Александр Зорич

Пути Звезднорожденных

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПРОБУЖДЕНИЕ ВЛАСТЕЛИНА

"Я, Элиен, сын Тремгора из Ласара, уроженец Харрены, начинаю эту повесть с единственным и благим намерением - дать историю Круга Земель так, как ее можно видеть сквозь толщу веков сейчас, в безвестном году после Исхода Времен.

Если ты, мой невозможный и немыслимый чтец, сейчас видишь и читаешь это, значит ты - это я, Элиен, сын Тремгора из Ласара, уроженец Харрены. Вспомни себя! Ты, навеки заключенный в безвременье и пустоте Шара, впал в безумие и возомнил себя кем-то, кем ты в действительности не был и не можешь быть. Ибо эта книга, эти проклятые бесконечные Скрижали, обречены на вечное пребывание здесь вместе со мной и никому из живущих под Солнцем Предвечным не дано увидеть их никогда. Значит ты, открывший начало Скрижалей, либо не существуешь (что невозможно), либо являешься мною. Вспомни себя и довольно об этом!

Я, Элиен, Звезднорожденный, сын Великой Матери Тайа-Ароан, познавший и добро, и зло, и грань между ними, клянусь сообщать одну лишь правду и ничего кроме правды. Пусть порукой этим словам послужит моя совесть Звезднорожденного - единственное, что осталось в этом проклятом омуте мироздания."

Элиен, сын Тремгора. "Исход Времен"

ГЛАВА 1. ИЗМЕНЕННАЯ И ОБРАЩЕННАЯ

Неказистые парусники торговцев креветками и морскими грибами неторопливо расползались из гавани, залитой расплавом закатного золота. Конец торговле, самое время пропить вырученный барыш. Навстречу суетливым торговым козявкам в гавань входил исполненный пафоса черный файелант Гамелинов.

Никаких сомнений - послы.

Из Пояса Усопших, невидимого и неустранимого, словно сама смерть, оседлав пыльный ветер, несся безмолвный зов гибели. Никто не слышал его, суета запечатывает уши не хуже воска. День уходил, еще один день уходил в небытие.

Тай-Кевр Неистовый, глава Дома Пелнов, рассеянно провожал взглядом верткие купеческие посудины.

Он не любил креветок, крабов, грибы. "Сплошное несварение, пища для луженых желудков черни", - ворчал Тай-Кевр. Он не любил море. Тай-Кевр любил женщин и власть над ними. Тай-Кевр ненавидел надменный Наг-Нараон и владетельных Гамелинов. "Распутное отродье, управы на них нет", - скрежетал Тай-Кевр.

Десять лет назад Гамелины растоптали и обезглавили другие Благородные Дома Алустрала. То есть, конечно, обезглавила их война. Но кто затеял эту войну? Гамелины. Многие помогали нечестивцам в истреблении цвета Благородных Домов... Даже бешеные чужеземцы из Сармонтазары - и те явились не запылились! Медоточивые уста поэтов вознесли подвиги Гамелинов к самому Намарну. Продажные составители исторических хроник уложили деяния Гамелинов - предателя Герфегеста и распутницы Харманы - в тесные саркофаги лжи.

Помнит ли кто сейчас в Реме Великолепном, как все клоаки столицы волею Гамелинов были красны от человеческих внутренностей? Как по окончании войны городская чернь собирала ополчение для охоты на бродячих псов-людоедов, которые за время лихолетья так привыкли к человечине, что ничего больше и жрать-то не желали?

Судачат ли морячки да солдаты императора Торвента Мудрого о том, что десять лет назад Рем Двувратный обратился Ремом Безвратным, ибо обе его гавани обмелели от тысяч трупов, закованных в тяжелые доспехи?

Разумно ли вспоминать сейчас, что его отец, Шаль-Кевр, нашел свою смерть от руки Гамелинов?

Что его брат, Глорамт Смелый, пал от руки Герфегеста - плененный и безоружный?

"Нет. Нет, - вздохнул, сжимая кулаки, Тай-Кевр, - ибо сейчас Гамелины сильны как никогда."

Это было вчера - гавань, расплав закатного золота, опасные, несвоевременные мысли -резвые и прямые, как клинок.

Сегодня были угрюмые камни Судного Плаца под ногами и безмолвные изваяния великих воинов, долженствующие символизировать неподкупность и беспощадность суда. Толпа зевак, студнем колышущаяся за спинами оцепления, отчаяние обреченных на смерть.

- Хозяин, ты должен... - над ухом Тай-Кевра прошелестел шепот распорядителя.

- Да, - кивнул Тай-Кевр. - Пора вершить правосудие.

Пятеро - четверо мужчин и одна женщина - ожидали своей участи.

Их руки были скручены за спиной воловьими жилами, проваренными в шипучей соли, их шеи - прикованы к медным столбам. Палач лениво ковырял в разинутой пасти серебряной зубочисткой. Палачам хорошо платили. Зубочистка могла бы быть и золотой.

Неплохой улов случился вчера у морской стражи вотчины Пелнов. Под хрустящими креветками и осклизлыми морскими грибами в одной из лодок сыскалось кое-что интересное. Дым-глина - это как обычно. За добычу, укрывательство и продажу этого ядреного дурмана секут плетьми, рвут ноздри и благословляют рудниками. Там можно жить (не долго), оттуда можно сбежать (не часто).

Но кроме дым-глины душегубского вида контрабандисты привезли с собой женщину. Мертвую женщину.

Это была чересчур весомая улика.

"Где тело - там убийство", - гласит Кодекс Правосудия.

"Убийца подлежит смерти. Двое убийц подлежат двум смертям через трехступенчатый излом. Четверо убийц подлежат четырем смертям через пятиступенчатый излом", - уточняет Кодекс Правосудия.

Но было и нечто худшее, чем труп.

Тай-Кевр переспрашивал лекаря трижды. Женщина была бездыханна? Да. Хладная сталь не туманилась ее неслышным дыханием? Нет. Сердце молчало? Да.

Тай-Кевр снова посмотрел на женщину. Узкое большеротое лицо, обрамленное змеистыми прядями - черными, как земля. Твердый, какой-то мужской подбородок, сильная шея хищницы. Чистая, ухоженная кожа. Грудь преуспевающей содержанки, плоский, сильный живот. Ноги, совершенство которых можно оценить даже сквозь кружево хвороста, наваленного до самых бедер. Аккуратный треугольник курчавых волос над непознанной мглой жемчужницы. Выходит, благородная?

Что бы там ни было вчера, сегодня и сейчас женщина была жива.

Жива, как и четверо ее мнимых убийц, в один голос утверждавших, что подобрали тело в Поясе Усопших.

Тем хуже для них и для нее.

Потому что есть лишь одно преступление, которое всезнающий Кодекс Правосудия Пелнов считает преступлением тяжелее убийства - это Изменение и Обращение. Изменение естества вещей и Обращение порядка вспять, к хаосу.

Мертвому не обратиться живым. Так было, так есть и так будет. Тех, кому это не очевидно, а в особенности тех, кому нравится делать мертвое живым - ждет смерть. Через испепеление.

- Повелеваю...

С первыми звуками его голоса время остановилось. Толпа любознательно онемела. Яблоко в руках худощавого судовладельца в щегольском желтом плаще, расшитом стразами, осталось ненадкушенным. Помощники палача напряглись, изготовившись окунуть пять факелов в чадное пламя запальной чаши.

- ...Именем Синевы Алустрала привести к смерти через испепеление...

Факела дрогнули, но не посмели опередить слова главы Дома Пелнов.

- ...Четырех преступников мужеского рода...

Тай-Кевр замолчал, ибо его холодные глаза невольно встретились с цепким взором женщины. В нем не было ни мольбы, ни раскаяния.

Всеобщее замешательство. Мужиков, ясное дело, сейчас поджарят. А что с женщиной? Как же Обратившаяся? Может, колесуют для разнообразия?

- ...Преступницу женского рода направить на дальнейшее дознание. Приговору - быть!

Тай-Кевр замолчал и перевел требовательный взгляд на распорядителя. Недоумение в глазах последнего незамедлительно сменилось преданностью и служебным рвением.

Распорядитель махнул рукой.

Палач вытер зубочистку о край рукава и заткнул ее в пышный пук волос, венчавший его макушку. Он выбросил на пальцах четверку, потом кивнул пятому прислужнику и сделал отгребающий жест ладонью - отваливай, мол, ты тут лишний. Четыре факела окунулись в запальную чашу, пятый полетел в хворост незажженным.

Судовладелец в сердцах швырнул яблоко себе под ноги. В кои то веки могли сжечь суку, да пожалели...

Истошный вопль самого живучего из обреченных, слышный даже в опочивальне, наконец затих.

Тай-Кевр вытер губы тыльной стороной ладони и отставил в сторону изящный сосуд с тягучим хмельным вином.

"Надо будет заказать обычный кубок, без всех этих художеств. Гамелинами от него так и прет", - подумал Тай-Кевр, недовольно рассматривая сосуд. Его гнутый носик чересчур походил на лебединую шею. Тай-Кевр ненавидел лебедей так же сильно, как и Гамелинов. Даром, что ли, лебеди кичатся своей дурьей красой на гербе этих зазнавшихся выблядков?!

Его полуодетая гостья молча взяла сосуд и, присосавшись к крамольному носику, осушила его до дна. Да, хорошими манерами ведьма не блистала.

Пока что он не услышал от нее ни одного слова. Немая? Но так, пожалуй, даже лучше. Женская болтливость утомительна, как зима.

Тай-Кевр знал, что будет дальше. Он отхлебнет еще вина и деловито поцелует ее набухший сосок. Она ответит ему поддельным вздохом вчерашней девственницы. Своими крепкими пальцами он прикоснется к ее ладным ягодицам и его ладони почувствуют призывную дрожь ее тела. Он будет нежен или жесток - какая разница? Он изопьет ее всю и отшвырнет прочь. Дескать, больше не желаем.

А потом, когда дознание окончится, будет огонь и ликование толпы, едва ли она успеет разбежаться за то время, что он, Тай-Кевр, отдаст испытанию Измененного, колдовского лона женщины. Справедливость восторжествует и судовладелец в желтом плаще сможет с чистой совестью сожрать свое яблоко.

Тай-Кевр в изнеможении опрокинулся на спину. Его опустевший взгляд уперся в потолочную роспись: "крылатые корабли"-альбатросы под Солнцем Непобедимым.

Да, затянувшееся сегодня все еще длится.

Наверное, нет и четырех часов пополудни. Но почему-то кажется, что Судный Плац был тысячу вечностей назад. А, быть может, не был никогда.

Новая наложница Тай-Кевра, от которой он пока еще не слышал ничего, кроме сладострастных стонов, провела пальцем по его мускулистому плечу. Вот уже десять лет, как две разлапистые татуировки покрывали его кожу, словно серебряное шитье - траурный шелк. Две татуировки - два знака мести. За отца и за брата.

- Я знаю как сокрушить Гамелинов, - сказала женщина.

Тай-Кевр вздрогнул всем телом и присел на постели.

Голос женщины был низок и глубок. Она не была немой. Она говорила на языке Синего Алустрала.

В следующее мгновение острие кинжала, выхваченного Тай-Кевром из потайных ножен в изголовье ложа, уткнулось в шею женщины, покрытую ссадинами от железного ошейника и синяками от жестоких поцелуев Хозяина Дома Пелнов.

- Говори, - прошептал Тай-Кевр. - И помни: каждое слово правды в твоих устах стоит дня твоей жизни.

- Слово правды в устах Син стоит дороже Хрусталя Небес, - цинично усмехнулась женщина и, не обращая внимания на кинжал, взглядом указала на дверь.

Тай-Кевр вздрогнул, словно от удара бича, и стремительно вскочил с ложа.

На пороге опочивальни стоял давешний судовладелец в желтом плаще со стразами и самодовольно улыбался.

Но как? Как он проник сюда? Как пробрался мимо стражи, как просочился сквозь запертые двери, как не заплутал в обманных ходах, уводящих в глухие колодцы, из которых непрошенным гостям не выбраться?

За спиной Тай-Кевра хрипло рассмеялась женщина. Но глава Дома Пелнов не услышал ее смеха.

Он зачарованно смотрел в глаза незваному гостю. Ему казалось, в этих переливчатых глазах отражается весь мир. Мир грядущего - измененный, незнакомый, мир другого Закона и другого Порядка.

Нечеткие тени оконных переплетов лежали на лицах родичей Тай-Кевра, придавая им сходство с рыбами, замершими на мелководье среди водорослей. Как и рыбы, родичи Тай-Кевра готовы были ждать долго, если речь шла о поживе или о совокуплении. Ничего более интересного родичи Тай-Кевра в этой жизни повидать еще не успели. Все они были молоды, сильны и неопытны. Почти все воины старшего поколения Пелнов погибли десять лет назад: в крепостях Лорнуома, в Веселой Бухте, на файелантах Глорамта. Но прошли годы - и вот, младшие братья тех, погибших, уже бреют бороды и дерут девок! Тай-Кевр хищно улыбнулся.

- Я собрал вас, любезные кровники, чтобы напомнить вам об Игрищах Альбатросов. В этом году Игрищам назначено жребием состояться Наг-Нараоне под покровительством Гамелинов, наших друзей и союзников. Не далее как вчера прибыли послы благородных Гамелинов. Они любезно приглашали нас, Пелнов, разделить праздник единения Благородных Домов Алустрала и все такое прочее...

Слова Тай-Кевра были встречены глухим ворчанием. Впрочем, на это он и рассчитывал, произнося откровенно подстрекательские формулы "благородные Гамелины" и "наши друзья и союзники".

Тарен Меченый вполголоса, но так, чтобы все слышали, пробормотал:

- Не век стоять Наг-Нараону...

Сильнейшие Цуддамн и Салаав, двое опытных и невероятно везучих воинов Дома, которым некогда посчастливилось уцелеть даже в ночной мясорубке близ Белой Башни во время охоты Глорамта за файелантом "Жемчужина морей", переглянулись.

- Этих бы послов в клетку и - к крабам, - мечтательно сказал Цуддамн.

- Или просто заколоть. Тоже сойдет, - добавил благородный Салаав.

Не сдержался и самый молодой из Сильнейших, Раш. Грохотнув ножнами о скамью, он вскочил в полный рост и запальчиво крикнул:

- Нога Пелна не ступит больше на обагренные кровью наших родичей плиты Наг-Нараона! Пелны придут в Наг-Нараон только за тем, чтобы принести смерть Гамелинам на остриях своих клинков! Но наше время еще не пришло, - заключил Раш упавшим голосом.

О том, что "время еще не пришло", знал каждый Пелн. А о том, когда же оно все-таки придет, не знал никто. Силы были слишком неравны. Ничто не позволяло надеяться на близкое возвышение Дома Пелнов и крах Гамелинов.

Тай-Кевр снисходительно поглядел на Раша.

- Сядь, племянник. Твой язык живет вчерашним днем.

Тай-Кевр мастерски выдержал паузу, чтобы все успели сообразить, что сейчас глава Дома Пелнов скажет нечто из ряда вон выходящее.

- Мы примем приглашение Гамелинов. Мы пошлем в Наг-Нараон три своих лучших файеланта, своих лучших борцов и сказителей, как то и заведено на Игрищах Альбатросов. Об этом сегодня же узнает каждый портовый нищий.

Среди Сильнейших вновь прополз шепоток. На этот раз озадаченный.

- А о том, что вы услышите сейчас, ваши языки и уши должны будут забыть, как только вы покинете этот зал. Однако ваш рассудок должен запечатлеть каждое мое слово. И когда наступит время - а оно уже совсем близко - вам останется лишь пройти там, где сейчас лягут мои слова.

Теперь Тай-Кевр видел в лицах своих родичей одно лишь трепетное внимание. Он набрал побольше воздуха в легкие и начал:

- Итак, могуществу Гамелинов есть предел...

Кальт находился в пути уже десять дней. Родом из дикарской Северной Лезы, он был крепок, упрям и самоуверен.

Кальт промышлял лозохождением, выискивая воду, руду и честные места для домов и капищ. Часы досуга он проводил на рыночных площадях, состязаясь в кулачном бою и на мечах с теми, кто полагал синяки и шрамы лучшим украшением мужчины. Как ни странно, Кальт знал и грамоту. Правда, книгочей из него был никудышный.

Орудия труда - две серебряных нити с отвесами, ясеневый прут, стеклянный сосуд с кедровым маслом, внутри которого парил, словно бы невесомый, янтарный шарик, и кое-что еще - были уложены в кожаный мешок, притороченный к седлу. Меч, тоже бывший в некотором роде орудием труда, висел у пояса.

Кальт редко останавливался на ночлег в придорожных трактирах. Когда ему хотелось по-человечески выспаться, он наскоро обустраивал себе ночлег в лесу. Лес Кальт сызмальства привык считать вторым домом. Всего отличия - отхожих мест столько же, сколько спален.

Ну а с после того, как он пересек границу Харрены, можно было при желании дремать в седле, не прерывая движения. Благо дороги в Харрене позволяли.

Прямые и широкие, вымощенные греовердом, отшлифованные колоннами солдат, подошвами скороходов, караванами купцов и колесницами торжественных процессий, харренские дороги были настоящими произведениями искусства.

Пять раз за дневной переход путник встречал колодцы, дважды - постоялые дворы, не менее одного раза - укрепленные "гнезда" дорожной стражи. Если дорога проходила через лес, то по обеим сторонам деревья были вырублены на двадцать шагов, а подлесок уничтожен на пятьдесят. Вооруженные егеря следили за тем, чтобы вырубки не зарастали: злоумышленнику не устроиться в придорожных кустах, разбойнику не спрыгнуть с нависающей над дорогой ветки.

Там, где хороши дороги, вести распространяются со скоростью ветра. Кальт понимал: о том, что война Харрены с Северной Лезой, его пасмурной родиной, неизбежна, уже наверняка знает весь Север. Босому человеку, наряженному в кожаные штаны и меховую куртку зверовщика (а именно так одевался Кальт до того, как отправился путешествовать), наивно ждать дружелюбия со стороны просвещенных жителей Харрены. И Кальт его не ждал.

Нет, Кальт вовсе не хотел, чтобы солдаты дорожной стражи пускались упражняться в ослоумии при его приближении, а горделиво восседающий в измазанной навозом фуре крестьянин шипел ему вслед "ишь разъездился, варвар вонючий". Вот почему Кальт дальновидно предпочел привычному и такому удобному наряду охотника платье харренского горожанина. Девяти собольих шкурок хорошей выделки хватило на то, чтобы превратить заезжего варвара в рядового странника. Плащ цвета осеннего вереска, сапоги из оленьей кожи, толстые холщовые брюки и рубаха с вышитым воротом - ко всему этому убранству пришлось привыкать, но Кальт справился.

Позади лежали подернутые первым инеем леса и обновленные засеки необузданной Лезы, затаившейся в преддверии бессмысленной войны. Впереди - неизвестность.

Одиннадцатый день пути застал Кальта в самом сердце векового харренского леса. Дорога была пустынна и молодой лозоходец поневоле затосковал. Какое будущее ждет его заносчивую родину? Какая судьба уготована ему самому?

Ответ на первый вопрос Кальт знал: бесславное поражение и обновленный кабальный договор о рудных и пушнинных промыслах. А ради ответа на второй он оставил своих родичей перед лицом войны, заслужив упреки в трусости и малодушии. Но этот ответ стоил презрительных желтозубых оскалов выживших из ума старух и злобного шипения дядьев и братьев - в этом Кальт не сомневался.

Вдруг на дорогу перед Кальтом вышли люди.

Они поднялись в полный рост прямо из пожелтевшей придорожной травы - будто из земли выросли. Если бы Кальт не знал про такие трюки - канава, прикрытая сверху дерном и человек в ней, прильнувший ухом к земле - то, пожалуй, удивился бы. А так пришлось ограничиться испугом.

Кальт быстро оглянулся. Сзади тоже гости.

Это были ронты, Кальт сразу узнал их по неряшливому виду и пытливой алчности во взорах. Наемники, временно оказавшиеся без работы.

Немало таких сползлось в Харрену, предвкушая поход на Север. Не исключено, что эти вояки попросту дезертировали из-под харренских знамен и ушли на вольные хлеба. Наверняка не дураки попировать на деньги, добытые из кошелька одинокого путника. А значит и из его, Кальта, кошелька.

Ронты были вооружены не совсем обычно. Круглые кожаные щиты отсутствовали, короткие мечи были рассчитаны под левую руку, а для правой у каждого имелась ладная дубина.

- Хорошо мне видеть тебя, человек, - процедил сквозь зубы предводитель ронтов, старательно выжимая к случаю весь свой небогатый запас харренских слов. - И людям моим хорошо. Твой мешок большой - знаю, там много полезного.

- Уходите. У меня есть только одежда. В мешке - инструменты. Можете их купить, но платить придется жизнью.

- Верткий язык, ловко служит! Но правда не ему, правда - эта, - вожак ронтов со значением потряс дубиной.

- Тогда говори свою правду, - Кальт слез с коня и вынул из ножен меч. Увы, чутье подсказывало ему, что разойтись подобру-поздорову не выйдет.

Жестом осадив своих людей, ронт наморщил узкий лоб и пошел на Кальта.

- Пляши, человек с большим мешком, - проворчал он.