Чтение 14–й страницы книги ~Жалобная книга~

- Завсегдатаев здесь, знаешь ли, предостаточно. И не только по субботам. В иные дни здесь тоже тусуется публика. Порой прелюбопытная. Надо будет как-нибудь на неделе тебя сюда затащить.

С этими словами он устремляется в дальний угол двора, где, словно первый предвестник грядущего весеннего расцвета, зеленеет дверь.

- А стена, - говорю, - почему не белая*? Непорядок.

* Намек на рассказ Герберта Уэллса "Дверь в стене", где дверь зеленая, а стена - белая.

- Поначалу, рассказывают, и была белая - правда, не вся стена, а только часть. Но белые наружные стены в Москве - безумие. Раз в месяц освежать приходится, как минимум. Поэтому поклонникам мистера Уэллса пришлось адаптироваться к суровой серо-буро-малиновой действительности.

Кафе, к слову сказать, так и называется: "Дверь в стене". Но вывеску я разглядела, лишь когда уткнулась в нее носом. Зеленым по зеленому писано, точнее, изумрудным по травянистому. Какое, черт побери, оригинальное дизайнерское решение!

Я ерничаю и бурчу во имя самосохранения, потому что, кажется, влюбилась с первого взгляда второй раз на этой неделе. Правда, на сей раз - не в живого человека, а в помещение. Или даже не в помещение, в абстрактную идею. Сердце-то забилось в груди прежде, чем мы переступили порог.

Надежно спрятанное в глубине двора кафе, приют для тех, кого "мир ловил, но не поймал", - надо же! Для таких, как я, выходит? Вернее, для идеальной меня, для великолепной, несбывшейся Барбары, которую я придумала себе в утешение и в назидание, чтобы хоть какой-то заоблачный смысл придать собственному вполне бессмысленному, откровенно говоря, существованию.

Но все-таки.

Как только мы вошли, я окончательно поняла, что сопротивление бесполезно. Интерьер не представлял собой ничего из ряда вон выходящего, просто - так уж вышло - совершенно соответствовал моему невысказанному представлению об идеальном интерьере. Просторный холл, одно настоящее окно и три нарисованных. Пейзажи за рисованными окнами, разумеется, разные; один - так и вовсе марсианский какой-то: алое небо, лиловые пески. Отсюда можно пройти в один из двух небольших залов. Над входом в левый написано: "Кофе", над правым - "Чай".

- Что, - спрашиваю, - неужели в кофейном зале ни чашки чаю не дадут?

- Ага. А в чайном не дадут кофе. Таковы правила. Зато здесь принято кочевать от столика к столику. Выпьешь, скажем, чашку капуччино, решишь, что на самом деле неплохо бы и чаю тоже попробовать, - встаешь, берешь в охапку креманку с недоеденным мороженым и отправляешься в соседнее помещение. А там, вполне возможно, встречаешь старого друга, или любовь своей жизни, или бывшую одноклассницу, или, или, или... А может быть, никого не встречаешь - как повезет. Знаешь, на планете есть зоны сейсмической активности? Там землетрясения случаются чаще, чем в других местах...

Киваю. Интересно, неужели он думает, будто я действительно не знаю, что такое "сейсмическая активность"? Ну, дела.

- ... А по-моему, еще есть зоны фаталистической активности, - неожиданно объявляет мой лектор. - Места, где колесо судьбы вертится стремительно и непредсказуемо, а не с тоскливым скрипом, к которому мы привыкли... Скорее всего, я фантазирую, но если все же так, то "Дверь" - одно из таких мест.

Да я, в общем, и не сомневаюсь.

Для начала мы отправляемся в кофейную комнату. Там почти пусто, только за столиком у очередного нарисованного окна сидит здоровенная тетка лет пятидесяти. Не толстая, а именно вот - здоровенная. Великанша, богатырка. Наверняка вдова Ильи Муромца. Когда мой спутник, просияв, подлетел к ней обниматься, выяснилось, что мадам выше его на полголовы, как минимум.

- Капа, - ликует мой наставник и поводырь, - а я-то думал, ты нас покинула.

- Ну уж нет, - гудит басовитая Капа. - Просто я от вас отдыхала. И от всего остального.

- Отдохнула?

- Устала, - смеется. - Нет ничего утомительнее, чем остаться наедине с собой. И как люди с собою по семьдесят лет кряду живут? Вот чего я никогда не пойму.

- Нормально живут. Просто к хорошему быстро привыкаешь, - назидательно говорит рыжий.

- Гляди-ка, такой мудрый стал, - великанша качает головой, впрочем, скорее насмешливо, чем восхищенно.

- Вовсе нет. Просто память у меня хорошая. Избирательная, но хорошая. Ты не заметила, что мы почти слово в слово воспроизвели наш диалог почти годичной давности? Только ролями поменялись. Я вернул тебе твою собственную мудрость, даже без процентов. Не настолько у меня светлая голова, чтобы чужие премудрости с процентами возвращать.

- Ладно тебе прибедняться, - отмахивается огромная Капа. - Ты меня лучше с девушкой познакомь.

"Девушка" - это у нас, надо понимать, я.

Прежде, чем я успела опомниться, великанша заключила меня в объятия. И вот ведь что удивительно - прежде я прикосновения чужих людей терпеть не могла. Даже случайных, в метро или в троллейбусе, старалась избегать. Я, собственно, и родной матери тискать себя не особо позволяла - лет с семи примерно. А уж от назойливых лап чужой тетки меня по идее стошнить могло бы.

Но тут я, страшно сказать, мгновенно растаяла. Руки у Капы оказались горячими, а огромная грудь - мягкой и уютной, как диванная подушка. Ее богатырское тело источало тонкий, удивительно свежий аромат - смесь подснежников и алоэ, так, что ли? Я собралась было спросить, что за парфюм у нее такой чудесный, да постеснялась.

- Хорошая какая, - одобрительно пробасила Капа, отпуская меня на волю. Отстранившись, еще раз оглядела с ног до головы и заключила: - Добро пожаловать!

А я гляжу на нее завороженно, ничегошеньки не понимаю. Ну, почти. Они вдвоем как-то меня усадили за столик у нарисованного окна, даже капуччино мне заказали, посыпанный не корицей, а тертым шоколадом, как я люблю. Как угадали?..

- Капитолина Аркадьевна, - рассказывает мой поводырь, - наш единственный добрый ангел. Первая, кого я встретил в этом клубе. Я ведь почти случайно сюда попал. Михаэль - немец, в Москве никогда в жизни не был, о существовании местной тусовки знал сугубо теоретически. Вернее, даже не знал. Просто подозревал, что вряд ли я окажусь единственным накхом в таком огромном городе, как Москва. Сказал мне на прощание: "Обязательно разыщи там своих. Иногда это бывает позарез нужно". Теоретически я был с ним согласен, а на практике совершенно не понимал, как я буду кого-то искать? Где искать? По улицам, что ли, мотаться, прохожих за грудки хватать, в глаза заглядывать?.. Со временем понял, конечно, что за грудки никого хватать не нужно, даже близко подходить не обязательно. Но и другое стало мне совершенно очевидно: потребуется огромное, нечеловеческое везение, чтобы нарваться на еще одного накха. Ну я и забил на это дело. Решил: перебьюсь. Обещал себе, что в случае чего найду способ смотаться к Михаэлю. Ну, или хоть по телефону ему позвонить можно, - так я себя успокаивал.

- И как же ты в итоге всех нашел? - спрашиваю. Лишь бы спросить, показать, что я слушаю. Очень внимательно слушаю. Это, между прочим, чистая правда.

- Я-то как раз ничего не нашел, - смеется. - Меня нашли. Один из тутошних завсегдатаев приметил меня - где бы ты думала? - в "Летчике". Положил на стол визитку и поспешно удалился, я звука произнести не успел. Когда человеку, в детстве контуженному Уэллсом, суют под нос картонку с надписью "Дверь в стене", точным адресом и примечанием от руки: "Каждую субботу, по вечерам", как-то не до комментариев... Конечно, я сюда прибежал из чистого любопытства, поглядеть: зачем звали-то? Предположения были самые разные, от мистических до криминально-эротических, так что я был начеку...

- Теперь это называется "начеку", - ухмыляется Капа. - Скажи уж прямо: шел и не знал, что тебе предстоит, помереть на месте или просто усраться с перепугу!

- Ну, почему... Крутились у меня в голове и другие варианты. Но и эти два имели место, ты права.

Тут он торжествующе глядит на меня.

- И что же ты думаешь? Первой я встретил Капитолину Аркадьевну. Она тут же заявила: "Какой хороший мальчик!" - и я, понятно, расслабился. Если бы в эту минуту появились придуманные мною монстры и злодеи, могли бы брать меня тепленьким.

- Это мое хобби, - объясняет великанша. - Я тут единственная, кто по-настоящему интересуется коллегами. Сую нос в чужие дела, даже сплетнями не брезгую. Мне правда интересно, несмотря ни на что. И еще люблю приходить сюда пораньше, чтобы не пропустить новенького, если вдруг появится. В первый раз все стесняются, это понятно. Но загвоздка еще и в том, что мало кто понимает, зачем, собственно, его сюда принесло? И ведь порой два часа просидишь, а так и не поймешь, зачем все это. Мы все, по большей части, с причудами. Даже пригласить сюда по-человечески мало кто способен, а уж объяснений каких-то вообще не дождешься. Это тебя за ручку привели, как первоклашку в школу. Повезло.

- Да, - соглашаюсь. И снова умолкаю.

- А вот пришла бы сюда неделей раньше, не было бы тебе никакой Капитолины Аркадьевны, - назидательно говорит рыжий. - Она нас на целый месяц покинула.

Глаза у него при этом непроизвольно округляются, брови ползут вверх, приобретая трагический излом. И я вдруг осознаю: да, конечно, для накхов месяц - огромный срок. Почти вечность.

- Ладно, - откликаюсь рассеянно, - я ни за что не стану приходить сюда неделей раньше, обещаю. Спасибо, что предупредил.

Собеседники мои развеселились, а я даже не сразу поняла: что тут смешного? Вот до чего обалдела.

* * *

Кафе понемногу заполнялось посетителями. Здесь оказалось не так уж людно. Почти треть столиков в кофейной комнате к восьми вечера оставалась пустой, а в чайной засел один-единственный дядечка средних лет, улыбчивый и молчаливый. За весь вечер он ни разу не поднялся с места, словом ни с кем не обменялся, но разглядывал присутствующих с доброжелательным вниманием - тех, кто не был скрыт от его поля зрения двумя дверными проемами.

Все происходило совсем не так, как я себе представляла. Мне-то мерещилось что-то вроде общего собрания, чуть ли не групповое камлание за круглым столом. На повестке дня прием нового члена в тайную организацию; метание жребия, строгое собеседование со старейшинами, закрытое голосование, общее решение, присяга и прочая масонская суета.

Ага, как же.

На самом деле наша компания из трех человек оказалась самой многочисленной. Сюда приходили поодиночке, многие так же и рассаживались; лишь изредка кто-то вставал, ненадолго задерживался у соседнего столика и почти сразу же возвращался на место. Со стороны можно было подумать, что все присутствующие забыли дома спички и зажигалки и теперь друг у дружки одалживаются.

Все вели себя так, словно бы зашли сюда случайно, изнывая от субботней скуки. Делали заказы, вертели в руках сигареты, неторопливо цедили напитки; некоторые принялись ужинать. Толстяк в дальнем углу читал книгу и, кажется, за весь вечер ни разу от нее не оторвался, даже ел не глядя в тарелку. Блондинка с длинной косой подсела к загорелому жилистому старичку, тот извлек из портфеля карманные нарды, и они принялись играть, не обращая решительно никакого внимания на окружающих. Ослепительно красивый юноша-азиат, с раскосыми и жадными, как положено, очами, хмурясь, листал глянцевый журнал; время от времени делал на полях какие-то пометки. Не то выпускающий редактор номера, не то просто очень внимательный читатель, поди разбери.

Несколько человек все же подошли к нам - не все сразу, понятно, а по одному, с большими интервалами, - коротко поздоровались с моими опекунами, одарили меня скупыми, но вполне приветливыми улыбками. Имя не спрашивали, да и сами не представлялись - за одним исключением. Кудрявая, худая, как подросток, брюнетка положила на стол возле моей чашки белую гвоздику с коротким стеблем, шепнула: "Меня зовут Ляля, зимой я молчунья, но как-нибудь ближе к лету непременно поболтаем", - и тут же удалилась в другой конец зала. Прочие разглядывали меня издалека - неназойливо, вполне доброжелательно и без особого любопытства, как новую деталь интерьера, приятную, но вряд ли судьбоносную перемену.

В другое время, в другом месте я была бы разочарована, даже обижена: как же, обещали отвести в чудесное место, перезнакомить с волшебными какими-то людьми, а тут скукота, хуже, чем в Маринкином кафе по понедельникам, да и "волшебные люди" кажутся обычными московскими обывателями, сидят вон, жуют помаленьку и не то что на меня, друг на друга внимания не обращают.

И - ничего не происходит.

Но я, напротив, наслаждалась удивительной атмосферой этого разобщенного собрания. Исподволь разглядывала ничем на первый взгляд не примечательные, но исполненные обаяния лица. Любовалась сдержанной пластикой жестов. Жадно вдыхала теплый воздух, пропахший кофейными зернами, специями и дорогим табаком, а выдыхала медленно, неохотно, словно бы надеялась, что настроение заразно и передается, как грипп, воздушно-капельным путем.

Настроение, да - вот чем приворожило меня это место. Тут царили мифические покой и воля, в концентрированном виде, без примесей. Я расслабилась настолько, что рта не открывала, хотя обычно, познакомившись с новым человеком, трещу без умолку.

Мой персональный Иерофант тоже помалкивал; нескольких вновь прибывших он удостоил кратким визитом, прочих - молчаливым кивком. По собственной инициативе заказал мне чизкейк с малиновым соусом. Пару раз прикоснулся к моей руке, словно бы подавая знак: все очень, очень хорошо. Это я, впрочем, и без него прекрасно понимала. Вернее, не понимала я ничегошеньки, зато чувствовала всем телом - изумительное ощущение.

Когда чизкейк был практически побежден, Капитолина Аркадьевна вдруг встрепенулась и принялась шепотом рассказывать мне о присутствующих.

- Витя, Виктор Сергеевич, который толстяк с книжкой - один из самых опытных. Лет десять, говорят, чужие судьбы таскает, с тех пор как съездил в командировку в Ирак и нарвался там на какого-то местного чудо-дервиша. Тот его всему и обучил. Витя понять ничего не успел, как стал накхом. Как я понимаю, был прежде простой хороший мужик, реалист, без особых претензий и фантазий - и на тебе. Теперь чуть ли не старейший московский практик и единственный среди нас теоретик. Исследует сей психофизический феномен изнутри, как он сам выражается... Правда, с большими перерывами на семейную жизнь. Мы-то все монашествуем, иначе не выходит, а у него жена, сын, две дочки, и ничего, на все его хватает - удивительный случай... А вот Юрка Ли, кореец, будешь смеяться, мой учитель. Выглядит очень молодо, правда? На самом деле ему под сорок, и добрая половина присутствующих обязана ему своими умениями. Так уж ему везет, куда бы ни сунулся, вечно на новичков нарывается. Говорит, уже так привык учительствовать, хоть спецПТУ открывай для подрастающей смены... А Лялечка, которая подарила тебе гвоздику, моя девочка. "Моя" - в том смысле, что я ее нашла и всему научила. Приметила в троллейбусе. Несколько остановок промучилась, придумывая, как бы завязать разговор, и тут она сама спросила: "Вы что-то хотите мне сказать?" Очень талантливая девочка. Чужие мысли - не все, конечно, а лишь самые "громкие", так, что ли? - еще до встречи со мной читала, как газету. Скорбный, по правде сказать, дар. Со своими-то думами не всякий справляется, а уж чужие... Зато ей потом очень легко было. Я имею в виду учиться. И о ерунде не беспокоилась, с самого начала.

- О какой именно ерунде? - спрашиваю осторожно. - Ерунды - ее ведь много, разной.

- О той ерунде, которую из доброй половины новичков палкой не выколотишь. Вопрос вопросов: имеем ли мы право снимать сливки с чужих судеб?.. Ты-то, кстати, не терзаешься?

- Немножко, - признаюсь. - Одного мальчика было очень жалко: такая хорошая жизнь, и, считай, почти ничего не почувствует - зачем тогда все?.. Но это не очень мешает. Гуд... Максим с самого начала одну правильную подсказку мне дал. Напомнил: все равно ведь люди прилагают массу усилий, чтобы притупить остроту собственного восприятия. Стремятся ощущать как можно меньше. Очень стараются. Я все взвесила, припомнила своих родителей, знакомых, клиентов и была вынуждена согласиться. Чего там, я и сама этим грешу. Могу сутками напролет в компьютерные игрушки долбиться, лишь бы душевная мука оставалась сугубо умственной проблемой. А если так, почему бы не взять то, что все равно никому не нужно?.. Другое дело, я пока не уверена, что это нужно мне. Но и в обратном я уже не уверена. Поэтому, пусть все идет как идет, а там поглядим.

- Правильный подход, - кивает Капа. - Даже удивительно слышать такие речи.

- Да нет, - говорю, - ничего удивительного. Просто я профессиональная фаталистка. Так заигралась в гадалку, что теперь думаю, как гадалка, чувствую, как гадалка, и веду себя соответственно...

Великанша качает головой - не то одобрительно, не то насмешливо, кто ее разберет. И продолжает.

- Девочка с косой - Мила, Милана. Югославка. Приехала в Москву работать в какой-то фирме, месяца три назад. Сама нас нашла; как - не знаю, не расспрашивала. И никто, кажется, не расспрашивал. Может быть, чутье, а может быть, еще дома адресок раздобыла. Ее дело. Важно, что нашла. Теперь ни одной субботы не пропускает: они с Данилычем как впервые увиделись, переглянулись, да и засели в нарды играть. Кажется, только за этим сюда и ходят... Илья Данилович, к слову сказать, тоже Юркин ученик. Тот его у себя во дворе приметил, среди играющих пенсионеров. Пару недель кругами ходил, не знал, на какой гнилой козе к старику подъехать. В итоге в нарды играть выучился - специально, чтобы Данилыча как-то заинтересовать. И так бывает, да... Дама в зеленой кофточке - Алена Геннадьевна вроде бы японский где-то преподает. Тихоня, очень скрытная, сюда заходит редко. Даже я о ней ничего толком не знаю: кто ее выучил, как к нам попала? Но раньше меня, это факт. Блондин кудрявый в дальнем углу - Олег, Подземный Житель. Охотится исключительно в метро. Там, говорит, жалобщики и страдальцы табунами бегают. Теоретически оно так, но я под землей не люблю почему-то в чужую жизнь с головой нырять. И кажется, никто не любит, кроме Олега.

- Я пробовал пару раз, - неожиданно оживился рыжий. - По мне, никакой разницы. Другое дело, что по кафе более перспективная публика ошивается. Я имею в виду, неординарных личностей много, прекрасных уродов и мутантов, как выражается один мой старый приятель, сам тот еще "урод". А среди тысяч метрошных страдальцев нелегко интересную судьбу отыскать. От скуки с ними свихнешься, вот что.

- Возможно, Олег как раз и любит, чтобы попроще? Каждому свое, - Капа пожимает богатырскими плечами. - Или же умеет как-то выбирать самых интересных. Надо будет расспросить его при случае.

Она снова приближает губы к моему уху, продолжает экскурсию.

- Рядом с Олегом сидит Мишель. Канадец, клерк из посольства. Тоже Юркина добыча, тот его на каком-то дурацком приеме подцепил. Забавный паренек. Говорит, всю жизнь мечтал в России побывать, а еще лучше - пожить. Приложил какие-то невероятные усилия, чтобы заполучить это место; при этом сам не понимал, с какой стати ему понадобилось все бросать и ехать в Москву? Думал, дескать, все дело в Пушкине и Достоевском, а оказалось - предчувствие чудесной судьбы... Очень старается с нами подружиться. Мы-то все психи-одиночки, а он по-настоящему дружить пытается, чтобы все как у людей. У меня в гостях пару раз был, за Лялей ухаживает почти всерьез, Юрку вечно зазывает в какие-то кабаки, а теперь вот к Олегу прилепился. Тот его с собой в метро берет иногда. С точки зрения Мишеля - настоящее приключение.

- У каждого свои представления о приключениях, - смеюсь. - А элегантная дама в очках - тоже иностранка?

- Нет. Сибирячка. Вернее, выросла в Академгородке, под Новосибирском, но это уже давненько было. А с виду - да, ты права, этакая парижаночка, без возраста и с кучей чужих тайн на сердце.

- Последнее утверждение, как я понимаю, просто констатация факта?

- Да и первое тоже. Все мы люди без возраста. Знаю, что не слишком похожа на школьницу, но ведь семь тысяч лет мне тоже с виду не дашь, верно?

- Почему именно семь тысяч?.. - удивляюсь и только потом понимаю, о чем она толкует. Не сдержав любопытства, спрашиваю: - Неужели вы считали?

- Ну да. С самого начала вела подсчеты и аккуратно все записывала, специально для того, чтобы впоследствии запугивать новичков вроде тебя огромными цифрами.

Мы тихонько смеемся; на шум, как бабочка на свет, устремляется официантка. Капа заказывает себе луковый пирог, а мы - еще по одной чашке капуччино: уж больно он тут хорош.

- А кто этот человек в чайной комнате? - спрашиваю.

- Понятия не имею. Наверное, просто случайный посетитель. Чай пьет, как видишь.

Вот так-так.

- А разве... Разве сюда приходят посторонние? - изумляюсь. - Я думала, здесь все свои.

- Ну, на деле так оно и есть - почти так. Но теоретически кафе открыто для всех. Двери нараспашку, никакой охраны - ты же сама видела. Так что единственной гарантией уединения может быть только наше общее желание: "Хоть бы сегодня не было чужих!" Обычно это работает, да и сегодня, можно сказать, сработало: человек всего один, вроде бы симпатичный, устроился в другом зале и никому не мешает.

- Зато смотрит во все глаза.

- Да пусть себе. Ничего интересного все равно не увидит. Сидят какие-то люди, пьют кофе; некоторые знакомы друг с другом, некоторые вроде бы нет. Самая что ни на есть обычная картина.

- Да, - соглашаюсь. - Даже слишком. Я-то, честно говоря, думала, вы пообщаться сюда приходите. А кроме нас с вами никто не разговаривает...

- Конечно, мы собираемся именно пообщаться, - кивает Капитолина Аркадьевна. - Этим и занимаемся. Просто нам вовсе не обязательно разговаривать, тебе это не пришло в голову?

А ведь действительно. В одном помещении собрались люди, способные погружаться в чужое настроение с полпинка. Я вон - и то, как оказалось, могу, а они все же опытные. Сидят вот, читают друг дружку, как стопку открытых книг. Наслаждаются, сопереживают, поднимают друг другу настроение - наверное, так.

Погоди-ка, это что же получается, они и меня насквозь видят?

Ох. Мамочки. Влипла!

Хотя, с другой стороны, что мне, собственно, от них скрывать? Уж какая есть, такая есть, ничего не попишешь. Терпит же меня как-то Небо (Бог/Космос/Судьба) - как ни назови, а все равно терпит, даже в те дни, когда веры моей в Провидение хватает разве что на неуклюжую шутку. Конечно, терпит: ежели не разразило пока громом, не уничтожило, не растерло и не выплюнуло, значит, вполне устраивает моя персона Небесную Канцелярию.

И, если так, какое мне дело до прочих мнений?

СТОЯНКА XIV

Знак - Дева.

Градусы - 17°08'35" Девы - 0° Весов.

Названия европейские - Ашмех, Азимель, Азимеш, Амирет, Азимет, Альхумех, Ахурет.

Названия арабские - ас-Симак аль-Азаль - "Безоружная Опора".

Восходящие звезды - альфа Девы (Спика).

Магические действия - изготовление пантаклей для любви и для излечения больных.

Капа, как я и надеялся, незамедлительно взяла шефство над Варей. Девочки замечательно спелись; было бы можно, я бы с радостью перепоручил Капитолине Аркадьевне свои педагогические обязанности - насовсем. Но так, увы, не делается. Почему - неведомо, но не делается. Не положено.

Ненавижу.

Куда бы я ни сунулся, как бы причудливо ни менял судьбу, сколь призрачным ни делал бы собственное существование, а все равно рано или поздно из какой-нибудь темной щели скорбным, хромым тараканом выползает очередное "не положено", шевелит усами, нагоняет бытовую тоску.

Я, в сущности, хороший игрок - в том смысле, что легко обучаюсь новым играм, быстро в них втягиваюсь и охотно подчиняюсь чужим правилам, - но лишь до тех пор, пока мне оставляют возможность считать игру всего лишь игрой и думать, что правила будут меняться по ходу. Когда мне предлагают относиться к игре всерьез, я испытываю почти непреодолимое желание перейти на другое поле.

Но не поднимать же, в самом деле, бунт на "Летучем голландце"...

Вместо бунта предаюсь чревоугодию и братской любви. Нас нынче почему-то мало, да еще и в чайной комнате незнакомый дядька засел - каким ветром его сюда занесло? Явно ведь не из наших. Разглядывает всех с интересом, сам не понимает, почему ему тут так нравится. А ведь приживется небось в кафе. С нами-то каши не сваришь, но, возможно, завтра же он сварит отличную кашу с астрологами. Или, скажем, в среду с нумизматами. Или просто с девушкой хорошей однажды познакомится, как вот я с Варенькой в "Кортиле". И, в отличие от меня, будет знать, что делать с такой удачей.

Всех, кажется, здорово забавляет, как я влип. Юрка, тот вообще погибает от внутреннего хохота. С его точки зрения, ситуация анекдотическая.

И он, по большому счету, прав.

Подхожу к нему поболтать. Одно дело проникаться настроением друг друга, и совсем другое - вести связный диалог. Мы все же не телепаты из научно-фантастического сериала, поэтому беседовать о делах приходится по старинке, с участием голосовых связок, губ, языка и гортани.

- Да, - говорю ему, - действительно весело. Обхохочешься... Возьмешь девочку в науку, если ситуация выйдет из-под контроля?

- Можно подумать, она сейчас под контролем, - ухмыляется, не отрываясь от своего драгоценного "Конкистадора". - Ладно, если что, передай своей подружке Знак и присылай ко мне. Учить я ее, строго говоря, не могу, но приглядеть на первых порах - почему нет? Дело привычное. Но ты все же постарайся сам.

- Конечно, постараюсь. Но - ты же видишь, как все складывается. Спасибо тебе.

- Hiмa за що, - кривляется, щурит и без того узкие глаза.

Мы оба знаем, что могли бы стать очень хорошими друзьями, если бы жили по-настоящему, а не имитировали жизнь в промежутках между увлекательными путешествиями по чужим будущим. Могли бы, да еще как. Если бы да кабы.

Но без грибов во рту мы, пожалуй, как-нибудь обойдемся.

* * *

В половине одиннадцатого стали понемногу расходиться. Наблюдатель из чайной комнаты тоже ушел, так и не отважившись пересесть к нам поближе и завязать с кем-нибудь знакомство - а ведь как ему хотелось!...

Капа сперва удивилась: почему все так рано разбегаются? - потом поглядела на часы, всполошилась и принялась собираться. Варя прощалась с нею, как с обретенной после долгой разлуки сестричкой, даже телефон записала. Хорошо, что так вышло: если Юрка, в случае чего, станет для нее идеальным инструктором, то Капитолина - это гарантированная моральная поддержка. Задушевная подружка, которой не нужно ничего объяснять: сама все понимает. Куда больше, чем положено людям понимать друг о друге. Со старыми друзьями Вареньке теперь говорить особо не о чем, разве только одну ложь на другую нанизывать да греметь этим монистом в темноте под закрытыми веками. Непростой период; я бы и сам в свое время не отказался от дружеского плеча, а ведь у нее проблем куда больше, чем у меня в ту пору. В отличие от Вари, мне чертовски повезло с учителем. Ну, по крайней мере, я не был в него влюблен.

В том, собственно, и дело.

- Поехали? - спрашиваю.

- Как скажешь, - улыбается. - А мне теперь всегда можно сюда приходить?

- Конечно, - говорю. - Можно - всегда. А по субботним вечерам, пожалуй, даже нужно - в первое время. Ты еще не со всеми перезнакомилась. Ну и вообще такие встречи - они для нашего брата как поливитамины по весне.

- Похоже на то, да...

Мечтательная улыбка не покидает ее лицо. Напротив, укореняется там, обживается понемногу, словно бы решив остаться навсегда. Даже лютый холод, воцарившийся за время нашего отсутствия в машине, не властен над Вариными губами. Дрожит в своей пижонской курточке, скукоживается на ледяном сиденье, но - улыбается. Щеночек Сфинкса. Такая хорошая, хоть плачь.

* * *

Дар речи Варя обрела минут через пять после того, как я включил печку.

- Наконец-то согрелась, - вздыхает, жмурясь от удовольствия. - Слушай, а так странно все у вас происходит! Со стороны посмотришь, не поймешь даже, что вы друг с другом знакомы. Я ведь думала, у вас настоящее собрание...

- Ага, - смеюсь, - профсоюзное. И протокол кто-нибудь пишет. "Слушали - постановили".

- Ну уж протокол! Нет, я думала, у вас какие-нибудь тайные масонские ритуалы... Ну, не масонские, конечно. Какие-то свои. Красивые и ужасные. Пока Капа не напомнила мне, что вам совсем не обязательно вслух разговаривать, я вообще не понимала, что происходит. Хотя сидеть там с вами все равно было приятно. Меня, получается, уже приняли? Или пока только поглядели?

- Что значит "приняли"? Думаешь, это какая-то особая бюрократическая процедура? Все просто: если ты - одна из нас, можешь приходить и чувствовать, что оказалась среди своих наконец-то. А если нет - что ж, тоже можешь приходить, просто в этом случае ничего не поймешь. Вообще не заметишь, что происходит нечто особенное. Как тот дядечка из чайной комнаты. Ему явно очень понравилась атмосфера в кафе, он теперь туда наверняка каждый вечер ходить станет. Но он ничего так и не понял. Да и что тут поймешь?..

- Странно все, - повторяет Варя. - Другое какое-то измерение. Иные люди, иные обычаи, иные способы быть вместе. Все не так, как в жизни.

- Вот это, - соглашаюсь, - правильно. Действительно не так, как в жизни. Мы и правда стоим где-то в стороне, спрятались в кустах, на обочине, глядим на дорогу, смотрим длинные, бессвязные сны о путниках, а сами не трогаемся с места. Думаю, с точки зрения стороннего наблюдателя - если предположить, что тут есть за чем наблюдать, - существование накха совершенно бессмысленно. Но - такая уж судьба. Вполне диковинная, не находишь?

- Нахожу. А потом снова теряю. И снова нахожу. - Варя все еще улыбается, но голос ее звучит вполне печально. - Слушай, - говорит вдруг, - все это как-то нечестно получается.

- Что именно - "нечестно"?!

Я правда не знаю, что и думать.

- По-хорошему, - объясняет она, - если бы я действительно была одной из "ваших", я должна бы сейчас подпрыгивать от нетерпения и требовать: пошли на охоту! Разве не так?.. А я-то как раз думаю: хоть бы не нужно было сегодня чужими судьбами заниматься. Пожить бы немного этой вот, текущей, жизнью, в которой вдруг наступила ночь и ты везешь меня куда-то, скорее всего, к себе домой, в Бабушкино, а в общем, все равно куда, лишь бы вез и - да, ты был прав! - лучше, чтобы эта поездка вообще никогда не закончилась... Но она закончится, понятно. И счетчик твой все тикает да тикает, и время твое уходит впустую, пока ты со мною тут возишься. Мне нравится, что ты все же возишься, несмотря ни на что, но, в сущности, грустно это все.

- Не выдумывай. Не тикает никакой счетчик. И отправляться, как ты выражаешься, "на охоту" совсем не обязательно. Неужели, думаешь, я тебя стану заставлять?

- Нет, это вряд ли, - угасшая было улыбка снова освещает ее лицо. - Ты не похож на человека, который станет кого-то заставлять. Может быть, это и плохо. Может быть, меня как раз и нужно строить, гонять по плацу под горн и барабан, с речевкой... Не знаю. Если ты все время будешь говорить мне: делай что хочешь - я, пожалуй, навсегда поселюсь на твоей кухне. Скажу: не надо мне никаких чудес, кроме вечерних посиделок за чаем да сказок с колыбельными на сон грядущий. А ты не для того со мной носишься, я понимаю.

- Я уже сам не знаю, для чего с тобой ношусь, - говорю. - И имей в виду: если я тебя сейчас поцелую, домой нам, возможно, придется добираться пешком. Только это меня и останавливает.

Варя глядит на меня внимательно и недоверчиво. Явно пытается попробовать на вкус мое настроение, понять: правду я сказал или просто голову ей морочу. Но сконцентрироваться не может, волнуется. И только спустя несколько минут, когда мы проезжаем мимо Алексеевской, кивает:

- Может быть, и так. Пешком - да, пешком слишком уж холодно... В любом случае хорошо, что ты это сказал. По крайней мере, я больше не чувствую себя несчастной дурой. Впрочем, счастливой дурой я себя тоже не чувствую. Так, серединка на половинку.

- Пансионат "Вербы", - говорю вкрадчиво. - Сто сорок километров от Москвы. Стоит в лесу. Место более чем скромное, зато и не бандитское. Недостатки, говорят, такие: там хреново топят, и вода в душе едва теплая, соответственно. Ну и мебель жуткая, хуже, чем московские старухи на дачи свозят. Все остальное - сплошь достоинства. Глухомань, вокруг - никого, сосны и жалкие остатки снега. Что там с нами случится - неведомо. Скорее всего, просто пожар с потопом. Но возможно, судьба окажется изобретательнее... Тебе интересно?

- Да, - сдержанно отвечает Варя. - Чрезвычайно интересно. Пожар, сосны, снег, едва теплая вода в душе, специально для потопа, - именно так я и представляю себе рай.

- Поехали? - спрашиваю.