Чтение 20–й страницы книги ~Среда обитания~

- Не знаю, милая. Для человека - нет, а вот да нас... Мы так малы, что даже с комаром не справимся без излучателя.

- Что такое комар?

- Мелкое кровососущее насекомое. - Он выпустил крыло бабочки и посмотрел на свой кулак. - Нет, комара мы, пожалуй, пришибем, а муху, овода или кузнечика - сомневаюсь! Не говоря уж о птицах... Не для нас Поверхность, не для нас! Теперь Мадейра, друг мой, я понимаю...

Они опять уселись, прислонившись к надежному корпусу скафа. Звезды молча перемигивание над ними, чуть ущербный диск луны неторопливо полз к зениту, ветер доносил запахи камня, воды и зелени.

- Что вы понимаете, Дакар? - спросил блю-бразер.

- Слова магистра, с которым вы меня свели. О том, что есть поверье или мнение, будто наверху таится опасность, неведомая опасность, подстерегающая людей. Кто-то постарался внедрить эту идею - мне кажется, давно - в эпоху заселения подземных куполов. И наш магистр...

- Он ведь просил не говорить об этой встрече! - с отчаянием простонал Мадейра.

Крит нахмурился и грозно засопел:

- Что еще за встреча? И что за магистр? Ну-ка, выкладывай, пасть крысиная! - Поднявшись, Охотник наклонился над Мадейрой и тряхнул его за ворот. - С кем ты свел моего партнера? Говори! Он ведь как вчера из инкубатора, не больше младенца понимает! Его обмануть, как банку "писка" вынюхать!

- Оставь Мадейру, Крит. Я не младенец, и обмануть меня непросто. Я расскажу! Я не давал магистру слова, что буду хранить молчание, а кроме того... - Он повел рукой, охватывая лежавшее перед ними пространство, и добавил: - Кроме того, эта реальность так поразительна и так опасна, что ничего нельзя скрывать. Сокрытие любой информации есть преступление - ведь мы не знаем, что нам пригодится, что сможет нас спасти. Мы даже не знаем, зачем нас сюда послали... Думаю, не для того, чтобы ловить мифических пришельцев.

- Верно мыслишь, парень! - рявкнул Хинган, стукнув по колену кулаком. - Ну, так с кем ты встретился? Когда и где?

- У Мадейры, в тот день, когда вы готовилиа походу. Там бьи человек, одетый в серое и в маску - спонсор-покровитель блюбразеров. Тоже делал так, он щелкнул пальцами. - Очень информированная личность! Тот самый кормчий Йорк, наверное... Кстати, вы знаете, кто такой кормчий?

- Об этом позже! - распорядился Крит. Глаза его сверкали. - Рассказывай, партнер!

Он рассказал, не пропустив ни малейшей дета; Трое Охотников слушали, каждый по-своему: Эри хмурилась, Хинган поминал то крыс, то манки, Отвалы, а предводитель экспедиции сидел с каменным лицом. Когда рассказ закончился, Крит пове нулся к Мадейре и веско, негромко произнес:

- Ты - Свободный! Ты служил у втэков, а потом блюбразером, но ты - Свободный и не партнер! От партнеров ничего не скрывают, приятель. Дакару простительно, он не силен в наш обычаях, но тебе они известны: все, что относится делу, принадлежит всем! Не хочешь раскрывать все секреты, не входи в партнерство. Но если уж вошел... - Охотник сдвинул брови и, положив тяжел; руку на плечо Мадейры, вымолвил: -. Мы еще поговорим об этом, Мадейра. А сейчас - все! Спать! Первым дежурит Хинган, потом Эри, я - последний. Спать!

* * *

Спать? Разве уснешь рядом с домом, в родных местах, где все живое, настоящее - и небо, и ветер воздух, и запахи, плывущие в нем... Все знакомо, все близко и так безумно далеко! Все за двойным барьером, неодолимым, как броня, в которую он упакован: время - один барьер, другой - его собственное ничтожество. Он - букашка, крохотная тварь; курица склюнет и не заметит!

С первым барьером он почти смирился. Он уговаривал себя, что там, в своем прошлом, жил бы все равно не больше года и все равно потерял бы сына и жену. То есть, конечно, они бы его потеряли... А перед тем настрадались, глядя, как он мучается... Может, оно и к лучшему, что он исчез - вернее, исчез его разум, а бездыханное тело где-то валялось, пока его не нашли, потом доставили к прозектору, определили диагноз, инфаркт или инсульт... Так и быстрее, и меньше горя для родных. "Сын поймет, что это к лучшему, - думал он, - а вот жена - навряд ли. Сын был взрослым и как бы отдельным человеком, а с женой мы составляли единое целое, и что бы в этом целом ни болело, что бы ни страдало, потеря мнилась страшной".

Но неизбежной - это он признавал. И если жизнь продолжалась, пусть в теле Дакара и в незнакомых временах, он был согласен жить. Тем более что новый мир стал потихоньху обрастать людьми, к которым он испытывал приязнь и иные чувства, более сильные и нежные. Ему казалось, что он найдет тут какую-то цель или цели, оправдывающие его существование - скажем, поднимется на Поверхность и сотворит о ней десятки клипов. Зная притягательную силу искусства, он верил, что это изменит ситуацию; найдутся люди, те же блюбразеры, которые последуют за ним, чтобы взглянуть на небо и солнце и заселить пустынные равнины. В мечтах он видел множество колоний, которые возникнут там и тут, на месте Петербурга и Москвы, Парижа и Нью-Йорка, вид тысячи машин и миллионы работников, расчищающих завалы и восстанавливающих города. Почему б и нет? Ведь подземные жители так многочисленны, техника их так совершенна! Как всякий человек, он мечтал о великом и даже мнил себя в какие-то моменты спасителем цивилизации, в то же время понимая, что грандиозные свершения могут оказаться миражем. Пусть! Пусть за ним пойдут немногие, пусть десяток, или трое, двое, или один, но самый дороге и близкий! Он построит дом и будет жить в нем с Эри, растить детей, охотиться и снова приручать животных... Он сделает так, что об этом узнают в куполах, и кто-то, может быть, последует его примеру...

Теперь его намерения рухнули, мечты пошли пр хом, и это был чудовищный удар. Поверхность закрыта для людей! Вернее, для тех существ, каким они стали... Ни один энтузиаст не согласится жить здесь, подвергаясь ежесекундной опасности от птиц, животных, насекомых и дикарей-гигантов. Ни один. Даже такой храбрец, как Крит-Охотник...

Не открывая глаз, он горько усмехнулся. Домик для Эри? Где? На сосновой ветке или в древесном дупле? И что они станут там делать? Летать на стрекозах, доить тлей, охотиться на бабочек и воевать с муравьями? Чушь, нелепость!

Он застонал от разочарования, потом, стараясь успокоиться, переключился на другие мысли. Он охщ щал необходимость как-то обозначить преобразош ние, свершившееся с человечеством, и, поразмысли решил, что термин "Метаморфоза" вполне подходит. Кто ее затеял и зачем? Эти вопросы являлись весьма любопытными, но, как ему казалось, сейчас представляли лишь исторический интерес. Гораздо важнее другое: была ли Метаморфоза обратима? Ее, разумеется, осуществили с помощью каких-то установок и методик, наверняка генетических, - так почему не повернуть обратно? Что ни говори, а этот новый мир владеет огромными знаниями в части генетики, здесь клонируют живых существ и производят джайнтов - по местным понятиям, великанов... Можно ли такое повторить с людьми? Конечно, не с нынешним поколением, а с теми, что придут ему на смену?

"Метаморфоза затрагивает тело, но не разум, плоть, но не дух, и это главное, - подумал он. - Каким бы способом она ни совершалась, сознание - или, если угодно, душа - остается на месте и не претерпевает изменений. Я сам тому живое доказательство! Крохотный мозг Дакара вместил сознание Павла Лонгина, его индивидуальность, опыт и воспоминания - все, кроме последних дней, часов или минут. Но эта потеря, скорее всего, связана с шоком, и если разум подтолкнуть, то все вернется. Возможно, взгляд на город, на родные Палестины, и даст такой толчок..."

Он отложил эту мысль в копилку памяти и стал рассуждать о странном поведении своей возлюбленной и спутников-мужчин. Казалось, идея обратной Метаморфозы не воодушевила никого из них, просто в голову не пришла - ни Эри с Критом и Хинганом, ни любознательному Мадейре. А почему? Может быть, им хватило других впечатлений на Поверхности? Небо, солнце, звезды, эта гигантская девушка и гибель Дамаска... Ошеломительно, в самом деле! Или они не желают даже помыслить о превращении в нормальных людей? Нельзя исключить и этот вариант. Размеры их тел согласованы с их средой обитания, а не с реальным миром - чего они, возможно, еще не осознали. Но надо надеяться, поймут! Поймут и захотят найти те установки для Метаморфозы! Если они еще остались на Поверхности...

Искать придется не только их, подумалось ему. Книги, записи, произведения искусства - все, что сохранилось и что поможет восстановить потерянное, тысячелетия истории, творения гениев, великие имена, сокровища философской мысли. Теперь он понимал, зачем все это вычеркнули, вымарали из памяти потомков: для обитающих в подземельях история должна была начаться как бы заново, с чистого листа. И написали на этом листе немногое, лишь то, что в Эру Взлета прогресс достиг невиданных высот, и предки сотворили купола, Хранилища, тоннели трейнов и промзоны. Еще добавили мелким шрифтом, что человек издревле жил в пещерах, прятался, как таракан, в щелях и никогда не поднимался на Поверхность.

Он знал: историю фальсифицировать гораздо легче, чем биологию, физику и химию. Науки о природе обладают естественной самозащитой, всякая теория, любая модель должна отражать реальность и проверяется на практике. Если теория неверна, не сконструируешь мост, ракету, генератор, останешься без энергии, без транспортных средств и в конечном счете без хлеба. Но историческая дисциплина сама обороняться не могла, ибо творилась людьми на основании фактов, допускавших различные интерпретации, а если факт кого-то не устраивал, его не возбранялось вычеркнуть. В его времена это было делом обычным: одни отрицали зверства сталинистов и нацистов, другие изобретали великую империю славян, которая зародилась где-то на Таймыре, третьи доказывали, что человечество произошло от лемуро-атлантов, спящих теперь в гималайских пещерах. Любой из этих домыслов мог стать явлением глобальным при надлежащей финансовой поддержке, укорениться в сознании масс и превратиться почти в религию. Или в религию без "почти".

Ничего нового в эту Эпоху Взлета не придумали, решил он; все та же ложь на исторические темы, только помасштабней. А чем крупнее ложь, тем ей быстрей поверят - не просто поверят, а будут отстаивать с пеной у рта. Человек никогда не жил на Поверхности! Надо же!

Эта мысль была последней - он все-таки уснул.

* * *

Утром пришли дикари: пять мужчин с рогатинами и топорами, а с ними старец - сгорбленный, седой, но шагавший довольно уверенно. Наконечники рогатин и лезвия топоров были выкованы из железа - без особого изящества, грубовато, но надежно. Мужчины - видимо, охотники - были облачены в накидки из волчьих и лосиных шкур, короткие кожаные штаны и некое подобие сапог. Все, как один, бородатые, но бороды разные: у одного - до пояса, с заметной проседью, у другого длиною в три пальца, у остальных - по грудь. Старик кутался в плащ с капюшоном, такой же, как у мертвой девушки, и, судя по величине, сделанный из целой медвежьей шкуры. Вокруг капюшона и на плечах были нашиты латунные бляшки, а на перевязи болтался нож в деревянных ножнах.

Он наблюдал за этой картиной из скафа, парившего у внешней стены. Даже с такого расстояния фигуры и лица дикарей казались огромными, а мимика - непонятной: губы почти не видны между усами и бородой, глаза скрыты нависшими бровями, лоб густыми темными волосами. Дикари переговаривались резкими гортанными голосами, и в речи он о уловил знакомых слов - то ли их не было вовсе, ли изменившееся звучание делало их непонятным. Он даже не сумел определить, на что похож язык и какого корня происходит: тюркского, славянско или германского. Но слов в этом языке было немного, больше жестов.

Старик первым приблизился к расцвеченному яркими красками пузырю, швырнул в него несколько камней и железяк, замер, всматриваясь в поднявшиеся протуберанцы, и только после этого взглянул на девушку. Старший из мужчин что-то произнес - его басистый отрывистый голос раскатился так оглуштельно, что сидевшие в скафе зажали уши. Старик ответил невнятным возгласом, вытянул к куполу рук затем показал на камешки, железки и осколки стекла, наваленные у колодца, и на девушку. Мужчины кивнули. Старший снова рявкнул, и четверо тех, что помоложе, подняли плащ с телом и направились воротам. Их предводитель и старец в медвежьем плаще шагали сзади.

- И что это значит? - спросил Мадейра. - Вы понимаете их язык, Дакар?

- Нет. Но примитивные реакции понять несло; но, и думаю, я разобрался с этой сценой. Старик колдун или шаман, иначе, личность, которая общается с потусторонним миром. Он бросил камень получил ответ: жертва, принесенная девушкой была угодна богам, и те ее убили. Примерно так друг мой.

- Вы обещали объяснить мне, что такое боги и этот... как его... потусторонний мир.

- В другой раз. Время не очень подходящее. - Он повернулся к Криту, сидевшему в соседнем кресле: - Проследим за ними?

- Да. Вперед, Хинган! И поднимись повыше, гниль подлесная!

- Как можно выше. Во-первых, я хочу взглянуть на местность с высоты - вдруг я ее узнаю, если сохранились какие-то ориентиры. А во-вторых, здесь могут быть деревья - до двух километров в привычном вам масштабе.

Но за стеной оказались развалины. Они тянулись вдоль древнего шоссе и нескольких пересекавших его улиц, покрытых, вероятно, тетрашлаком и хорошо заметных в хаосе бетонных плит, битого стекла и ржавой арматуры. Деревья тут тоже были, но подальше - шоссе седлало холм, заросший зеленью. У его подножия располагалась большая площадка, посреди которой, окруженный трехметровыми стенами, переливался и сиял радужный пузырь. Площадка лежала у шоссе, к ней вели несколько подъездов, а по другую ее сторону, врезанное прямо в склон холма, белело здание - фасад с шестью колоннами, без окон, но с провалами дверей.

"Станция метро, - подумал он, - но мне незнакомая. Оно и понятно - город расширялся, рос... Может, надпись какая сохранилась?"

- Мы можем подлететь к белому зданию у холма, а после догнать дикарей? - спросил он Хингана. Что-то подсказывало ему, что это будет правильным решением.

- Нет проблем. - Хинган покосился на Крита, и тот кивнул.

Скаф ввинтился в воздух, будто артиллерийский снаряд. Площадка с шахтой и силовым экраном стремительно промелькнула внизу, холм вырос до размеров Гималаев, здание приблизилось - обглоданные временем колонны, темные проемы дверей, на треть засыпанные мусором, и полустершаяся надпись на фронтоне. Первое - "П", за ним, пожалуй, "У вертикальная палочка, остаток "Л", или "Н", опять же "П"... Пропуск, и еще две сохранивши буквы, "О" и "В"... Потом вроде бы "С" и "К", С! пропуск, и отчетливо различимое "Я"...

"ПУЛКОВСКАЯ", - прочитал он. Пулковские высоты! Наверное, ветку метро проложили до самого Южного кладбища... А здание станции вполне прилично сохранилось - во всяком случае, не тянет на миллионы лет, да и на десять тысяч тоже. Нескол веков, семь, или восемь, или тысячелетие... Может быть, эта их Эра Взлета началась в двадцать первом веке, да в нем же и закончилась?

- Ну как, партнер, сориентировался? - спросил Крит.

- Да. Можем лететь за дикарями. - Он подож, пока Хинган не развернет машину, и принялся объяснять: - Позади и левее от нас - аэропорт, там садились и взлетали самолеты, прямо по курсу - небольших города-спутника, Пушкин и Павловск с парками и царскими дворцами, а слева - южная городская окраина, где я когда-то жил. Купчино, найский проспект, дом сорок, квартира... то есть, мент двадцать девять.

У него перехватило горло; стыдясь своей слабости, он начал кашлять. Эри привстала, наклонилась к нему, заглянула в лицо - глаза у нее точно такие как были у его жены, когда он приезжал домой с диализа.

- А что на холме, Дакар? - Дыхание Эри коснулось его виска. - Там все зеленое, как на плантации "Хика-Фруктов"... Это и есть деревья?

- Деревья, кусты, трава... впрочем, трава для нас все равно что джунгли Амазонки... Еще там обсерватория. Пулковская обсерватория, в которой трудились астрономы - те, кто изучал Солнце, планеты и звезды.

Он не успел закончить фразу, как осознал ее важность. Обсерватория! Что-то с ней ассоциировалось, что-то такое, что объясняло произошедшее с ним - может быть, не до конца, не полностью, но связь, безусловно, имелась. Он замер, словно охотник, выслеживающий мысль-добычу, но она уворачивалась и пряталась, никак не желая проявиться, всплыть из глубин подсознания. "Необходим еще один толчок, - подумал он, - еще какая-то деталь - вид здания, пусть даже разрушенного, или имя человека..." Имя почти вертелось на языке, но вспомнить его он не мог.

- Что с тобой? - спросила Эри. - Ты выглядишь так, будто выиграл тысячу монет в блошиных гонках!

- Или проиграл, - усмехнулся Крит.

- Инверторы очень впечатлительны, - пояснил Мадейра. - Должно быть, знакомые картины его волнуют и вызывают множество воспоминаний. Ведь он здесь в самом деле жил! Мы более не можем сомневаться, что все, о чем рассказывал Дакар, не домыслы, а истинная правда. Вот она, перед нами: город на Поверхности, под синим небом, зеленые деревья и дороги, руины древних зданий и даже люди! Хотя о том, какие это люди, Дакар не говорил. Немного ве ликоваты, вы не находите?

Мысль ускользнула окончательно. Но про обсерваторию он помнил! Помнил и даже почти представил помещение, где находилось... что? Зал без единого окна - не зал, а камера с бетонными стенами, он стоял в ней вместе со своим знакомым, чье имя н всплывало в памяти. Был еще, кажется, кто-то третий, но он остался за дверьми, за монолитными дверьми из стали, такими, как на подводных субмарина; Они находились в камере вдвоем, и тот человек, его знакомый, глядел на часы и говорил... Что говорил? Подожди, скоро увидишь... Или: сейчас начнется, Павел...

Вздрогнув, он выпрямился в кресле, бросил взгая на развалины внизу, на людей-гигантов, тащивши мертвую девушку, и нерешительно произнес:

- Я хотел бы вернуться туда, где мы поднялис на Поверхность, к холму и шахте. Не сейчас, потом. Сначала осмотримся, разыщем стойбище дикарей, обследуем город и поглядим, не найдется ли в руина чего-нибудь ценного. Тут были музеи, великолепны музеи... вдруг что-то сохранилось, и можно сделать голограммы... - Он сглотнул, вспомнив о пролетевших веках, и бросил взгляд на Крита: - Мы ведь вернемся сюда, партнер? Зачем, я не могу объяснить, н это очень важно. Не для вас, для меня.

- Вернемся, - подтвердил Охотник. - Куда мы денемся, пасть крысиная! Вернемся, если не сожруте твари, которыми ты нас пугал. Тут шахта и экран. Другого пути в Мобург я не знаю. А пока... Давай Хинган, прибавь скорость!

Скаф рванулся вперед, и воздух взревел, обтекая темный угловатый корпус.

Остановимся на других угрозах, перечисленных во Втором Пункте Первой Доктрины.

Неизбежность глобального экологического кризиса непосредственно вытекает из существующих масштабов технологической деятельности и связанного с нею потребления энергоносителей и сырья. Отметим следующие негативные явления: расширение озоновых дыр над полюсами;^изменение климата (так называемый "парниковый эффект", ведущий к разрушительным наводнениям и ураганам, расширению пустынных зон и т.д.); техногенное засорение почвы, воды, воздуха и околоземного космического пространства; катастрофа биосферы - гибель лесов и водорослей, производящих кислород.

"Меморандум" Поля Брессона, Доктрина Восьмая, Пункт Первый

Глава 20

КРИТ

Даже с высоты двенадцати километров эти развалины казались неправдоподобно огромными - холмы и горы мусора, стекла, железа и искусственного камня, который Дакар называл то кирпичом, то бетоном, то асфальтом. Они бесконечно громоздились вдоль улиц, заросших зеленью, которая отступала лишь там, где древнее непрочное покрытие сменял несокрушимый тетрашлак. Деревья тоже были гигантскими, гораздо больше, чем в латифундиях Фруктовых, и самого разнообразного вида, с белыми, коричневыми, золотистыми и темными стволами, с узкими и широкими листьями или с пучками шипов в человеческий рост. Ничего полезного на них, похоже, не росло, зато гнездились крылатые твари, птицы, как сказал Дакар, и все они, те, что поменьше, и те, что побольше, выглядели устрашающе. Когтистые лапы, острые длинные клювы, глаза величиной с тарелку или блюдо... Самые крупные почти не уступали скафу размерами, а в вышине, у самьк облаков, кружились голубовато-белые чудища еще крупнее, вопившие тоскливо и пронзительно. Чайки - так их назвал Дакар.

Нет, Поверхность была не для нормальных людей! Впрочем, что и кого считать нормальными? Может быть, инвертор прав, и нормальные - те шестеро ублюдков в шкурах, что тащили убитую Хинганом женщину. В конце концов, он доказал, что не обманывает нас, что все его рассказы - истина, как справедливо заметил Мадейра, что города, дороги, транспортные магистрали, построенные под открытым небом до Эпохи Взлета, в самом деле существуют. К тому же местность была ему явно знакома, хотя он пару раз признался, что город вырос и какие-то районы он не узнает, а от многих зданий, памятных ему, не осталось даже развалин. Все это было в порядке вещей, если вспомнить об истекшем времени, и лично я уже не сомневался в правдивости Дакара. Он допустил ошибку лишь в одном - в размерах тварей; обитавших в этом древнем городе, на небесах и на земле.

Учитывая все это, вполне вероятно, что он поведал истину о нас самих, и в этом мире мы - козявки, а настоящие люди - гиганты-дикари, произошедшие Пак знает от кого. Возможно, от племен еще более диких, от тех, кого не пожелали отловить и запихнуть под купола... Если и это было правдой, пришлось бы согласиться, что предки выкинули с нами нехороший фокус.

Но зачем? С какими целями? Я старался об этом не думать - тем более что у меня хватало поводов для размышлений. Еще как хватало, гниль подлесная! Взять хотя бы свидание Йорка с Дакаром при содействии Мадейры... Что это значило, крысиный помет? Ежели кормчий имел информацию о заводах и древних трейн-тоннелях, соединявших их с Хранилищем, то поиски фирмы "икс", а заодно и ходов на Поверхность, были так же бессмысленны, как выдохшаяся оттопыровка. Нюхай не нюхай, толку - ноль... Откуда поступает неучтенное сырье, куда его везут и как выбраться наверх - все это кормчему было известно. Так отчего не дать нам нужные инструкции, чтоб мы не тратили зря время за Ледяными Ключами? Что за игра, в которой Йорк одной рукой подпихивает нас, другой придерживает за штаны? Или эти руки принадлежали разным людям, Йорку и тем, кто мог "позаботиться" о Дакаре, пришельце из прошлого?

Борьба внутри Общественных Биоресурсов? Какие-то разборки между обрами и втэками? В жизни о таком не слышал! У каждой из этих контор свои задачи, свои интересы, но мудрые предки устроили так, чтобы они не конкурировали и не пересекались. И, уж во всяком случае, не приплетали к своим делам блюбразеров или же нас, Охотников.

Но кроме подобных вопросов были и другие, ввергавшие меня в недоумение. Ну, например - подыгрывал ли Конго Йорку или, как все мы, ничего не знал о старых заводах и шахтах, ведущих на Поверхность? Кто и зачем спровоцировал схватку стекольщиков и Оружейного Союза? Кто трижды покушался на меня? Какая связь между блюбразерами и кормчим Йорком, первым в ОБР лицом? С чего бы Йорку объявлять себя их покровителем?

Я решил, что при первом же удобном случае прижму Мадейру и добьюсь ответов на свои вопросы Лучше это сделать здесь, пока мы на Поверхности где Мадейре от меня не отвертеться. Места тут жутковатые, и, если не будет внятных ответов, можно вовсе пропасть... Такой вариант не исключался - в том случае, коли Мадейра примется упорствовать. Конечно, он мне приятель, но собственная шкура стоит подороже.

Я размышлял над этим, пока машина выписываш в воздухе круги, преследуя шестерку дикарей. Двигались они медленно, и Хинган, сбросив скорость, то обгонял их, то возвращался назад и зависал над их головами. Они шагали по тропе, проложенной среда развалин, и Дакар заметил, что эта дорога ведет на восток. Восток - то направление, где поднимается солнце, а место, где оно садится, будет западом, Древние, уже забытые слова... Даже Мадейра их не помнил.

- Заметная тропинка, - произнес Дакар, всматриваясь вниз. - Часто ходят. А давно ли?

- Не менее трех лет, - ответил я, припомнив, что рассказывал мне Кассель.

- Откуда ты знаешь?

- По данным ОБР, сырье в заводские шахты стало поступать три года назад. У нас, в Мобурге, а еще в Киве, Сабире и Дайле.

Дакар задумчиво покивал головой.

- Выходит, они совсем недавно рискнули приблизиться к городу... Нет, пожалуй, не так! Думаю, что кратковременные экспедиции за металлом были всегда, а теперь они поселились где-то поблизости, здесь и около других городов. Вылазки стали чаще, и наконец они обнаружили защитные экраны над шахтами. Сначала, видимо, перепугались, увидев, как гибнут насекомые и птицы, затем подумали, что боги нуждаются в приношениях. С этого времени в шахты стали бросать металл и стекло, и в результате включилась автоматика заводов.

- И это обеспокоило ОБР, - продолжил я. - Хранилища пополняются, а почему - непонятно!

- Если так, - заметил Дакар, морща лоб и поглядывая на Мадейру, - то Йорк задумал странную комбинацию, слишком многоступенчатую и сложную. Отчего не сделать проще - нанять Охотников и, предоставив им все сведения, отправить на Поверхность? Зачем гонять их по Штрекам и Отвалам в поисках ходов и фирмы "икс", которой, может быть, не существует вовсе?

Мадейра промолчал, а я подумал, что мы с Дакаром хорошо сработались, составив вместе полноценную и здравомыслящую единицу. В чем, в чем, а в здравом смысле ему не откажешь! Умеет задавать вопросы! А правильный вопрос уже половина ответа.

Фирма "икс", которой, может быть, не существует... Наверняка не существует, как и мошенников из ОБР, снабжавших сырьем компании Оружейного Союза! Снабжали, только не мошенники, а смотрители Хранилищ, и делали это по приказу Йорка и кормчих других куполов. Разумеется, тайно, а цель - спровоцировать кризис... Опять-таки - зачем?

Поразмыслив над этим, я сказал:

- Видишь ли, Дакар, чтобы отправить на Поверхность экспедицию, требуются веские причины. А кроме причин, надежные люди и, разумеется, инициатор дела. ОБР и ВТЭК не очень подходят на роль инициаторов, поскольку они...

- ...гаранты стабильности среды, - перебил он меня. - Так?

- Примерно. Чтобы лицо из ОБР с высоким статусом рискнуло на какие-то телодвижения, резкие и необычные, многое должно случиться, причем тоже необычное, иначе лицо потеряет свой статус. Все его действия и принимаемые меры должны отвечать ситуации и нарастающим проблемам: расследование поиски виновных и, если ничего не найдено, снова поиски, но уже в местах, куда обычно обры не суются.

Дакар ухмыльнулся.

- На этом фоне полезны пара-тройка покушений война или небольшой мятеж... Знакомые игры! А кто-то убеждал меня, что в вашем мире нет политиков интриг, борьбы за власть и даже самого понятия власти...

- Может быть, все это у нас есть, лишь называется по-другому. Не подскажешь как? - Я повернулся к Мадейре.

- Баланс между сохранением среды и борьбой корпоративных интересов, - буркнул он. Потом добавил, явно желая переменить тему: - Дорога, по которой идут дикари, видна вполне отчетливо. Не обогнать ли их?

Хинган не возражал, и мы устремились вперед, распугивая огромных черных птиц. Их стаи кружились над деревьями, оглашая воздух резким кашлем: "к-хар!.. к-хар!.." - похожим на звуки, которые производил Дамаск, пытаясь говорить. Вспомнив о его нелепой гибели, я помрачнел и уставился на петлявшую внизу дорогу.

Она бежала среди развалин, потом руины кончились, и нам открылась дикая местность с холмами, огромными деревьями и водоемами самых причудливых очертаний, гораздо большими, чем тот поток, которым я любовался в Киве. "Павловский парк, - пробормотал Дакар. - Дьявол! Ну и джунгли!" Тропа исчезла под кронами деревьев, зато появился более ясный знак - дымы, поднимавшиеся к небу за самым крупным водоемом. Возможно, он являлся тем, что называется рекой: вода в нем двигалась, несла сухие листья и бурлила в тех местах, где были навалены каменные глыбы. Дорога выходила прямо к ним, а на другой стороне, на берегу потока, высились конические холмы, накрытые шкурами, и дальше, у деревьев, - другие, более широкие и плоские. Над каждым из этих возвышений торчала труба, и две, особенно массивные, сейчас дымили, а рядом с ними толкалось по десятку дикарей. Остальные, оравы три или четыре, бродили около конических холмов или сидели у костра - кажется, готовясь к трапезе.

Скаф промелькнул над потоком, сделал круг и стал снижаться с солнечной стороны. Вскоре Хинган подвесил машину в ветвях раскидистого дерева - здесь мы находились в километре от земли и видели весь берег. Ветвь, торчавшая под нами, казалась толще четырех вагонов трейна, а на любом из листьев мы, все пятеро, могли бы улечься спать.

- У них шерсть на лице, как у манки, - с отвращением проронила Эри после недолгих наблюдений. - Не у всех, но у многих. Те, что явились к АПЗу, тоже были в шерсти.

- Это усы и бороды, милая, они растут у взрослых мужчин, - пояснил Дакар. - Те, что без шерсти, женщины и дети. Ты заметила, что у мертвой девушки не было волос на лице?

- Нет. Мне было страшно на нее глядеть. Такая огромная... и так близко...

Дакар кивнул с печальным видом и сообщил:

- У меня тоже росли волосы. Здесь и здесь. И кое-где в других местах.

- Неужели? - Эри коснулась его подбородка и щек. - Такие же, как у них?

- Точно такие же, и каждое утро приходилось их соскребать. А я ведь не был манки.

- Они тоже не манки, - поддержал инвертора Мадейра. - Примитивные люди, знакомые с одеждой, металлом и с огнем. И эти конусы из шкур... Это наверняка жилища.

- Вы правы, друг мой. Конусы - летние шалаши, а те, что в виде холмов - дома из бревен, засыпанные землей. Туда переселяются в холодное время и жгут огонь, чтоб обогреть жилище. И трубы... Раз есть трубы, значит, печи тоже имеются... Не такие уж они примитивные, эти ребята!

- Две трубы сейчас дымятся, Дакар.

- Кузница и мастерская горшечника. У одной землянки свалено железо, около другой - кучи желтой глины. А по краям костра развешаны горшки на железных треногах... Видите, такие круглые, закопченные?

Мы полюбовались на горшки, потом Хинган сказал:

- Пасть крысиная! В таком горшке можно сварить всех Охотников Мобурга!

- Запросто, - согласился я, и мы, дождавшись, когда Мадейра закончит съемку, снялись с ветки.

- На этот холм за речкой, - велел Дакар, показывая направление. - Местность вроде бы знакомая... по крайней мере, рельеф... Если я не ошибаюсь, там должны быть развалины дворца. Царский загородный дворец, в мои времена - музей... У вас есть музеи, Мадейра?

- Разумеется. В каждом куполе по одному.

- И что в них экспонируется?

- Везде одно и то же: чучело манки, чучело крысы, древняя книга из Отвалов, таракан и пара замороженных блох. Еще голограммы Пака и центральных районов других куполов с оригинальной архитектурой. Еще имитация тоннелей под городом - тех, что называют Старыми Штреками. Можно в них погулять и посмотреть видеозапись: манки едят Чогори, гранда Первой Алюминиевой... Запись, конечно, поддельная - один инвертор вашей Лиги постарался.

- И это все? Не густо! - разочарованно молвил Дакар и принялся расписывать, какие статуи, картины, чучела и книги хранились в их музеях.

Машина поднялась на холм, к развалинам. Здесь тоже было не густо: огромная площадка, засыпанная красновато-бурой пылью, из которой тут и там торчали зеленые стебли стометровой высоты, каменные глыбы и темные растрескавшиеся конструкции из чугуна - как оказалось, прутья дворцовой решетки. На одном из них устроилось двуглавое чудовище, тоже чугунное, в трещинах и величиной с наш скаф - такая же тварь, какую нам продемонстрировал Мадейра в тупике блюбразеров.

Дакар, видимо, вспомнил о том же и тоскливо вздохнул.

- Рельеф с двухголовым орлом, который вы нашли в метро... Знаете, Мадейра, что это было? Монета! Судя по размерам, российский рубль из моих времен.

О чем он толковал, никто из нас не понял. Монета есть монета - вещь абстрактная и существующая в виде цифр в пьютере и личном обруче. С нее голограмму не снимешь, руками не пощупаешь и ничего на ней не нарисуешь - ни двухголового чудища, ни задницы крысиной. Я сообщил об этом Дакару и в ответ услышал о металлических кружках и разноцветных бумажках с картинками. Нашу монету он назвал электронными деньгами - в его эпоху они тоже были.

Мы направились к центру города. Летели быстро, распугивая стаи черных птиц, круживших над руинами в таком количестве, что оставалось лишь удивляться, чем они кормятся в этой заваленной камнем пустыне. Цвет ее постепенно менялся: окраины были серыми и черными, затем появились бурые и темно-оранжевые пятна, которых становилось все больше и больше. Дакар объяснил, что на периферии стояли бетонные здания, обычно служившие жильем, а ближе к центру - более древние постройки из кирпича, который кое-где рассыпался мелкой оранжевой пылью. Глядя на эти свидетельства разрухи, он тоскливо вздыхал, мрачнел и оживился лишь тогда, когда мы добрались до реки.

Она была огромна, как и все водоемы в этом мире, - километров семьдесят в ширину, и по обоим берегам завалена камнями. Гранит из набережных, заметил Дакар, затем попросил Хингана направиться вниз по течению. В пяти или шести местах камней было особенно много; они торчали из воды, изъеденные временем, покрытые зеленью, укоренившейся в трещинах, и это было все, что осталось от некогда великолепных мостов. Здания по берегам реки выглядели лучше: их кровли рухнули, но чудовищно толстые стены еще поднимались где на один, а где на пару ярусов. Дакар называл их, Мадейра, снимавший местность своей голокамерой, записывал, мы с Эри и Хинганом глядели, потрясенные картинами разрухи и запустения. Этот древний город был таким большим! Все купола, сколько их есть на планете, могли поместиться на его территории - и, как утверждал Дакар, еще осталось бы место.

Слушая его отрывистые комментарии, я снова принялся искать причину свершившихся в прошлом перемен. Может быть, для наших предков, для людей-гигантов, планета была слишком мала? Мала для их городов и дорог, машин и жилищ, скудна ресурсами, которые поддерживают жизнь и цивилизацию? Может, они ощущали во всем недостаток - в энергии и плодородной земле, в воде и чистом воздухе, в необходимых металлах и местах для поселений? И вот, не в силах расширить жизненное пространство, они изменились сами и ушли с Поверхности... Почему бы и нет? Жизнь под землей гораздо, спокойнее и сытнее, и всем хватает места, даже крысам.

Мы отклонились от реки в сторону захода солнца и пролетели над широкой магистралью, Невским проспектом, как пояснил Дакар. Дворцы, когда-то окружавшие проспект, лежали в руинах, но тетрашлаковое покрытие и огромные колонны, встречавшиеся каждые четыре километра, уцелели. Колонны даже не покосились, и на их вершинах, торчавших над зданиями, можно было разглядеть остатки металлических конструкций. Очевидно, всю эту улицу накрыли в прошлом куполом из стекла, валявшегося теперь внизу - огромные осколки кое-где сверкали в солнечных лучах, подобно вымощенным серебром дорогам. Они попадались в изобилии, в таких количествах, что Фирмы Армстекла не переработали бы их за целое столетие.

- Богатство! - пробурчал Хинган. - Какое богатство, потроха крысиные! И ведь с собой не заберешь!

Дакар удивился:

- Битое стекло? Какой в нем толк? Я представляю ценность металлов и сплавов, поделочных камней или, предположим, нефти... Но стекло! Зачем вам старое стекло?

- Оно является незаменимым сырьем для производства тетрашлака, триплекса, кристаллита и терилакса, - пояснил Мадейра. - Это различные виды армстекла, а из него изготовлено гораздо больше предметов, чем из металла, - покрытие улиц и тоннелей, жилые стволы, вагоны трейна, мебель, не говоря уж о куполе... Вспомните, этот скаф тоже из армстекла, из триплекса.

Магистраль снова вывела нас к реке и остаткам моста. За ним лежал низкий, поросший кустарником берег, подмытый и затопленный речными водами, с торчавшими тут и там стенами зданий. Над водой с пронзительными воплями носились беловато-голубые птицы - крылья величиной со скаф, загнутые крючком клювы, яростные глаза... Слева от нас высилось массивное строение, неплохо сохранившееся, справа простиралась гигантская площадь в кольце наполовину развалившихся стен. Кажется, эти древние дворцы успешней боролись с разрушительным временем, чем дома на городской периферии. Осмотрев их, Дакар произнес:

- Что останется от Ленинграда, случись в нем землетрясение? Санкт-Петербург... - И, увидев наши недоуменные лица, пояснил: - Шутка! Давайте спустимся у тех развалин. Это Зимний дворец и Эрмитаж. То есть бывший дворец и бывший Эрмитаж...

Хинган приземлил машину у стены, которая выглядела целее и прочнее других - во всяком случае, низ ее стоял, но все, что было выше, обрушилось во внутренние помещения. Та же картина была повсюду: завалы из кирпича и камней, груды земли, поросшие дикой растительностью, в которой Дакар опознал траву, холмы из серой и красноватой пыли, что замела бесформенные обломки мрамора, скопления стекла и древней битой керамической плитки. Может быть, под этим плотным, слежавшимся веками мусором и сохранились какие-то полости, комнаты, камеры или подвалы, но сверху мы их не заметили.

Наш проводник и эксперт хотел проникнуть внутрь. Он толковал о бесценных сокровищах, хранившихся некогда в этом музее, о потрясающих произведениях искусства и исторических реликвиях таких народов и времен, которые уже в его эпоху считались невероятной древностью. Кое-что мне удалось запомнить - римские и греческие статуи, саркофаги и плиты с надписями из Египта, картины сотен или даже тысяч диззи (он называл их художниками), предметы древних культов, вазы, книги, оружие, украшения... Все это, как считал Дакар, нужно извлечь из руин и передать потомкам - или хотя бы выяснить, что сохранилось под завалами.

Потомки меня не очень волнуют - тем более что я не знаю, как переправить в купол статуи двухсотметровой высоты или гигантские картины. Видимо, Дакар воображал себя таким же великаном, как населяющие Поверхность дикари, либо, что вероятней, соотносил размеры статуй и картин с прежним своим ростом. Реальность, однако, была другой. В реальности наш скаф лежал на древнем кирпиче длиною метров двадцать, и места ему вполне хватало.

Впрочем, мне тоже хотелось забраться внутрь строения. В каком-то смысле кормчий Йорк был прав с этой своей идеей о пришельцах - они тут имелись, не дикари, конечно, а наши предки, люди времени Дакара, столь же непохожие на нас, как птицы на копошащихся в земле червей. Не отдавая в том себе отчета, я стремился понять их побуждения, выяснить мотивы их поступков, сделавших нас пигмеями, - в общем, выведать то, о чем Дакар не мог мне рассказать. Я не питал надежды, что сумею с этим разобраться, но, быть может, такая задача по плечу Дакару? Быть может, какой-то знак времен, что наступили за его эпохой, явится ключом к загадке? И если этот знак существовал, то отчего бы не поискать его здесь, в таинственных руинах, в хранилище богатств, которые предки не смогли - или, возможно, не пожелали - взять с собой?

В стене зияли трещины, достаточно большие, чтобы пройти в них в полный рост. Я велел Дакару и Мадейре оставаться около машины под охраной Эри, а сам отправился с Хинганом в пешую экскурсию. В первых четырех щелях воздух был неподвижный, застойный - верный признак, что это тупики; мы выбрали щель, откуда чуть тянуло ветром, надвинули бинокуляры и углубились в ход под грудой мусора. Было заметно, что он лежит у самой Поверхности - ни светящихся мхов, ни червей в бесплодных кирпичных обломках, ни другой знакомой живности и, разумеется, ни капли влаги.

Мы продвинулись на сотню метров, затем еще на столько же, и миновали полость под гладкой каменной плитой. Керуленова Яма в миниатюре - пришлось спускаться и подниматься по колено в пыли, нащупывая дорогу между провалов и темных дыр, казавшихся бездонными. Когда поднялись наверх, Хинган вдруг замер на половине шага, уставившись в темноту. Втянув носом воздух, я повернулся, проверил, что под ногами надежная опора и что реактант огнемета включен.

- Чтоб мне всю жизнь компост жрать! И здесь эти твари! Пахнет! - проворчал Хинган и хищно оскалился.

- Пахнет, но не так, - возразил я. - Кислого духа нет, а в остальном похоже.

- Не дух меня интересует, а клыки. - Хинган предостерегающе поднял палец. - Идет... уже близко, тварь... Спорим, что пришибу первым?

- Когда пришибем, тогда посмотрим, - ответил я.

Тень, казавшаяся в бинокулярах алой, мелькнула в проходе, и наши огнеметы выбросили по струе пламени. Раздался пронзительный визг, тут же, однако, замолкший; Хинган пальнул для верности еще раз, и мы отправились поглядеть на добычу.

Осталось от нее немногое, хвост да обугленные кости, но и по ним было видно, что тварь не очень впечатляющей величины. Совсем крохотная, честно говоря: хвост - двухметровый, зубы - в четверть пальца, когтей и вовсе не заметишь. Хинган, великий охотник на крыс, пренебрежительно пнул ее ногой.

- Детеныш, что ли? И возиться не буду, клыки вышибать...

Мы двинулись дальше. Ход, созданный игрою случая, беспорядочно вилял, раздваивался и растраивался, но выбор направления был нетруден - мы шли за воздушным потоком. Слабый, но все же ощутимый, он вел нас вглубь, под каменные завалы, пока мы не очутились в огромной темноватой полости. Вероятно, это было то, что Дакар называл подвалом; стены тут хорошо сохранились, мощный полукруглый свод выдерживал давление земли и только в трех или четырех местах дал трещины. Снаружи в них просачивался блеклый свет, но мы, чтобы лучше осмотреться, зажгли десяток световых шаров.

Подвал загромождали изваяния из мрамора, базальта и гранита и проржавевшие металлические ящики. То и другое было огромным, в сотню и больше метров высотой, так что лиц и верхней части статуй мы не видели. В основном перед нами торчали цоколи и постаменты, чудовищные пальцы ног и столь же гигантские пятки - все в компании каменных исполинов были босыми или в какой-то нелепой обуви, крепившейся к подошвам ремешками. Что до ящиков, то в них, как мне показалось, упаковали картины, каждую в отдельном контейнере из триплекса. Значит, пряталось это добро в Эпоху Взлета - ведь раньше, как утверждал Дакар, ни триплекс, ни тетрашлак, ни прочие виды армстекла не были известны.

Мы бродили по этой камере, такой же просторной, как любая из мобургских площадей, часа два, перебираясь через трещины в полу, касаясь ступней великанов и задирая головы в тщетных попытках разглядеть их лица. Падавший сверху свет был слишком скуден, и даже со своим протезом я не сумел бы забросить шар на столь огромную высоту, так что нам приходилось любоваться исключительно нижними конечностями. Однако я разглядел, что торсы некоторых изваяний не уступают в ширину жилым колоннам.

Наконец мы добрались до ящика более скромных размеров. Одна из его стенок рассыпалась в ржавую труху, и через прозрачный триплекс можно было разглядеть фрагмент картины, совсем небольшой, примерно двадцать на двадцать метров. Паком клянусь, тут было на что посмотреть! Подвесив три световых шара, мы отступили назад и замерли в благоговейном молчании.

Женское лицо, молодое и светлое, озаренное чарующей улыбкой... Кажется, она склонялась над младенцем, приникшим к ее груди, и взор ее синих огромных глаз был наполнен такой любовью и такой нежностью, какие мне не приходилось видеть у живых людей. В наш век мы скуповаты на эмоции; к тому же неписаный обычай рекомендует прятать их под маской и закрываться от чужих. Но это лицо было открытым - лицо человеческого существа, прекрасной юной женщины, столь поглощенной своими чувствами, что посторонние взгляды ее не страшили и не волновали. Она как будто бы была в непроницаемой броне, хранившей ее от всех невзгод и горестей, но в то же время этот панцирь был раскрыт, распахнут, и ее улыбка говорила: придите ко мне, станьте под мою защиту, и я вас утешу и спасу. Всех, мужчин и женщин, взрослых и детей, гигантов и пигмеев...