Это
немного помогло - по крайней мере, дрожь почти унялась, а на большее я
и не рассчитывал.

По мере того, как проблемы моего тела худо-бедно утрясались, я
начал понемногу обдумывать происходящее. Сказать, что оно мне не
нравилось - значит не сказать ничего! "Не нравилось" - это еще
полбеды, хуже всего, что я по-прежнему ничегошеньки не понимал: ни где
я нахожусь, ни кто этот пучеглазый мужик, любезно одолживший мне свою