Заминка вышла только одна: чтобы вернуться в девичий терем, следовало миновать двор, где оба принца в окружении неизменной горластой ватаги своими средствами сражались с собственным предсвадебным мандражом. Привычным мужским способом, отчасти в глубине души презираемым Имоджин. Обнаженные по пояс, они опять схватились на мечах.
Кто-то из молодых дружинников топтался и кружил подле, попарно, занятый тем же самым, но в большинстве своем народ за долгий летний день пыл уже поутратил и утомился, ожидая, покуда им разрешат разойтись и приступить к празднованию завтрашних событий. Добрый человек, как известно, за неделю пьян. Похоже, силы оставались только у этих двоих. Судя по себе, Имоджин рискнула предположить, что это играет в их жилах предсвадебный кошмар. Возгласы зрителей подсказали, что на бойцов сделаны ставки, но, как бы там ни было, она собиралась проскользнуть мимо незамеченной.
Ей это почти удалось.
Звон, удар, звук падения, чуть слышное сквозь зубы поминание черта… Единогласный разочарованный вздох: видно, большая половина зрителей рассталась со своими денежками.
— Имодж, постой!
Ну, не бежать же в самом деле. Ойхо, подняв с земли меч, а с бревен-скамеек — тунику, и вытираясь ею на ходу, спешил к ней. Проиграл, кольнула мысль. Из-за нее. Отвлекся. Она знала Олойхора с детства. Проиграть даже ради нее… этим можно пренебречь, но не заметить этого нельзя. Ким в стороне, не глядя на обоих, вытирался и одевался. Все остальные бесстыдно глазели. Лакомый кусок, услышала она. Девка в самом соку. В лучшей поре.
— Ну, — спросила она, — чего?
Сделала шаг назад, чтобы оказаться вне сферы его волнующего запаха, и уперлась спиной в бревенчатую стену. Словно не заметив, а может — не поняв, Олойхор надвинулся вновь.
— Чего тебе? — сдавленно повторила Имоджин. Бежать было некуда.
— Вечеринка сегодня будет, — сказал Ойхо, разглядывая ее лицо ближе, чем ей бы хотелось, и словно только сейчас вспомнив, зачем он за нею погнался. — Вроде как последняя… для одного из нас. Придешь?
— Э-э-э… а куда? И кто еще будет?
— А меня недостаточно? Там, у девчонок. — Ойхо небрежно мотнул головой в сторону одноэтажной бревенчатой постройки, где были комнаты у девиц.
— Право… разве мне туда можно?
— Да ты не бойся. Никто тебя не обидит, и уйдешь, когда пожелаешь. Циклоп будет, ну вот еще Шныря возьмем для смеху. Четверо вас — четверо нас. Э, я так, в шутку сказал.
Невесте не пристало идти на мальчишник. Там пьянство и разврат. Имоджин это знала. Ее хорошо воспитывали. Но ее тянуло туда неудержимое любопытство. Как это все у них? Какой-то, может быть, тайный знак — за или против? Ей завтра придется назвать имя! Если б хватило решимости, Имоджин бы и вовсе сбежала с узелком. От обоих. Олойхор притягивал ее — но и пугал тоже.
Да уж больно далеко Плоские Земли.
Уже совсем скоро ей придется лечь спать не одной.
Эти девушки… они знают — как.
Когда подойдешь и взглянешь в лицо своему страху, кто знает, может, не так он окажется и страшен? Девки все делают этот шаг.
На робкий стук ей отперла рыжая Карна в красном платье с таким вырезом, что туда, коли невзначай оступиться, можно ухнуть с головой. Им не о чем было говорить, рыжая ничему не удивлялась, а потому Имоджин просто прошла мимо нее сквозь сени в тесный зальчик, устроенный в соответствии с представлениями хозяек о месте, где следует принимать гостей.
По бокам от входа тянулись широкие низкие лавки, застланные цветными половичками, с вышитыми крестом подушками. На одной из них, в густой тени, в свободной позе, подтянув колено к подбородку, сидел Циклоп Бийик. Его кубок стоял рядом, на скамье, а неподвижный взгляд погрузился в декольте Карны. Когда Имоджин возникла на пороге, Циклоп перевел глаза на нее, но тяжелое, как камень, выражение лица изменить не удосужился. С какой стати? Здесь она была не на своей земле, а значит, и правил в отношении нее как бы не существовало.
Шнырь ошивался вокруг столов, поднимаясь на цыпочки, чтобы разглядеть расставленные там яства: копченые крылышки, пироги, нарезанные кусками, сложенными в пирамиды, и привозные заморские фрукты, сласти из отжатой, спрессованной и высушенной ягодной мезги, местное золотистое ячменное пиво и разноцветные вина на всякий вкус. Раз или два рука его протянулась, но Карна отогнала его беззлобным шлепком. Знай свое место.
Судя по всему, она была совершенно равнодушна к наличию или отсутствию Имоджин. Остановившись в торце стола, рыжая окинула его придирчивым взглядом. Видно, именно она отвечала здесь за угощение.
Имоджин судорожно вздохнула. Натоплено было слишком жарко, а окна — с бычьим пузырем, а не слюдяные, как в тереме — завешены от комаров. И тяжелый приторный запах неизвестных курений, с непривычки вызвавший у Имоджин головокружение и чуть ли не дурноту. Все как будто ненавязчиво диктовало местные правила игры, располагая избавиться от лишнего надетого.
Во всяком случае, ворота рубах на мужчинах были распахнуты, и никого это, очевидно, не стесняло.
Ким, занявший лавку у стены, противоположной Циклопу, приветствовал Имоджин взмахом руки. Она совсем уже хотела сесть с ним рядом, когда разглядела, что место занято. На скамье, положив голову Киму на колени, раскинулась белобрысая Молль. Платье на ней было нежно-голубое, и, опустившись, рука Кима зарылась в ее локоны, и словно сама по себе принялась перебирать их.
Эта пара забрала в свое распоряжение целую бутыль с вином, и, как показалось Имоджин, оба были уже более чем пьяны. Сцена эта больно ее кольнула. Олойхор не показывался. Никому не нужная, она сделала осторожный шажок к дверям.
— О! — услышала она голос, низкий и даже хриплый. — Дорогая гостья. Здравствуй. Проходи.
Дальнюю стену зальчика прорезали три полукруглые двери в три частные комнатки, как сообразила Имоджин, для уединения. В конце концов, где-то же должны эти особы отдыхать даже друг от друга. Все три проема были завешены кисеей и изнутри подсвечены. Дайана стояла на пороге средней, и при виде нее Имоджин сделала несколько невольных шагов в обратном направлении.
На смуглой диве был лишь прозрачный платок, обернутый вкруг бедер, а корсаж… Только встав вплотную, Имоджин смогла определить, что все изысканные узоры белоснежных кружев, похожие на изморозь на окне или на художественный орнамент дорогого кованого клинка, просто нарисованы на бронзовой коже. Смоляную кудрявую гриву Дайана пустила по плечам и спине. Назвать ее одетой язык не поворачивался. И в то же время лицо этого порока было изумительно прекрасно. Столь же величественно она вошла бы, облаченная лишь в гирлянды цветов. Впрочем — а кто сказал, что не входила?
И времени, и фантазии у нее было ой сколько! Олойхор… всегда получает лучшее.
— Кого бы ты ни выбрала, — сказала Дайана, — ты заберешь отсюда половину жизни. Или всю жизнь.
— Мне это тоже, — Имоджин сглотнула, — предписано сверху.
— Это достойный путь. — Дайана не то кашлянула, не то поперхнулась смешком. — И достаточно приятный к тому же. Такая, как ты, верно, не станет замужем скучать?
— Соскучишься тут. — Имоджин вспомнились все сегодняшние мешки и банки. А ведь пойдут еще дети! Да-а!
— И что же? Приговор уже вынесен? В смысле — выбор уже сделан?
Вкрадчивость и жара. Имоджин посмотрела прямо в расширенные зрачки Дайаны. Непохоже, чтоб та была хоть сколько-нибудь пьяна.
— Я должна назвать имя только завтра, — ответила она. — В присутствии официальных лиц. Если они каким-то образом узнают раньше, я лишу их маленького сюрприза. Из них не так-то легко выбрать, верно?
— Тут тебе никто не подскажет. — Красавица смотрела мимо нее. — Разве что попробуй обоих, пока есть время. Не то гляди, ошибешься на всю оставшуюся жизнь.
— То есть? — не поняла Имоджин.
Смуглянка отвела взгляд, усмехнувшись одними губами. Взор ее сделался мрачным, а пальцами она тронула кисею.
— Гляди, — сказала она. — Твое право.
И чуть наклонила голову. Имоджин однако поостереглась воспринять это как поклон.
— Почему мне кажется, будто кто-то просил выяснить это для него? Или Олойхор только приказывает?
Дайана продолжала усмехаться, все так же глядя в упор.
Имоджин не пила вина, но от духоты голова у нее пошла кругом… или же тут в огонь были брошены запретные травки. Ей казалось, что вокруг стоит гул и визг, и непонятно, какую долю этого шума составлял ток крови в ее собственных висках. Еще краем глаза она успела углядеть, как Молль за руку протащила за свою занавеску упирающегося Кима, а после уже поспешила выйти на двор.
Терем громоздился перед ней — несколько шагов всего. В крохотных окошках, прорезанных в бревенчатых стенах одно над другим, всюду горели огни. Имоджин схватилась руками за голову и зажмурилась. Оказаться бы сейчас не здесь, а посреди огромной, зеленой плоской равнины, в кругу стоячих камней, куда водил ее отец.
Давным-давно, и видно оттуда было далеко-далеко во все стороны. До самого моря. Камни завертелись хороводом, и такая ясность и покой…
За спиной у нее хлопнула дверь, сбив ее с мысли и не позволив даже мысленно достигнуть желанной земли.
Олойхор в распахнутом жилете, белея в темноте сорочкой, догнал ее, перепрыгнув на бегу подвернувшуюся скамью.
— Ты уже ушла? Что… она тебе сказала?
Имоджин в панике попятилась. Она его там не видела. Где он ждал? За занавеской… в комнате Дайаны?
— Если она вякнула что-нибудь не то, завтра же уйдет отсюда. Пешком. Босиком!
Против воли она улыбнулась, что, видимо, и было его целью, Ойхо есть Ойхо, даже спустя восемь лет. Возбужденный и убедительный. Как все они, слегка пьяный на самых законных основаниях.
Как оказалось, зря она утратила бдительность. В следующую секунду ее впечатали спиной в бревна, и Олойхор впился ей в губы и держал ее так, пока она не перестала вырываться, практически покоренная или, может быть, обессилевшая перед его напором. Тело его сквозь ткань казалось просто раскаленным.
— Вот так! — сказал он ликующим шепотом. — Я хотел это сделать и сделал. Я хотел, чтоб ты знала это до завтра. Это может быть нашим, Имоджин. Ты и я.
— До завтра, — промычала она невнятно, отодвигаясь и нашаривая спиной дверь. — Спокойной… э-э-э… ночи.
Вот ужас-то! Какое развлечение для воротной стражи!
2. Выбери меня!
Ритуальный этикет предписывал невесте предстать перед собранием последней. Проще умереть, чем пережить это время. К счастью, Имоджин не пришлось ничего делать самой: спозаранку ее покои наполнились толпой полузнакомых королевских родственниц, решительно присвоивших себе бразды. Имоджин оставалось только покорно поворачиваться в руках их расторопных прислужниц. Ее вымыли прямо в спальне, не позволив спуститься в дворовую баню, ополоснули в семи ароматных водах и вытерли новым льняным полотенцем, специально для этого дня сотканным и расшитым вперемежку петухами и солнцами. К слову, Имоджин предпочитала старое белье, просто потому, что оно мягче и не так царапается.
От нее требовалось только стоять, опустив руки. Казалось, ей бесконечно долго расчесывали волосы, вплетая в них зеленые ленты. На голову вместо ежедневной повязки невесты, которую она носила с малых лет, надели маленькую ажурную шапочку, сплетенную из тонкого шнура и украшенную цветами. Тяжелые золотые височные кольца сегодня тоже символизировали полуденное солнце. Словом, к моменту, когда настало время облачаться в платье, Имоджин уже вполне созрела, чтобы покончить со всем этим раз и навсегда. Одним решительным ударом.
Все свое приданое Имоджин сшила и вышила сама под руководством Агари, но подвенечное платье ей готовили девки, в страшной от нее тайне. Его внесли на вытянутых руках, и если ждали восторгов и ахов, то невеста всех разочаровала. То есть, если бы то была не ее свадьба, она вполне отдала бы должное их трудам. Сейчас же Имоджин едва видела, что на нее надевают. Пусть спасибо скажут, что зубами не стучит.
И все же оно было великолепно. Сплошная вышивка по самому тонкому белому полотну: причудливые переплетения трав, сгущающиеся на вороте, у запястий и по подолу в неразличимый глазу запутанный узор. Даже если бы Имоджин в приступе вредности кинулась проверять, едва ли она нашла бы хоть узелок с изнанки. Агарь-то скорее всего проверяла. Талию подхватили поясом, зеленым, с тканой золотом вязью. На ноги вместо привычных сандалий из ремешков или чуней, в каких, в зависимости от времени года, Имоджин круглый день крутилась по двору и закромам, ей выдали настоящие башмачки, полностью закрытые, и со шнуровкой. Жаркие.
Будет вселенская беда, коли на невесту пылинка сядет.
Утешало, впрочем, что всего и дороги — двор перейти, от терема семьи к общему, где Клаус и Лорелея своею властью могли кого угодно объявить мужем и женой, коли за скреплением уз приходили к ним, а не к богам.
И оставалось надеяться, что отныне не каждый день эти лица будут расплываться в идиотских улыбках. Все, кто только сумел остаться сегодня в тереме, кажется, специально столпились в коридорах и на крутых узких лестничках, чтобы столкнуться нос к носу с ней и с сопровождающей ее процессией. Имоджин в который раз поклялась себе, что в первый и последний раз она — главное действующее лицо этого балагана.
Эта мысль, как и все прочие, посетила ее ненадолго, тут же исчезнув под гнетом ответственности, страха сделать выбор «неправильный» или не такой, какой от нее ждут. Да и вообще сегодня был не самый ее удачный день.
Достаточно сказать, что она чувствовала себя полной дурой, такой круглой, что впору катить. Слова, которыми обменивались окружающие, отскакивали от ее сознания, как от стенки горох, образы похожи были на тени за кисеей. Она не смогла бы определить, кто берет ее за руку!
А вы еще хотите, чтобы она сделала выбор!
Хвала богам, старым и новому, сам момент выбора Клаус и Лорелея обставили приватно. В зал, где все ее ожидали, Имоджин вошла в сопровождении одной лишь Агари. Настроение у няньки было мрачное и торжественное. Казалось даже, будто это она задает всему тон. Имоджин не видела выражения ее лица, но ей чудилось, что за ее левым плечом шествует по меньшей мере дюжина трубачей, исполняющих гимн.
Главные места согласно протоколу — два кресла на возвышении в дальнем от входа конце зала — занимали, естественно, Клаус и Лорелея. На бледном лице королевы цвели яркие пятна румянца. Словно это она выходила тут замуж. Будь Имоджин чуть-чуть более в себе, она бы непременно сообразила, что ни разу не видела королеву более взволнованной.
Солнце лилось в полукруглые окошки, прорезанные в боковых стенах зала. В это время года, в августе, здесь не топили. Обычно Имоджин посещала зал собраний, когда он бывал полон людей, и сегодня он показался ей намного просторнее. Пустые лавки вдоль стен тянулись как дороги. На них порознь, у двух разных стен, в одиночестве сидели соискатели, тоже одетые в лучшее, что у них было: шитые серебром туники черного шелка и черные же рубахи с узкими рукавами. Имоджин могла и не поднимать взгляда: она и так лучше всех в зале знала содержимое их сундуков их официальные требования к одежде принцев.
Стоило ей перешагнуть порог, как молодые люди поднялись на ноги. Справа стоял Олойхор, и жар, источаемый им, вполне мог заменить жар печи, когда Имоджин прошла мимо, чтобы остановиться перед царственной четой. Его желания были недвусмысленны, как шаровая молния. Ким, напротив, стоял чрезвычайно бледный, явно норовя незаметно прислониться к стене. Судя по тому, каким она видела его накануне — да еще после ее ухода он, видимо, догонялся! — чудно было вообще ожидать от него сегодня способности сохранять равновесие.
У входа застыл молчаливый Циклоп Бийик, и безопасность, и почетный караул в единственном лице. Вчера на вечеринке у девок он выпил, надо полагать, не меньше Кима, однако этому никогда ничего не делалось.
Да вот еще плаксивый Шнырь с его невнятным белесым личиком как-то проскользнул за господами. Больше не допустили никого, только птаха беззаботно чирикала на подоконнике.
Орлов Алекс
Лондон Джек
Лукьяненко Сергей
Муркок Майкл
Зыков Виталий
Контровский Владимир