Александр ЗОРИЧ

КАРЛ, ГЕРЦОГ

Анонс

Над родом герцогов Бургундских тяготеет проклятие, ибо за рождение наследника Карла в жертву демонам была принесена кровь невинного человека. Но в потусторонних мирах у Великого герцога Запада есть надежные союзники и могущественные защитники. Есть они и у его противника - короля Франции Людовика, сторонника кровавого объединения страны под своей безраздельной властью...

ГЛАВА 1. ВЕЛИКИЕ ГЕРЦОГИ ЗАПАДА

В 1404 году умер герцог Бургундский Филипп. Он был младшим сыном короля Франции Иоанна II Доброго и получил герцогство Бургундия от своего отца в качестве ленного владения после того, как там пресеклась местная династия, боковая ветвь Капетингов. Филипп был славным герцогом.

В 1356 году, когда англичане громили французское рыцарство в битве при Пуатье, Филиппу было четырнадцать лет. Он стал единственным из соратников и родственников короля Иоанна II, кто не бросил его в бою. "Государь мой отец, опасность слева!" и "Государь мой отец, опасность справа!" - кричал Филипп, чем немало способствовал королю в рукопашной. За это Филипп получил прозвище Храброго.

Он вступил в брак с Маргаритой Мальской, выгодной наследницей Фландрии, Артуа, Франш-Конте, Невера и Ретеля. Тем Филипп Храбрый положил начало возвышению Бургундии.

Филиппу наследовал его сын, Иоанн Неверский. Иоанн был славным герцогом.

Ещё в бытность свою графом Невера, во время крестового похода против турок Баязида он возглавлял крестоносцев всей Франции, был наголову разбит в битве под Никополисом и провел в плену у язычников несколько романтических лет.

Став герцогом, Иоанн блестяще интриговал в Париже. В 1407 году он из ревности организовал убийство своего кузена Людовика Орлеанского, которого подозревал в любовной связи со своей супругой, и бежал во Фландрию. Через год Иоанн вернулся в Париж и выступил при дворе с речью в свою защиту. Иоанн был прощен королем, покорил мятежный Льеж и получил за это прозвище Бесстрашного. Иоанн заключил военный союз с англичанами, учредил бургундское фаблио и был предательски убит в 1419 году сторонниками французского дофина во время переговоров на мосту Монтеро.

Иоанну наследовал его сын, Филипп. Филипп был славным герцогом.

В 1420 году он посредничал на переговорах между победоносным английским королем Генри V и французской королевой Изабеллой. В 1425 году на службу к герцогу Филиппу поступил фламандский живописец Ян ван Эйк.

В 1428 году Ян ван Эйк был направлен герцогом в Португалию, дабы написать портрет Изабеллы, невесты Филиппа.

В следующем году портрет был герцогом получен и одобрен в нескольких крепких выражениях. Тогда же Жанна д'Арк отогнала англичан от Орлеана и привела французского дофина в Реймс, где свершились его миропомазание и коронация под именем короля Карла VII.

В 1430 году Филипп женился третьим браком на Изабелле Португальской и учредил орден Золотого Руна. Жанна д'Арк попала в плен к бургундам под Компьеном и с санкции Филиппа была передана в руки англичанам.

К концу 1431 году Филипп заподозрил Изабеллу в бесплодии и настоял на том, чтобы она совершила первое паломничество в Сантьяго-де-Компостела. Изабелла послушалась своего мужа, предприняла паломничество и на алтаре дала обет в том, что буде ей случится забеременеть от герцога, она обязуется посещать это святое место каждые три года. Жанна д'Арк тем временем была осуждена инквизицией и сожжена в Руане.

К началу весны 1432 года Филипп, у которого всё ещё не было и не намечалось законных наследников, начал нервничать. Две его предыдущие супруги - бедняжка Мишель и дура Боне - скончались скоропостижно и бесплодно. Неужели строптивая Изабелла решила оставить великолепный Бургундский Дом в запустении?

- Каково мое покаяние, Вы знаете. Не отрицайте - если Вы станете отрицать, я всё равно буду уверен, что Ваше незнание лишь наполовину правдиво. Каков мой грех Вам, сиятельный герцог, конечно, ведомо. Но я не осмелюсь подозревать Вас в искажении правды, когда Вы станете утверждать, что не знаете, потому что на самом деле Вы просто забыли, хотя и знали, а значит знаете и сейчас. Вы просто забыли, в чём я согрешил, ведь не может же герцог помнить все прегрешения своих поданных, хотя он их все знает.

- Повторяю: кто Вы такой? Не в смысле имя, а чем занимаетесь? - Филиппа мутило от обилия глаголов "знать", "забывать" и других из бойкого десятка. Глаголов, которые, похоже, ещё будут повторены навязчивым просителем раз по сто. Что он всё-таки сделал, этот Клодель? Переспал с кумой? Отравил соседского каплуна? Украл из часовни серебряное распятие?

- Клодель, хозяин пивоварни, - это я. Всё, что изволят пить Ваши подданные на свадьбах - всё это сварил я. Мои семь дочерей дурны собой и поэтому я в своё время не осмелился ни одну из них пристроить при дворе, хотя таким было мое самое заветное желание. А вот моя жена, Анна-Мария, славится отменной сдобой. Но дело не в этом.

- А в чём?

Так справляются о здоровье внучатого племянника кузины сводного брата - с искренним интересом.

- Позавчера вечером я был на площади с лотком. Я так иногда делаю, всё больше заради развлечения и по старой памяти, когда некому больше продавать женкины пироги. Торговля была неважной и я уже уходил, когда...

- Короче, короче, - торопил Филипп, которого истерикающий Клодель уже достал, достал!

- Они окружили меня, цыгане. Облепили со всех сторон, эти цыгане. Предложили погадать, просили руку, просили денег, просили пирогов. Не было никого, кто пришел бы мне на подмогу и разогнал нехристей. Я хотел было бежать, но как бежать с таким лотком и с таким брюхом?

Тут Филипп удостоил просителя первого осмысленного взгляда. Приходилось признать значительность клоделева брюха, а с этим и ещё одно: молодость отличается особой избирательностью зрения. Ты замечаешь только тех незнакомцев, кто так же хорош собою, как и ты; ревниво разглядываешь тех, кто краше; и остаешься безучастен к тем, кто бесцветен, дурен и уродлив. Разве карлицы способны завладеть твоим вниманием? Пусть, но разве надолго? Когда ты становишься старше, эта избирательность претерпевает метаморфозу: ты всё больше замечаешь тех, кто некрасив, стар и уродлив - чтобы сравнить себя с такими, чтобы утешиться, чтобы затушевать своё старение непривлекательностью встречных. Вот о чём думал Филипп, обтекая взглядом беременный заржавленными кишками живот Клоделя.

- Ну что они, цыгане, скорей, Вы мне надоели! - стаккато нетерпения.

- Из-за этого-то брюха я и не убежал, - Клодель горестно улыбнулся. - Они набросились на меня, одна цыганка схватила меня за левую руку и стала гадать. И вот теперь самое важное. И самое ужасное.

Смотреть на рыдающего, хлюпающего, утопающего в слюне и соплях толстяка было в высшей степени неприятно. Однако детская привычка выпячивать в перфомансах любого гнусного рода познавательную ценность взяла верх и Филипп не отослал пивного Клоделя с глаз долой, как собирался сделать уже некоторое время, но, напротив, продолжал внимать. Зачем?

- Они нагадали мне страшное! - развивался в истерике Клодель.

- Что? - бесстрастный герцог.

(Здесь самое классическое, самое насиженное место для такого иезуитски-протокольного "что?")

- Они сказали, что я буду герцогом! Вот что они мне сказали!

Филипп рассмеялся - это очень логично в его положении. Теперь точно - выгнать этого идиота взашей.

- Ну и что в этом плохого?

- Вот, допустим, я буду герцогом - это точно, раз мне так нагадали. И вот хуже этого ничего быть не может. Для того, чтобы стать герцогом, нужно затеять смуту. Нужно убить настоящего герцога. Затем нужно убить много ещё кого, чтобы получить титул.

- Это не всегда так, зачем же? - неуверенно возразил Филипп, ошпаренный шекспировской точностью политологических наблюдений пивовара.

Лично Филипп, правда, дабы обзавестись коротким и сиятельным титулом "герцог" (без всяких там "Бургундский"! в мире только один султан, Порты, один император, германской нации, один король, Франции, и один герцог - он), предыдущего герцога, своего отца, не убивал. Это за него провернули французы. Но смута была и ещё какая. И насчет "убить много кого" - тоже. В общем, пивовар был прав. И только поэтому Филипп добавил:

- Вот я, например, настоящего герцога не убивал.

Казалось, Филипп только что признался в обратном.

- Помилуй нас Господь Бог и все святые монсеньоры! - взвыл Клодель, падая на колени. - Да гореть мне среди серы смрадной, если я к тому вел! Конечно, Вы не убивали, монсеньор, конечно же, но ведь Вам и предсказания не было!

Пронзительные обертоны Клоделя сделались невыносимыми.

- Стража! - рявкнул Филипп.

- Вот. Можешь себе вообразить, что не перевелись ещё такие идиоты, сердце мое?

Изабелла некоторое время молчала, глядя в сторону. Потом посмотрела на своего супруга в упор.

- Ты отпустил его, да?

Голос у Изабеллы был неожиданно настороженный - будто бы речь шла о тарантуле, которого добрейший герцог поймал в своей спальне, погладил и отпустил Божью тварь резвиться дальше среди гобеленов и балдахинов.

- Да, разумеется, - кивнул Филипп, недоумевая что тут такого. - Стража просто вышвырнула зануду из дворца, наградив его парой пинков.

- Так, - Изабелла прикусила нижнюю губу. Филипп знал, что это высказывание изабеллового body language означает быструю, прагматическую и беспощадную работу мысли. - Ты знаешь, где он живет?

- Нет. Откуда?

- То есть ты знаешь только, что зовут его Кадудаль...

- Клодель, - поправил Филипп.

- Ты говорил Кадудаль.

- Значит, оговорился, - Филипп поймал себя на нездоровой мысли, что с такой термоядерной мощью его способна раздражать только великолепно упрямая и подозрительная Изабелла.

- А насчет его пивоварни ты не оговорился?

- Нет.

- Хорошо. Собираемся и едем.

- Куда? Куда едем?!!

На дворе было близко к полночи. Герцог и герцогиня пребывали в первобытной наготе, причем темпераментная фуга "Плодитесь и Размножайтесь" была уже исполнена сегодня дважды и, по мнению Филиппа, усталые органисты заслужили полное право на отдых. Поэтому настроение сразу стало ни к чёрту.

Клоделя отыскали только к двум часам ночи. Богатый каменный дом указывал на то, что Клодель немало преуспел в пивоваренном бизнесе. Похоже, действительно весь Дижон предпочитал именно его марку.

По приказу Изабеллы, которому Филипп служил лишь послушным ретранслятором, дом Клоделя был оцеплен двойным кольцом кавалеристов. Только после этого Изабелла соизволила постучать в высокие ворота, за которыми уже давно захлебывались лаем псы, пёсики, суки и шавки.

Отворили почти сразу. Некая кривая девица, отнюдь не выглядевшая заспанной, пробурчала:

- Ну чего вам?

- Перед тобой герцог и герцогиня Бургундские, - ласково (что особенно не понравилось Филиппу) сообщила Изабелла. - Хозяин дома?

Девица бухнулась на колени, принялась ловить край изабеллиного платья, просить прощения за себя и за отца, а когда наконец удалось её унять, выяснилось, что Клодель собирает пожитки, чтобы завтра уехать прочь из Дижона.

- Вот как? - улыбнулась Изабелла, мед с молоком.

- Руку! - потребовала Изабелла у трясущегося Клоделя.

- Теперь Вашу, монсеньор, - обратилась она к Филиппу.

Большая комната, жмущиеся по углам домочадцы, хмурые солдаты герцога. На столе - свечи и две ладони. Герцога и пивовара.

Не меньше десяти минут Изабелла молча изучала линии и бугры. Потом, к сто первому за день удивлению-недоумению-раздражению Филиппа, облегченно вздохнула. Вслед за нею облегченно вздохнул Клодель, мокрый как мышь. Он поторопился.

- Собирайся. Ты пойдешь с нами, - сказала Изабелла Клоделю. И посмотрела на Филиппа так, что тот почел за лучшее не перечить.

На следующее утро герцог Филипп, известный своим принципиальным неприятием суеверий, на удивление всему Дижону издал грозный указ. Всякий, кто войдет в сношение с цыганом, кто позволит ему беспрепятственно гадать по линиям своей руки или любым иным образом, подлежит смертной казни вместе со злоумышляющим цыганом.

В подкрепление своего указа и в назидание всем жителям Дижона герцог Филипп приказал повесить за городской стеной знаменитого пивовара Клоделя, который впал в тяжелый грех суеверия и вместо наставлений матери нашей Святой Церкви предпочел сомнительные прорицания язычников.

- Нет, я всё-таки не понимаю, к чему эта бессмысленная жестокость, - вздохнул герцог, когда довольная Изабелла вернулась с казни.

Филипп издал указ против цыган и гаданий только потому, что Изабелла этой ночью пригрозила ему полным и конечным отлучением от супружеского ложа, причем поклялась принести свой обет безбрачия не где-нибудь, а на алтаре собора святого Петра в Риме.

- Я тебе ещё раз повторяю, дорогой, - устало сказала Изабелла. - Если ты хочешь иметь наследника, не задавай никаких вопросов и ничему не удивляйся. Я всё объясню потом.

Она помолчала, потупив взор, и добавила:

- Я очень люблю тебя, потому что ты добрый. Это хорошо звучит, правда - Филипп Добрый?

Филипп был подкуплен её словами. Поэтому он не удивлялся, когда над местом, где повесили Клоделя, возвели громоздкую оранжерею. Филипп не удивлялся, когда оказалось, что он должен выделить сотню лучших лучников для охраны оранжереи, в которую не будут пускать никого, кроме двух фламандских цветоводов и лично Изабеллы.

И, следуя благоприобретенной инерции, Филипп не удивился, когда через три месяца Изабелла заявила, что ей необходимо предпринять новое паломничество в Сантьяго-де-Компостела.

Стоило кортежу Изабеллы скрыться среди дожелта испитых июльским солнцем нив, как Филипп направился к таинственной оранжерее, собственным именем разогнал лучников и ворвался внутрь.

Ничего особенного. Пень спиленного дуба, на котором (ещё одна прихоть Изабеллы) был повешен несчастный Клодель. Множество свежевыращенных папоротников, образующих семь концентрических окружностей вокруг пустой полянки семи шагов в поперечнике. В центре - метровой глубины яма, где ещё извиваются половинки перерезанного лопатой надвое дождевого червя.

Изабелла возвратилась вместе с последними погожими ноябрьскими днями. Она ещё больше построжела, но и заметно похорошела. По крайней мере, так показалось Филиппу, который во время её паломничества не был ни с одной женщиной (во что сам впоследствии отказывался верить; так, уже на смертном одре ему примерещилось, что именно в ту осень он распутничал напропалую в Аррасе и именно тогда сотворил Антуана и Бодуэна.)

Изабелла привезла из своего путешествия серебряную чашу с пространным латинским девизом и флакон из безвестного дымчато-серого минерала. Во флаконе была душистая густая жидкость, в чаше - пустота. На вопрос Филиппа о генезисе сих примечательных предметов герцогиня уклончиво ответила, что мир не без добрых людей.

Истосковавшийся Филипп был допущен Изабеллой к ложу только под утро, ибо, как сообщила ему вечером герцогиня, мягко, но непреклонно отстраняясь от поцелуя, "добрые дела вершатся отнюдь не в полночь, но после третьих петухов, монсеньор". Изабелла, одетая в целомудренное льняное платье времен первого крестового похода, протянула Филиппу давешнюю серебряную чашу - тяжелую, теплую, пахучую - и прошептала: "Пейте половину". В чаше было терпкое красное вино с ароматом жидкости из дымчато-серого флакона. Филипп выпил. Вторую половину выпила Изабелла.

Вот такое случалось в жизни Филиппа действительно один раз.

Через месяц румяная от мороза и смущения Изабелла сообщила Филиппу, что она, кажется, беременна. После всех "Не может быть!", "Повтори ещё раз", "Я-люблю-тебя-люблю-тебя-я-тебя-безумно-люблю" Филипп подцепил на мизинец нечаянную слезу и севшим голосом попросил:

- Теперь расскажи мне то, чего я жду уже полгода.

- Нет, - твердо ответила Изабелла. - Ещё не время.

Когда спустя восемь месяцев, на излёте лета 1433 года, младенец мужеского пола был омыт в купели и крещён Карлом в честь несравненного Шарлемана, Филипп, пьяный вдрабадан от счастья, вина, бессчетных поздравлений и фимиама, подхватил на руки полегчавшую на десять фунтов (казалось - на сто) Изабеллу и прошептал: "Расскажи, расскажи, расскажи..."

- Что-что? - переспросила Изабелла.

- Ничего, - ответил Филипп, который вдруг осознал, что подаренное ему Богом чудо - крохотный Карл - не нуждается для него ни в каких гностических оправданиях. Более того, объяснить приход Карла в мир означает превратить чудо в ничто.

ГЛАВА 2. ГРАНАДА

- Братец, - сказал Юбер, обращаясь к Реньо, - что же ты не весел, хоть утром мы с тобою помирились? - Так что-то, - ответил Реньо. Алоизиюс Бертран

Конь его был бел, попона черна, в переметной суме, окрашенные темным багрянцем заскорузлой крови, безмолвствовали четыре головы.

Жаркое солнечное сияние, роща затоплена золотым золотом света, зеленым золотом смоковниц, Магома из рода Зегресов, алькайд Велеса Красного, видит христианку.

Почуяв сытный дух, исходящий от христианки, чьё терпкое имя - Гибор - холодным ручьем омывает её мраморные щиколотки, Джибрил рвет тонкую цепь, которой длина двадцать локтей, которой конец у седла Магомы.

Джибрил - пес с магнетическим взглядом, под которым издыхают серны и млеют жены Абенсеррахов, его не остановить, Магома молчит, наблюдая пятнистый лёт пса сквозь тени смоковничной рощи.

Джибрил опрокинул христианку и собрался восторжествовать над нею.

Языками черного пламени полыхнули освобожденные волосы Гибор, заколка впилась в магнетический глаз, острие, предваренное спорой струйкой крови, выскользнуло из затылка умерщвленного пса.

В горячем воздухе обмякшее тело напрягает тонкую цепь, которой конец в руке Гибор, поднявшейся, простоволосой.

Магома любит отроков, чьи зады как зеленые дыньки, Магома любит свою симитарру, чей изгиб как лебединая шея. Христианка ни в чём не отрок, христианка во всём симитарра. Магома, лихо подцепив острием пики красноутробную смокву, галантно преподносит её христианке.

Гибор нуждается в подношении.

- Я хотела набрать смокв, но твой пес помешал мне. Как его звали?

Половина плода исчезает, откушенная.

- Джибрил, - Магома спрыгнул на землю и протянул руку к цепи, на которой продолжает висеть пес. Когда пальцы близки к своей цели, Гибор равнодушно выпускает добычу и мертвый Джибрил падает на землю, а по нему со звоном струятся блестящие звенья, платье струится по плечам и бедрам Гибор.

- Никто не мог убить его, - говорит Магома, а рука, мгновение назад потянувшаяся к цепи, не имеет обратного хода и ладонь покрывает багровый сосок Гибор.

- Правую, лучше правую, - шепчет она, подступая.

Колкая борода мусульманина щекочет шею, щека прильнула к ещё теплому Джибрилу - он ей подушка. Когда в разодранном заду распускаются алые цветы, Гибор, как и подобает благовоспитанной даме, исступленно сводит зубы на холке Джибрила - лишь бы не застонать.

Магома, весь - восхищение христианской чистоплотностью, прячет девственно чистый руль в шаровары. Гибор, сидя на мягком Джибриле, печалится.

- Почему хмурая? - искренне недоумевает Магома. - Я был плохой для тебя?

- Нет, - Гибор вздыхает, задумчиво извлекает из глаза Джибрила заколку и прибирает волосы. - Ты так красив, силен, а я хрупка, словно сухая тростинка. Ты - мусульманин, я - христианка. Мое место теперь там, где свет немотствует всегда и словно воет глубина морская, когда двух вихрей злобствует вражда.

Последние слова Гибор произнесла, наклонившись вперед, к лицу Магомы, который продолжал стоять перед ней на коленях, изучая красоту своей будущей наложницы, первой среди женщин, что смогла воспалить его суровую страсть наперекор обету безбрачия. И даже дантов холод, который обжег его лицо, горячее и красное, как стены Альгамбры, даже хрустальный звон, с которым разбилась о змеистую цепь одинокая слеза, слеза-сингл Гибор, не смутили Магому.