Чтение 69–й страницы книги ~Кононов Варвар~

После штрафной выпили третью, и Ким, придя в лирическое
настроение, произнес:

Я сошью свою печаль

Светлым,

Повяжу ей за спиной

Крылья,

Пусть летит она

Степным ветром,

И развеется

Шальной пылью...

- Не хуже, чем у Есенина! - восхитился хозяин. - Только
почему все про травы да степные ветры? Татар у тебя в роду не
было?

- Не знаю, - сказал Ким, обгладывая персиковую косточку. -
Может, и были, Анас Икрамович. Любого русского поскребешь,
татарином запахнет.

Икрамов кивнул, задумался, потом, поднявшись, встал в позу:
правая рука вытянута, левая прижата к сердцу. Лицо его
посуровело, голос зарокотал, пробуждая эхо под высокими сводами.

Я памятник себе воздвиг нерукотворный,

К нему не зарастет народная тропа,

Вознесся выше он главою непокорной

Александрийского столпа!

- Ну, уже до Пушкина добрались, - вздохнул Ким и принялся
ощипывать килограммовую гроздь винограда. - Кто теперь на
очереди? Брюсов, Блок, Некрасов? Только Маяковского не стоит, не
люблю.

Крякнув, хозяин помотал головой, хлопнул себя по лбу и
опрокинул штрафную. Затем выпили по четвертой, закусили, и
Кононов решил, что надо бы восстановить метаболизм, уже
отклонившийся от нормы. Трикси справился с этим за секунду, так
что речи Кима были вполне разборчивы.

Я - гончий пес,

Пока я жив,

Все мчусь куда-то.

Куда, скажи?

Я - сокол быстрый,

Кружусь над полем,

Ищу чего-то...

Чего, скажи?

Икрамов долго размышлял и хмурился, являя напряженную работу
мысли, потом лик его посветлел, а глаза озарились дивным сиянием.
Шагнув к стене, увешанной клинками, он с нежностью погладил
рукоять дамасской сабли, провел ладонью по чеканным ножнам и
выдохнул: "Меч!" Он что-то пытался вспомнить, но этот процесс
шел, кажется, нелегко; его зрачки то вспыхивали, то тускнели,
морщины прорезали лоб, слова, едва родившись, таяли в безмолвии.
"Мучается человек, - подумал Ким и предложил: - Помоги ему,
Трикси!"

Помощь оказалась действенной. Икрамов снова произнес: "Меч!"
- и, со свистом втянув воздух, стал декламировать стихи:

Меч отбросил я далеко

И прекрасную тигрицу

Обхватил двумя руками,

Словно царь свою царицу.

Грозно хищница рычала

И рвала когтями кожу.

Обезумел я от боли

И ее прикончил тоже.

[Шота Руставели "Витязь в тигровой шкуре"]

Он сел и вымолвил, глядя на Кима с тревогой и надеждой:

- Мое? На этот раз - мое?

- Ваше. Это - ваше! - склонил голову Кононов и потянулся к
бутылке. - Не смею спорить с классиком! Э, коньячок-то у нас
того...

- Чавгур! Не видишь, пусто на столе!

Бутыль "Наполеона" возникла, словно из пятого измерения.
Оприходовав штрафную, Ким с сожалением вздохнул, поглядел на часы
и сказал:

- Хорошо посидели, Анас Икрамович, лучше не бывает! Однако
же мне пора. Дел невпроворот, и все какие-то неприятные,
скандальные... Взять хотя бы эту историю с Черновым...

- С его женой-красавицей? - уточнил Икрамов. - Ну, тут я на
Пашку гроша не поставлю! Ты молодец-молодцом, а он...

- А он ей развода не дает. - Ким снова взглянул часы. - Вот,
встретиться с ним хочу, потолковать, как мужчина с мужчиной...
Прямо сегодня. Сейчас.

- Здравая мысль, - одобрил хозяин. - Хочешь, вместе поедем?

- Спасибо, но вопрос уж больно деликатный... Такие проблемы
лучше решаются тет-а-тет... Но если машину дадите с водителем,
буду весьма благодарен.

- Машину! Да я тебе... - начал Икрамов, широко разводя
руками. Это, вероятно, означало, что нет пределов его
гостеприимству.

Они поднялись; хозяин пошатнулся, но Ким стоял твердо.

- Джигит! Крепкий парень! - с одобрением произнес Анас
Икрамович, поворотился к галерее и щелкнул пальцами. На пороге
возник Томас. - Рустама зови! Скажи, что гостя моего к Чернову
повезет. На сером "Линкольне"... Нет, к дьяволу "Линкольн"! Пусть
"ЗИМ" выводит! Тот, что недавно отреставрировали, черный, с
малиновой обивкой!

Томас невозмутимо кивнул и исчез, а хозяин стал прощаться с
гостем, жать руку и пить "на посошок". Затем подтолкнул его к
террасе:

- Иди и меня не забывай! Мой дом - твой дом!

В дверях Кононов обернулся. Анас Икрамович сидел за столом,
над костями индейки и остатками салатов, и с блаженной улыбкой
глядел в потолок. Глаза его мерцали, губы шевелились, и Ким,
напрягая слух, уловил:

Подстрелив козленка в роще,

Сели витязи за ужин.

Небогат был пир походный,

Но зато по-братски дружен.

На заре они проснулись,

Повели коней к ручью,

И разъехались, рыдая,

Каждый в сторону свою.

* * *

Диалог тринадцатый

- Садись, Зайцев, пей... Не хочешь пить? Ну тогда слушай,
Глеб Ильич. Разговор есть.

- Я весь внимание, Анас Икрамович.

- Скажи мне, Зайцев, сколько объектов под нашей защитой?

- Около пятисот.

- А ежели точнее?

- Четыреста восемьдесят два, в Центральном, Невском и
Фрунзенском районах. Кое-что на Васильевском и Петроградской
стороне.

- Это считая с банками, "Пассажем", "Европейской" гостиницей
и "Асторией"?

- Да. Но без мелочи, всяких ларьков да палаток.

- А этих сколько наберется?

- Надо у сборщиков узнать. Думаю, тысячи три.

- Хмм... Вот что, Зайцев, решил я реформировать нашу
структуру. Ты своих аналитиков к компьютерам посади, и пусть они
составят мне два списка: в первом - заведения порядочных людей, а
во втором - мошенников и жуликов.

- Они все мошенники и жулики, Анас Икрамович. Видит бог,
все!

- Не прав ты, Зайцев, ой, не прав! Это в тебе прежняя
закваска бродит, с кагэбэшных времен - никому не верить! А
люди-то все разные: одни обманывают в силу обстоятельств, чтоб
дело их не рухнуло, другие жулики по природе. С учетом данного
факта пусть списки и составляют. А потом...

- Что потом?

- С порядочных брать дани не будем. Так я решил.

- Анас Икрамович... позвольте кое-что напомнить... Сейчас
районы, перечисленные мной - сфера влияния нашей структуры. Но
свято место пусто не бывает! Мы уйдем, придут другие, тамбовские
либо казанские, и для наших бывших подзащитных ничего не
изменится. Ровным счетом ничего!