Михаил Ахманов

Среда обитания

Он был смертельно болен. И не только он один - всю его планету сотрясали социальные и природные катаклизмы. Но сейчас унесенный ураганом времени и оказавшийся в чужом теле и в чужом мире Павел с ужасом осознал, чем пришлось поступиться неведомым городов не было ни памяти о прошлом, ни цели в будущем, ни синего неба над головой. Все это осталось на загадочной Поверхности. Но Павел, чужак из далекого ХХI века, не смирился и начал свой долгий путь наверх...

Этот роман автор адресует тем, кто недоволен нынешними временами.

Помилуй Бог! - как говорил генералиссимус Суворов. Не было бы хуже!

Необходимо со всей ответственностью осознать тот факт, что человеческая цивилизация в нынешнем ее состоянии нестабильна, а значит, нежизнеспособна и клонится к упадку. Упадок может наступить в силу множества причин, наиболее реальные из которых указаны В Пункте Втором.

"Меморандум" Поля Брессона, социолога,

представленный Комитету Безопасности

Римского Клуба в 2036 году и

уничтоженный в период Эры Взлета.

Доктрина Первая, Пункт Первый

Глава 1

ДАКАР

Он находился в вагоне поезда. Вагон выглядел непривычно, но странность его бы пряталась и ускользала от взгляда, слуха и судка. Если говорить определенней, глаза еще что-то замечали, но погруженный в дремоту разум не в силах осознать увиденное, словно начисто лишившись способности к анализу, к оценке событий и обстоятельств, к реакции на окружающий мир. Вместе с этим исчезло и чувство времени; он не мог сказать, сколько минут, часов или дней сидит в глубоком мягком кресле, бездумно уставившись в угол между полом и стеной вагона.

Дар логического мышления был утерян, но возможность фиксировать увиденное сохранились. Без всякой цели, просто так. Эти пассивные наблюдения не являлись пищей для ума, не будили ни любопытства, ни фантазии, а оседали где-то в безднах памяти, проваливались в мертвую ее трясину и таяли - так, как тают звезды в рассветных небесах. Частицы реальности, подчиняясь внутреннему бессознательному ритму, мелькали перед ним картинками-вспышками на невидимом экране: проблеск, темнота и снова проблеск. Одна картинка, другая, третья, четвертая... Пол. Обыкновенный пол из темно-коричневого пластика. Не гладкий, а чуть ребристый. Рисунок - шестиугольники с насечкой, идущей то вдоль, то поперек. Пол идеально чистый, не видно ни пылинки, ни соринки.

Спинка кресла - того, что впереди. Тоже пластик, оттенка кофе с молоком. Над спинкой торчит голова. Женская. Пышная прическа: пряди волос уложены в виде океанских волн. И цвет такой же: у корней - фиолетовый; потом синий, лазурный, зеленый, нежно-нефритовый и на самых кончиках - белый, как морская пена ...

Проход. Широкий проход справа, за ним - ряд кресел у противоположной стены. Большей частью пустых, только где-то впереди смутно маячит фигура в пестром облегающем комбинезоне. Яркая броская ткань - чередование алых и желтых полос черный узор у запястья и ворота... Мужчина? Женщина? Непонятно...

Слева стена - светло-серая, слегка вогнутая, плавно переходящая в потолок. На сером фоне - рисунок: розовые нити расходятся бесконечной паутиной, ползут к потолку и полу. Стена чуть заметно мерцает, вагон слабым жемчужным светом. Настолько слабым, что конец вагона не разглядеть. Или он слишком длинный?.. Много длиннее обычного, а еще...

Окна!

Окон нет. Нет покачивания, потряхивания, лязга; стыках рельсов, гула моторов, скрипов, шорохов, тишина! Ни звука, ни признака движения... Но он почему-то знал, что находится в поезде и несется вперед со скоростью пули. Куда? Вероятно, домой... Эта мысль, прорвавшись сквозь вязкий туман, окутавший сознание, почти разбудила его.

Поезд... Он - в поезде... Значит, возвращается из Москвы в Петербург. В последние годы, после начала болезни, он ездил только в Москву, к своим издателям. Ездил на день. Болезнь не отпускала его надолго: все понедельники и четверги он проводил в диализа - лежал, подключенный к искусственной почке, и с каждым разом эти сеансы становились дольше и мучительней. Врачи и медсестры посматривали на него с плохо скрытым сочувствием - мол, почти не жилец...

Эти взгляды вдруг ясно вспомнились ему, заставив вздрогнуть. Сумка! Он судорожно пошарил рукой по сиденью, с трудом нагнулся и заглянул под кресло.

Сумки не было.

Странно. Даже не странно - ужасно!

Черная кожаная сумка сделалась для него таким необходимым предметом, как брюки, башмаки, пиджак. В сумке - лекарства, еда, бутыль с водой...

Без этого он мог прожить три часа или четыре, может быть, шесть, но срок отпущенного времени был неопределенным - лекарство могло понадобиться в любой момент. Ему полагалось находиться рядом, в сумке, не дальше чем на расстоянии протянутой руки. Но сумка исчезла.

Осмыслив это, он ощутил мгновенный всплеск отчаянного страха. Но сковавшая его слабость не походила на предвестник приступа - скорее на утомление, которое испытываешь после долгой и нудной работы. Или на похмелье... Однако в последние годы он пил лишь слабое вино.

"Время еще есть", - подумал он, заставляя себя успокоиться. В голове по-прежнему плавал туман, мысли сочились капля за каплей, но этот процесс как будто ускорился - к нему возвращалась если не память, то способность рассуждать.

Итак, он в поезде и возвращается домой. В Петербург, к жене и сыну... Вероятно, едет скоростным экспрессом, каким ни разу не катался - пустили недавно, и билеты дороги... Но если купил дорогой билет, значит, дали гонорар в издательстве... Для чего он посетил Москву? Конечно, новый роман привез..., только название не вспомнить...

Зато внезапно вспомнился кабинет редактора - крохотная комнатка с письменным столом, парой кресел, сейфом и шкафом, забитым книгами. Вспомнился и редактор, молодой светловолосый мужчина по имени Андрей. На редкость приятный и гостепремный... Они пробавлялись кофейком и говорили о знакомых... не просто знакомых - писателях... Их имена вдруг всплыли в памяти - Олди, Валентинов, Перумов, Романецкий... Потом Андрей достал из сейфа ведомость и конверт с деньгами. Он расписался, деньги сунул в сумку, на дно, под сверток с едой.

Точно, в сумку...

Дьявол! Где же она? Возможно, в этом поезде-экспрессе сдают в багаж? Чтобы не протащили взрывчатку или пяток гранатометов?

Но если сумка в багаже, то деньга и лекарства должны быть с ним. Как же иначе?.. Вынул их и рассовал в карманы...

Он вяло пошарил ладонью по груди, затем у бедра полагалось быть карманам, но не обнаружил его. "Надо бы встать, проверить..." - мелькнула мысль. Но сил подняться не было.

"Нет, - подумалось ему, - про Олди, Перумова остальных беседовали в прошлый раз, в апреле, нынче - май! Месяц прошел, всего лишь месяц... За месяц роман не напишешь, а значит, не было и повода, чтобы поехать в Москву. Зачем же туда отправился? Друзей навестить? Ольгу с Андреем? Но повидал еще в апреле..."

Знакомые лица всплыли перед ним и тут же растаяли в жемчужном блеске стен. Все же непонятно, куда он ездил и зачем... Но сейчас определенно возвращается. Домой. Экспрессом. Хода от Москвы до Петербурга меньше четырех часов. Столько можно выдержать - тем более что неприятных симптомов Пока что нет. Не хочется ни есть, ни пить, одна лишь слабость и коловращение в мозгах... Ну, ничего, рассосется! Как-никак врачи обещали, что год он еще протянет. Возможно, даже полтора...

Опустив веки, он представил, как берет свою сумку в багажном отсеке, выходит на перрон вокзала, спускается в метро и едет в Купчино, на южную петербургскую окраину. Зелень вокруг, птицы щебечут, свежо, но не холодно, и окна в квартире распахнуты настежь. Жена, конечно, ждет... глаза встревоженные, нервно подрагивают тонкие пальцы... Всегда волнуется, когда его нет дома. Сын... Сын, вероятно, на работе. Вечером придет, с бутылкой вина, сухого красного... Вино, которое он любит, которое теперь только и пьют в семье. И выпьют в этот раз, а заодно расскажут, куда он ездил и зачем. А еще напомнят, какой сегодня день. Ясно, что не выходной - по выходным он никогда в Москву не ездит. Скорее, пятница. Отлежал вчера под искусственной почкой, взбодрился и поехал... Вот только какого черта понесло в Москву?..

Пол под ногами почти неощутимо дрогнул. Он открыл глаза и уставился на прическу сидевшей впереди женщины. Похоже, способность удивляться ожила: он осознал, что видеть этакое произведение куаферного искусства ему еще не доводилось. Фиолетовое, синее, зеленое... все лежит волосок к волосу, волны-локоны неподвижны, и в то же время мнится, будто они стекают один за другим к плечам и шее. "К пляжу, - подумал он. - Для полной гармонии спина должна быть обнаженной, загорелой, золотистой..."

Что-то щелкнуло, и несколько секций стены беззвучно и плавно сдвинулись в сторону. Женщина встала. Она была высокой, гибкой, в легком полупрозрачном платье, но не золотистом, а переливающемся всеми оттенками весенней зелени. Судя по быстрым движениям и экстравагантному наряду, не дома в летах, а молодая девушка... А если взглянуть на лицо?.. Но ее лица, скрытого маской, он не увидел.

Маска? Что за нелепость - маска! Он не успел изумиться, как женщина шагнула в распахнувшийся проем и затерялась в толпе пассажиров.

Человек, сидевший у противоположной стены - тот самый, в желто-алом одеянии, - тоже покинул кресло и выскользнул из вагона. Ткань, обтянувшая его тело, была очень тонкой, не скрывавшей игры мышц и очертаний фигуры - широкие плечи, мощная мускулистая спина, узкие бедра. Больше ничего разглядеть не удалось - парень тоже двигался с завидной быстротой.

Как, впрочем, и остальные пассажиры. Их небольшая толпа растаяла, пока он дивился на женщину в маске и желто-алого мужчину. Он продолжал сидеть у раскрывшейся стены, с удивлением и страхом обозревая то, что, вероятно, являлось перроном: бесконечную ровную серую поверхность со стеклянистым блеском, такие же колонны, уходившие в необозримую высь, и широкие цилиндрические желоба - ближайший, был пуст, а в следующем лежало нечто серебристое, сверкающее, похожее на гигантский, тщательно заточенный карандаш. Все чужое, незнакомое и потому жутковатое. Ни бетонных дорожек под металлической кровлей, ни зеленых вагонов, ни табло, ни ларьков и привычных стен Московского вокзала...

Слабость постепенно отступала, но он, не в силах шевельнуться, все еще пребывал в оцепенении. Мысли его смешались, туман в голове сгустился и грозил сделаться совсем непроницаемым; ему казалось, будто он спит или сходит с ума. Опустив глаза, чтобы не видеть огромного пугающего пространства, он стал разглядывать свои руки и колени, смутно сознавая, что с ними что-то не в порядке. Более точные, конкретные умозаключения были ему недоступны - мелькали лишь обрывки фраз, нелепых и неуместных, и столь же нелепое желание закрыть глаза, потом открыть их и проснуться.

Вокзал... здесь должен быть вокзал! Рельсы и поезда между бетонными платформами, оштукатуренные каменные стены, стеклянные двери, лотки с мороженым и лимонадом, носильщики с тележками, люди с вещами... Много людей, сотни, тысячи! Прямо сразу за платформами - главный зал, длинный, высокий и просторный, за ним - зал поменьше, с выходом на площадь Восстания... Слева - вход в метро, вертушки-автоматы для жетонов, эскалаторы... Десять минут до Технологического, пересадка, двадцать минут до Купчино... Сумку бы только не забыть, сумку с лекарствами, едой и, вероятно, деньгами... Где она, эта чертова сумка?

- Выходите, дем! - раздался резкий приказ, и он вскинул голову.

Человек. Мужчина. Крепкий, рослый. Одет в серебристое, блестящее, у плеч и шеи - зеркальные щитки. На лице - серебряная маска, или, быть может кожа окрашена в серебряный цвет. Позади, в нескольких шагах, - еще один, точно в таком же снаряжении. Свет играет на блестящей ткани, слепит глаза, контуры фигур расплываются, физиономии - словно огромные капли ртути... Он поднялся, перешагнул узкую щель между долом вагона и перроном, замер, уставившись в лицо серебряного. Стена за его спиной с тихим шелестом сомкнулась.

- Сумка... моя сумка...

- Какая сумка? - Голос мужчины был повелительным, отрывистым.

- Моя. В ней лекарство...

- Зачем?

- Я... я болен... Почки, нефропатия... - Словно желая убедить собеседника, он наклонился и приложил ладонь к пояснице.

- Такой болезни нет, - произнес серебряный и посмотрел на своего напарника: - Верно я говорю, Арал?

- Верно, Гаити. Никогда не слышал про больные почки.

Человек по имени Гаити, сверкнув щитками на плечах, снова повернулся к приехавшему:

- Отправляйтесь, дем, домой. В каком секторе живете? Номер вашего ствола?

- Ствол? Сектор? - тупо повторил он. - Я живу в Купчино, Дунайский проспект, номер дома...

- Чтоб мне купол на башку свалится! - перебил второй серебряный. - Заговаривается дем! Проверь-ка его, Гаити.

Гаити вытянул руку с раскрытой ладонью, в которой поблескивал молочно-белый диск, соединенный с широким обручем на запястье. Приехавший заметил, что его собственное предплечье охватывает похожий браслет с небольшим, размером с сигаретную пачку матовым экранчиком. Диск коснулся браслета на его се, стремительно заплясали и промелькнули какие-символы, потом серебряный сухо вымолвил:

- Дакар, потомственный инвертор Лиги Развлечений. Живет в Лиловом секторе, ствол 3073, ярус "142, патмент "Эри". Прибыл в Мобург из Пэрза. Постоянный местный житель.

- Что? Откуда прибыл? - Покачнувшись, приехавший отступил к вагону и прижался спиной к гладей выпуклой поверхности.

- Отойди от трейна! - рявкнул Гаити, хватая его плечо. - Из Пэрза ты прибыл, дем, из Пэрза! А здесь - Мобург! Соображаешь?

- Нет. Что я делал в этом Пэрзе?

- Должно быть, мясных червей жрал. - Губы второго серебряного растянулись в ухмылке. - Хорошие в Пэрзе червячки! Понравились, дем Дакар?

- Я не Дакар. Меня зовут... - Он наморщил лоб в мучительном усилии, посмотрел на лица мужчин, покрытые блестящей амальгамой, и выдохнул: - Павел... меня зовут Павел! Я не инвертор, я писатель из Петербурга. Я...

В голове у него слегка прояснилось. Он еще не мог понять, как очутился в поезде, куда уехал и зачем и почему, вернувшись, попал в это странное место. Такие вопросы пока представлялись чередой загадок, столь же неясных, как исчезнувшая сумка и отсутствие лекарств. Но имя свое он вспомнил. Имя, отчество, фамилию, литературный псевдоним - все, что было в документах. А документы - паспорт и членский билет Союза писателей - лежали в бумажнике, во внутреннем кармане пиджака. Пожалуй, самое время их предъявить...

Снова, как тогда в поезде, он начал шарить по груди, пытаясь добраться до кармана, и вдруг заметил, что облачен не в пиджак, а в некое подобие свитера. Ткань тонкая, шелковистая, и под ней - ни майки, ни рубашки. Вместо костюмных брюк с наглаженными стрелками - облегающие синие рейтузы, на ногах - сапожки, легкие, почти невесомые. А кроме того - браслет с экраном на левой руке. Красивая штука, но совершенно непонятная...

В смущении он пробормотал:

- Это не моя одежда... точно, не моя... И сумки нет... ни сумки, ни лекарств, ни документов... Где я? Куда я попал? Что здесь за город? Петербург?

Серебряные переглянулись.

- Гарбич, Гаити, - произнес второй, которого звали Аралом. - Вроде бы тихий он, неоттопыренный, а не пойму, партнер, о чем толкует. Считай гарбич, а я медиков вызову - думаю, это по их части. Ну, а буянить примется, газа дай понюхать. Газ, он хорошо успокаивает.

Рука с белым диском в ладони снова потянулась к нему, но не к браслету, а к голове. Он попытался отступить, но серебряный крепко держал за плечо, потом, с профессиональной сноровкой запустив пальцы в волосы, дернул, заставляя наклониться. Теплая пластина диска прижалась ко лбу, в воздухе снова замелькали символы, и Гаити, удовлетворенно хмыкнув, произнес:

- Точно, Дакар. Наш, из Мобурга. Возраст - сорок четыре.

- Мне пятьдесят семь... - начал он, но пальцы серебряного вдруг двинулись дальше, к макушке и затылку, нашаривая что-то в волосах. - Э, да у него пситаб! Наверное, настройка сбилась, вот чушь и несет... - Пальцы надавили кожу в затылочной впадине, и он ощутил, что в этом месте закреплен какой-то предмет - совсем небольшой, размером с ноготь.

- Пситаб, - повторил Гаити, все еще придерживая его за плечо и пригибая голову. - Похоже, ты прав, партнер насчет Медицинского Контроля. Из их клиентов!

Он отпрянул, уперся руками в грудь серебряного, стараясь то ли вырваться, то ли оттолкнуть, и невольно заглянул в щиток. Чуть изогнутая зеркальная поверхность была на расстоянии тридцати сантиметров от его глаз, и в ней отражалось лицо - молодое, с упругой гладкой кожей без морщин, довольно приятное и абсолютно чужое. Не его! Вскрикнув, он медленно сполз к ногам Гаити и потерял сознание.

Главной причиной наступающего упадка является истощение невосполнимых ресурсов; дополнительными - экологический кризис, возможный демографический взрыв, вызов со стороны международного терроризма, а также национальные и религиозные противоречия. В дальнейшем эти причины будут рассмотрены более подробно.

"Меморандум" Поля Брессона, Доктрина Первая, Пункт Второй

Глава 2

КРИТ

Нелегкое дельце, но выгодное. Гниль подлесная - пятьсот монет! За этакие деньги я притащил бы Борнео не только гарбич из Джизаковой башки, но и саму башку, с ушами, носом и остальными деталями. Хотя пилить пришлось бы долго - шея у Джизака потолще червя-ассенизатора.

Мы с ним давние знакомцы, с этим Джизаком. Оба из Мобурга, оба из Свободных наемников, и оба воевали, только в Тридцать Второй ВПК я бился за Фруктовых, а он - за Мясных. То есть сперва он подписал контракт с Фруктовыми, попал в мою центурию и воевал в ней ровно десять пятидневок, но после побоища в Лоане переметнулся. В общем, случай рядовой - любого пленника-бойца стараются завербовать, а не отправить на компост в сельскохозяйственную латифундию. Не знаю, как поступил бы я сам на месте Джизака - мне-то повезло убраться из Лоана, хотя и с кое-какими потерями. Руку я там оставил, правую, по локоть. Можно было бы потом клонировать ее в ГенКоне и пришить, однако биопротез с учетом нынешних моих занятий неизмеримо полезнее. Четверть века его таскаю, и никаких претензий.

Вернувшись в Мобург после Тридцать Второй, я нанялся в обры, в Службу Охраны Среды, откуда меня в чине комеса лет через восемь вышибли - за излишнюю резвость. Конго, гранд СОС, заметил, что этаким резвым лучше в диггерах, чем в стражах. "Хорошй совет", - подумалось мне. Пошел к диггерам, сначала к обычным, из ОБР, потом к Черным пачкунам, излазил Щели и Отвалы, подался в крысоловы, повоевал еще в трех войнах, в Линне связался с блюбразерами, но их идеи меня не увлекли. Нет, не увлекли! Я скорее практик, чем теоретик, и не люблю пустопорожних рассуждений. Все эти мифы о Поверхности, о Синих Небесах и Зеленых Равнинах не для меня. Споры, рассуждения, концепции и постулаты, аргументы и контраргументы... Чушь! Самый веский аргумент - в моем протезе: "ванкувер" приличного калибра.

Словом, пестрая выпала мне жизнь, не то что у Джизака. Он служил в "Мясном Картеле Эвереста", но подданства не принял и года три назад объявился в Мобурге. По виду - прямо бизибой! Сытый, холеный, в голографических обертках и с маской на роже. Поболтался в Лиловом секторе, в Розовом и Синем - конечно, в подлеске, где обитают капсули, - навербовал банду в пол-оравы и исчез. А потом у Борнео и других Фруктовых случились неприятности.

Ну, неприятности бывают разные - то повидло скиснет в чанах, то пчелы сдохнут или черви, то компост не той кондиции, однако уничтожить латифундию три десятка подданных - это уже слишком! За этакие фокусы положена не каторга у диггеров, а измельчитель или натуральные крысюки! Крысы и были бы всей Джизаковой компании, если бы вмешалось ОБР, но латифундии к Общественным Биоресурсам не относятся. Латифундии, закрытые зоны, естественные полости - словом, все, кроме жилых куполов, Хранилищ и трейн-тоннелей - дело частное, корпоративное; вас обидели - сами ловите, посылайте своих партнеров. А если подходящих не нашлось, придется нанимать Охотника. Меня, значит...

Вот на такие темы я размышлял, сидя на кольцевой дороге, за подлеском Синего сектора. Пекси, мой биот, дремал рядышком, сложив крылья и поджав мохнатые лапки; в его огромных фасетчатых глазах мерцали отблески далеких огней. Кончалась последняя четверть, близился период сна, стены стволов уже стали тускнеть, но купольный свет был еще ярок. Слишком ярок, чтобы карабкаться к щели.

В это время суток на дороге пустовато. Впрочем, и в иные часы тут никого не встретишь, кроме трудяг из Службы Ремонта на красных автокарах. Ради них и проложили дорогу- трехсоткилометровое кольцо из тетрашлака с люками шахт, ведущих на ярус коммуникаций. Я там поползал, вкалывая в Службе Диггеров... Ничего интересного - теснота, полумрак, запах озона около энергетических станций и жуткая вонь у сливных коллекторов.

На город смотреть интереснее, чем на дорогу. Отсюда он виден как бы со стороны: лес сияющих стволов-колонн, заполнивших пространство от дна до самого купола, ветви-переходы воздушных улиц, террасы, галереи, площади, площадки, повисшие на головокружительной высоте, плавные течения биотов и авиеток, среди которых изредка мелькают темные грузные скафы... Красота! Особенно на исходе последней четверти, когда в лесу гаснет ствол за стволом, и только районы Центра блестят и светятся огнями.

Я встал, ощупал грудь, живот и бедра, чтобы проверить, хорошо ли прилегла броня. Панцирь у меня отличный, с защитным капюшоном, который можно натянуть на голову. Я снял его с телохранителя Амьена, гранда Третьей Алюминиевой Компании в Сабире, когда алюминщиков прижали Трест Цветных Металлов и Металлургический Союз. Я сражался за Союз и, согласно офицерскому контракту, имел законное право на трофеи. Не знаю, из чего и как соорудили эту броню - вид у нее неприглядный, однако я бы не расстался с ней даже за тысячу монет. Гибкая, прочная, движений не стесняет, к тому же не пробьешь ни пулей, ни разрядником... Ручным разрядником, конечно, таким, какой был у меня в Сабире. И пошел бы я там на компост, располосованный телохранителем Амьена, если бы целился в сердце или, положим, в печенку. Но я всегда стреляю в лоб. В лоб как-то надежнее, хотя сегодня это правило придется отменить - из развороченной Джизаковой башки гарбич не считаешь.

Экран на моем браслете мигнул, знаменуя начало новых суток. Стволы в подлеске и лесу едва светились, кристаллитовый купол тоже померк, и лишь в Центре, в сорока километрах от меня, переливалось разноцветное яркое зарево, облачком темной пыльцы кружили биоты, сияли золотистым огнем верхушки зданий ратуши, ВТЭК и Колонн Развлечений. Отвернувшись от этого зрелища, я погладил Пекси по Хитиновому загривку и сказал:

- Жди меня здесь, малыш, и не скучай.

Потом вытащил из контейнера за седлом присоски и тепловые очки-бинокуляр, закрепил то и другое в положенных местах и быстро пересек дорогу. За ней, охватывая город несокрушимым барьером, вздымалась трехсотметровая стена, отвесный шероховатый путь к тому объекту, который у блюбразеров именовался Небесами. Правда, они толковали о Небесах из воздуха и пустоты, а наше небо гораздо более конкретно и вещественно: купол из армированного стекла.

Впрочем, до самого купола я лезть не собирался. Хватит и половины высоты; там, метрах в ста сорока, темнел довольно широкий разлом, именовавшийся Крысиной Щелью. Форма почти треугольная - в самом деле напоминает крысиную пасть. Спаси и сохрани нас Пак от этакой погибели...

Я активировал присоски и шустро полез наверх. В инфракрасном бинокуляре казалось, что стена испускает ровное неяркое белесоватое сияние, как и положено неорганической материи. Зато левая моя рука светилась алым, а биопротез - розовым: его температура поменьше, чем у живой плоти. Конечно, пока не проснулся "Ванкувер"...

Проще было бы подняться к щели на биоте, но Пекси - шмель, а они жужжат и гудят погромче авиеток. Скрытно не приблизишься, а у Джизака, конечно, есть сторожевые. Он вовсе не глуп, этот Джизак, шкуру поберечь умеет. Хотя сомневаюсь, чтобы он мог измыслить план уничтожения целой латифундии - тут размах другой, тут не о шкуре речь, ума побольше требуется. Борнео ничего мне не сказал, но совершенно ясно, что это была акция Мясных. В общем-то; я не против этаких демаршей: не было б диверсий и войны - не было б работы. Кроме того, они неизбежны. Мы живем в обществе изобилия, оно порождает конкуренцию, а конкуренция - самый веский повод к драке. То Мясные прижмут Фруктовых, то Фруктовые - Мясных... А там, глядишь, сцепятся Химические Ассоциации, Компании Стволов или Оружейный Союз попрет на металлургов... Лично я не против. Чем им заняться, королям и грандам, если не рынки делить? Пусть себе делят, лишь бы Первый Догмат не трогали. Ну, а кто тронет, тому ВТЭК и ОБР выдадут по справедливости: или крысы, или измельчитель - и на компост!

Поднявшись почти до самой щели, я остановился, сдвинул бинокуляр на лоб и решил передохнуть. Вид отсюда изумительный: тающий в сумраке город; темные призрачные громады стволов, купол, подернутый пепельной дымкой, а внизу - огромное пространство, полное воздуха, жизни и тепла. Эта картина открывалась прямо подо мной, а правее, километрах в двадцати, прилепился к стенке полуцилиндр Третьей трейн-станции, что в Лиловом секторе, массивное многоярусное сооружение под раструбом воздуховода, с магнитными кольцами, шлюзами и тоннелями Вилс-Варш-Линн и Кив-Пага. Кроме этих межкупольных линий были там и местные, короткие, ведущие к Хранилищу, производственным зонам и латифундиям, в том числе к одной из плантаций "Хика-Фруктов", чьим отделением в Мобурге командовал Борнео. Не знаю, что уж там выращивали, груши-яблоки, сливы-бананы или, положим, капусту, не нынче на этой плантации только компост да червяки. Не считая трупов, разумеется.

При всякой латифундии есть контейнеры с червями. На вид такие высокие башни, расположенные по периметру; сверху в них подается вода и засыпаются отходы из городских коллекторов, фекалии, остатки пищи, пластика, бумаги и прочего добра, а черви-ассенизаторы перерабатывают этот мусор в удобрение. Очень эффективная система, одна из главных в нашем безотходном производстве. Функционирует она лет восемьсот, с Эпохи Взлета, и действует по схеме: пища - дерьмо - компост - пища. Черви, конечно, чипированы, так что их поголовьем можно управлять; на сборе плодов трудятся джайнты, а все остальное - световой режим, полив, распределение компоста, переработка в соки - регулируется с пульта дежурной сменой в десять-двадцать человек. Все, конечно, партнеры и потомственные агротехники, подданные корпорации, ибо Свободных на эту работу не нанимают. Охрана тоже есть и тоже из партнеров, ну а какие из них бойцы? Фирма все же продуктовая, не Оружейный Союз...

Позавчера, в начале пятидневки, села в трейн очередная смена. Все как положено: главный - в маске, при регалиях, младшие партнеры - в форменных обертках, чехлы до колен, сумки с пайком, бляхи надраены, браслеты-обручи сверкают. Сели, значит, и отбыли в латифундию, а через полчаса вернулась отдежурившая смена, тоже в обертках, при значках и обручах. Никто их на станции не разглядывал - вышли из трейна, спустились к биотам да авиеткам и разлетелись кто куда, вкушать законный отдых. А еще через час помощник Борнео в "Хика-Фруктах" доложил, что с латифундией нет связи. Ни связи, ни рапорта на терминал, что приступили к дежурству... Моча крысиная! Ну, всполошились, послали инспектора с оравой стражников - а по плантации лишь черви ползают и доедают трупы джайнтов и деревья.

Потом нашли работников-партнеров - тех, кто вроде бы уехал на латифундию. Кто дохлый в своем патменте, кто оттопыренный в прах, кто дремлет под сонную музыку... В общем, не они садились в трейн, а некие другие личности: приехали, открыли сумки, вынули разрядники, сожгли охрану с агротехниками и выпустили червяков. Вражьи происки, не иначе! Борнео так и решил, а может, ему подсказали, где виновника искать. У гранда подсказчиков много, а кто они, со мной он этим не делился. И не надо; меньше знаешь, крепче спишь.

Передохнув, я опустил со лба бинокуляр и снова двинулся наверх. Для подобных упражнений протез незаменим: искусственные мышцы меньше устают, не говоря уж о том, что хватка у пальцев железная. Еще, разумеется, "Ванкувер"... Он вмонтирован вместо кости, ствол выдвигается из запястья, дернешь пальцем - выстрел, сжатый кулак - очередь. Полезная штука! Ближе и роднее панциря - броню я все-таки снимаю, а вот протез не отстегнешь, не снимешь. Носить его до самой эвтаназии, и на компост пойдем мы вместе... Женщины, правда, жалуются - рука, говорят, холодная. Но одалиски ничего, не возражают.

Обогнув щель с левой стороны, я добрался до самой высокой точки и перелез на потолок. Там замер, осматриваясь и принюхиваясь. Охрана, конечно, была: один, с разрядником, прятался у самой кромки, другой, похоже, спал - рядом с авиеткой и четырьмя биотами. В бинокуляре они казались расплывчатыми красными фигурами, но голову от тела я отличил без труда. Всадить бы каждому по пуле в лоб! Но рано, рано... Не нужно повода для подозрений - вдруг Джизак захочет с ними пообщаться и выяснит, что часовые замолчали.

Я осторожно пополз по щербатому, в трещинах потолку, затем перебрался на стену. У самого входа щель была треугольной, с изломанными краями и, как уже упоминалось, похожей на приоткрытую крысиную пасть, куда спокойно могла бы въехать пара скафов. Дальше она сужалась и становилась цилиндрической, вроде трубы диаметром метров десять, с довольно ровной поверхностью, будто бы высверленной в граните чудовищным сверлом. Многие щели похожи на эту, и тянутся они шагов на пятьдесят, на сто и даже на двести, как щель под названием Прямая Кишка. Но есть совсем с другой конфигурацией, сравнительно мелкие и невысокие (кое-где не выпрямишься), зато широкие горизонтальные разрезы. Или вертикальные - эти узкие, тоже неглубокие, но в высоту тянутся от кольцевой дороги почти до самого края купола. Не знаю, зачем их вырубили предки и как им это удалось. В Службе Диггеров считается, что в древности тут, как и в других городах, была природная полость, населенная крысами, червями и всякой хищной дрянью, так что предки скрывались по щелям. В них и жили до Эпохи Взлета, когда всю эту мерзость прикончили и выстроили Мобург, соединенный тоннелями с другими куполами.

Так себе гипотеза. Мадейра, мой приятель, говорит, что непонятно, как добирались предки до своих жилищ (скала-то отвесная!), и что в щелях нет ни старинных орудий, ни костей. Может, все на компост перевели во время Взлета? Хотя, случается, находят кое-что - например, железный шестигранник, здоровенный, по пояс рослому мужчине, с дыркой в центре и спиральной резьбой. Теперь он перед ратушей стоит, на Смольной площади - что-то вроде символа Мобурга...

Пол щели был засыпан пылью, щебнем и камнями, свалившимися с потолка и стен. Всякие камни - мелкие, с кулак, побольше, размером с человечью голову, а есть и такие, что покрупней биота. Можно спрятаться, и я, стараясь не скрипеть и не шуметь, передвигался от глыбы к глыбе по всем канонам военного искусства, полусогнувшись, где бегом, где шагом, а где на четвереньках. К тому же помогала темнота: обзор в бинокуляре был хороший, а у Джизаковой братвы вряд ли имелся столь редкостный прибор. Хотя кто их знает... могли достать через Мясных у оружейников... Свой бинокуляр я приобрел у пачкунов, у Черных Диггеров, за двести пятьдесят монет и одалиску. Очень неплохая кукла, грудастая блондинка, обученная лепетать и вскрикивать в нужные моменты... Тоже тянула на пару сотен.

Заметив световое зарево, я притормозил у большого обломка, чтобы еще раз проверить снаряжение. На бедрах - ножи, еще один - в чехле у колена, через плечо - перевязь с гранатами, обоймами и дротиками, под левой рукой, у пояса - разрядник, ну и, разумеется, протез... Я сдвинул пластинку под локтем, вставил в паз обойму, натянул капюшон и приподнял тепловые очки. Потом высунулся из-за камня.

Диспозиция была такой: в воздухе - световой шарик, а под ним, в самом конце щели, двадцать одна мишень. Одни спят, другие закусывают, третьи в шост играют, четвертые оттопыриваются, передавая друг другу баллончик с "веселушкой"... В общем, мирная картина. Шестнадцать типов в фантиках от "Хика-Фруктов", в зеленых форменных комбинезонах; ясно, что это налетчики с плантации. Пятеро, по виду - капсули, одеты более разнообразно: один раскрашенный, один в коричневой хламиде, трое в каком-то рванье. Эти без оружия, а у тех, кто в форме, есть разрядники.

Разрядник я не люблю и пользуюсь им не часто. Работа не дозволяет - случается, заказчику нужно труп предъявить, а не кусок обугленного мяса; Мясо - мясо и есть, даже Пак не разберется, кому принадлежит, особенно если башка разворочена и гарбич не считаешь. А при лучевом поражении личный код теряется за три минуты.

Джизак сидел в компании игравших в шост, подкидывал цветные палочки и скалил зубы - должно быть, удача привалила. Сидел без маски, с открытой рожей, словно желая избавить меня от сомнений, кого прикончить первым. Быстро и безболезненно - как-никак бывший товарищ по оружию... На мгновение припомнились мне Лоан и наша славная центурия, оборонявшая контору "Пищевые Растительные Продукты", - затянутые дымом ярусы, вопли и хрипы, гудение разрядников, трещины в стенах, едкий запах расплавленного армстекла, слепящие вспышки гранат, и мы с Джизаком у ручного огнемета... С другой стороны, в партнерах я его не числил, и потому о прошлом вспоминать не стоило. Дела вчерашние, а нынче у меня контракт. Контракт, и ничего, как говорится, личного.

Я выскользнул из-за гранитного обломка и прострелил Джизаку сердце. Затем - световой шар; он лопнул с едва слышным треском, и щель затопила темнота. Еще четыре выстрела - четыре трупа... Только тогда живые сообразили, что происходит, и вскинули разрядники.

Десяток молний сверкнул во мраке, бок и висок обожгло, но я уже катился по полу и бил короткими очередями. Камни поскрипывали под броней, хрипло рявкал "Ванкувер", шипели в воздухе разряды и пахло паленым мясом - наверное, задели кого-то из своих. В бинокуляр я видел, как мечутся ярко-алые фигурки, скачут, дергаются, размахивают руками - и падают, падают...

- Свет! - выкрикнул кто-то. - Нужен свет!

Одна из фигурок стремительно согнулась, подбросила кверху шарик, и я без промедления швырнул гранату. Не газовую - осветительную. Белое сияние заставило меня прищуриться, но лишь на миг, тогда как ослепленные мишени замерли с оружием в руках, скорчившись и прикрывая глаза ладонями. Потом двое или трое выстрелили наугад, над плечевым щитком брони мелькнула молния, я выпалил в ответ и обнаружил, что обойма кончилась. Впрочем, вооруженных бандитов осталось четверо, и я добил их дротиками. Дротики с ядом ничем не хуже пуль - конечно, на небольшой дистанции. Она и была как раз подходящей - от десяти до двадцати шагов.

Граната догорела, и теперь только плавающий в воздухе шар разгонял темноту. После ослепляющего блеска свет его казался тусклым и каким-то неживым.

Я опустил капюшон, избавился от бинокуляра и произнес:

- Можно подняться и открыть глаза. И не тряситесь, гниль подлесная, - вы в моем контракте не значитесь.

Живые - раскрашенный, тип в хламиде и трое остальных - медленно встали, озираясь с ошеломленным видом. Раскрашенный, с синими полосками на щеках и мелкими голубыми ромбами на спине, груди и ягодицах, выдавил:

- Кх-то? 3-зачем? 3-за что?

- Крит, Свободный Охотник, - представился я, вытащил пустую обойму и отшвырнул ее. - Интересуешься, зачем и за что? Хороший вопрос! Джизаку ты его не задавал?

Он помотал головой. Лицо у него было ошалевшее: губы дрожат, клок сиреневых волос свисает на лоб, струйки пота текут по щекам к подбородку. Остальные выглядели не лучше.

- Повернуться к стене, расставить ноги, руки за голову, - приказал я.

Они торопливо повиновались.

Разбираться с ними было ни к чему. Явные капсули, которых Джизак, вероятно, взял в команду для экспедиций в подлесок за пищей, питьем и световыми шариками. На бойцов они не походили и помешать мне не могли.

Я осмотрел броню, отметил темные пятна на левом боку и левом плечевом щитке и помянул добром того сабирского ублюдка. Надежный панцирь мне оставил, ничего не скажешь! Затем вытащил диск считывателя и, прилепив его к ладони, подождал, пока на экранчике браслета не промелькнет сигнал готовности. Дождавшись, шагнул к распростертому в пыли массивному телу Джизака, опустился на колено, прижал ладонь к его виску, полюбовался пляской призрачных, медленно гаснувших голографических всполохов. Самый ответственный момент: запись распада гарбича в гибнущем мозге... Без этого монеты мне не видать! Информация, которую записывал сейчас мой обруч, была свидетельством того, что мой контракт исполнен, что я пришил Джизака, а не другую личность с очень похожей физиономией. Сходство в нашу эпоху генной инженерии стоит сравнительно недорого - в любом филиале ГенКома изобразят, по самым умеренным расценкам. А гарбич, он же - личный код, так просто не подделаешь. Сомневаюсь, что он вообще доступен подделке: его впечатывают младенцу в подкорковую область правого полушария, и занимается этим не частная фирма, а Медицинский Контроль. Секретный процесс, Пак меня забери! И очень надежный: если у покойника цела башка и нет обширных поражений, гарбич можно считать минут через десять-двенадцать после клинической смерти.

Я закончил с Джизаком, снял с его руки браслет и сунул за пояс. Поднялся, бросил взгляд на пленников.

- Повернитесь, щеляки!

Они сделали это с покорностью - точь-в-точь как куклы-одалиски по хозяйскому приказу. Лица, искаженные страхом, слюнявые рты, потухшие глаза... По крайней мере, у четверых; пятый, с рожей в синюю полоску, вроде начал оживать.

Я ткнул его пальцем в голый обвисший живот.

- Имя?

- Парагвай.

- Статус?

- Подданный Лиги Развлечений... хоккеист... Вот это да! Не капсуль! Брови мои полезли вверх.

- Значит, хоккеист из Лиги Развлечений... дем с образованием и, разумеется, не нищий... А как сюда занесло? Чего ты в этой щели не видел?

Он поворочал головой, будто заново осматривая каменную трубу, пол, заваленный обломками, покрытый мелкой пылью, колыхавшийся в воздухе шарик со светящимся газом, трупы в зеленых обертках и жалких своих товарищей. Потом, с заметной ноткой превосходства вымолвил:

- Вряд ли вы поймете, Свободный Охотник. Ваша профессия - ремесло, моя - искусство, и в этом огромная разница. Просто гигантская! Вы, дем, трудитесь, чтобы жить, я существую, чтобы творить и созидать. А творчество не подчиняется логике, не терпит насилия и умирает без пищи для ума и чувств, без развлечений, без любви, без аромата опасности и авантюры. Словом, я нуждаюсь... как бы это выразиться... - он пошевелил раскрашенными пальцами, - нуждаюсь в смене обстановки, в знакомствах с новыми людьми и в сильных, ярких впечатлениях. Поэтому я здесь.

- Думаю, впечатления были достаточно сильными, - заметил я и покосился на трупы. - Вот что, дем Парагвай, когда захочешь снова поразвлечься, ты меня найди. Или я тебя разыщу... К манки заглянем, в Яму Керулена за Старыми Штреками, а после отправимся крыс ловить для вашей Лиги Развлечений... Согласен?

Он вздрогнул при упоминании о манки и крысах, втянул живот, но после секундного колебания хрипло выдавил:

- Согласен. Я живу в Лиловом секторе, дем Охотник. Ствол 3073, ярус 112, патмент "Бронзовый фонарь". Бываю в допинге, что в переходе на третьем ярусе, в "Сине-Зеленом"... еще в Тоннель заглядываю, в "Подвал танкиста"...

Знакомый адрес. В этом стволе жил кто-то из моих девушек-приятельниц: то ли Атланта, то ли Микатарра, а может, Эри... Ну, разберемся, если нужда придет. Разберемся, навестим Парагвая и пригласим погулять в Старые Штреки. Хорошая будет приманка для крыс! Польстятся ли только на него, такого расписного?..

Я ухмыльнулся и подтолкнул хоккеиста к выходу из щели.

- Рад знакомству, дем Парагвай. А теперь уноси ноги! Этих капсулей возьмешь с собой и тех двух прихвати, что дрыхнут рядом с биотами. Биоты - вам, а авиетка - мне... Улетайте! Я ваши обручи проверять не стану и вообще вас тут не видел. Однако минут через десять буду у выхода и, если не уберетесь, сдам в "Хика-Фрукты" на компост.

Благодарно кивнув, Парагвай прижал левую руку к сердцу, отвесил низкий поклон и резво затрусил по камням. Тип в хламиде и трое оборванцев не отставали от него ни на шаг. Через недолгое время скрип щебенки под их подошвами затих, потом послышалось жужжание, и наконец наступила тишина. В щели остались только я и шестнадцать трупов.

Надо бы их осмотреть - так, для порядка...

Стандартная униформа, зеленая, как и у всех партнеров-подданных Фруктовых. Их обертки различаются оттенком и эмблемой: у "Хика-Фруктов" цвет глубокий, изумрудный, с серой ветвью у плеча, а, например, компания "Сан" предпочитает посветлее, и эмблема у них - колосья. Эти же символы на значках; у младших партнеров они небольшие, у старших - бляха размером с ладонь, такая, как на Джизаковом трупе. Эмблемы есть на обручах, и, осмотрев их, я выяснил, что обручи у мертвых щеляков свои, а краденые свалены в контейнер со всякими отбросами: батарейками от разрядников, пищевой упаковкой, выгоревшими шарами и баллончиками из-под "веселухи" и "шамановки". В самом дальнем конце щели обнаружилось хранилище: кое-какая одежда, гипномаски, пигмент для раскрашивания, баллоны с отгопыровкой, световые шары, пакеты с соками, джемом и пищевыми капсулами. Здесь же валялись надувные матрасы, и на одном из них блестела яркими красками солидная кучка клипов. Пошевелив ее ногой, я выяснил, что тут по большей части сон-музыка и эротические бустеры.

Бывает, конечно, что бустеры смотрят в одиночку, но все же чаще парами. Эта мысль заставила меня вернуться к мертвецам и изучить их повнимательней. Так и есть: девять мужчин, считая с Джизаком, семеро баб. Одна по виду молодая, будто вчера из инкубатора, две или три такие красотки, что одалискам не уступят... Я бы, во всяком случае, не отказался. Я человек широких взглядов и признаю, что каждая из разновидностей слабого пола имеет свои преимущества. Одалиски покорны, доступны, красивы и абсолютно стерильны, но с женщиной можно поговорить и сделать ей ребенка. Добрым старым способом... Гораздо приятней и лучше, чем размножаться с помощью клонирования или партеногенеза.