Чтение 18–й страницы книги ~Ледяная тюрьма~

- Глубина - двести одиннадцать метров.

- Цель потеряна, - сказал оператор звуколокатора, и последнее произнесенное им слово прозвучало на октаву ниже по сравнению с первым.

Все оцепенели, словно скованные морозом, и напряженно ждали страшного удара, который неминуемо покалечит обшивку.

Горов подумал, что он, верно, совсем рехнулся, раз уж ему пришло в голову поставить на кон свою собственную жизнь и жизни еще семидесяти девяти человек, и все это - якобы ради спасения горстки людей, которых вдесятеро меньше, чем тех, за безопасность которых он отвечает.

Техник, следивший за показаниями эхолота, измеряющего расстояние от лодки до поверхности океана, закричал:

- Над нами лед!

Они были под айсбергом.

- Какова высота зазора между нами и льдом? - спросил Горов.

- Пятнадцать метров.

Никто не радовался, не кричал "ура!". Все до сих пор были в слишком страшном напряжении. Но все же собравшиеся в рубке позволили себе приглушенный коллективный вздох облегчения.

- Мы ушли под айсберг, - не веря своим словам, произнес Жуков.

- Глубина - двести четырнадцать метров. Набор глубины продолжается, - встревоженно сообщил офицер, отвечающий за погружение.

- Понизить скорость погружения, - приказал Горов. - Достичь глубины в двести двадцать пять метров. Затем - так держать.

- Мы спасены, - сказал Жуков. Горов потрогал свою ухоженную маленькую бородку - она вся была пропитана потом.

- Нет. Еще нет. У айсберга не бывает ровного днища. Вполне возможно, что есть выступы, уходящие вглубь на метров сто восемьдесят и даже ниже. И такой зубок очень даже может задеть нас. И вся наша работа по набору глубины - насмарку. Нет, о полной безопасности говорить можно будет лишь после того, как мы выберемся из-под этой горы.

* * *

Не прошло и нескольких минут после судороги ледника, сотрясшей айсберг врезавшейся в него торпедой, как Харри и Пит поспешили оставить снегоходы, в которых укрывались все остальные, чтобы вернуться в пещеру. Продвигались они с осторожностью и далеко заходить не стали, остановившись в проломе, служившем входом в пещеру. В спины им дул вконец обезумевший ветер.

Они собирались установить радиостанцию, которую нес Харри, в самом глубоком и самом тихом закутке, который только можно будет найти под сводами. Надо было связываться с лейтенантом Тимошенко и выяснять, что там у них творится и, вообще, какова обстановка. За стенами же пещеры ветер выл как зверь, на тысячи разных голосов, и все заглушал так, что даже в кабине аэросаней все эти рокотания, завывания, повизгивания, старательно выводимые каждым новым порывом шквала, не давали услышать и собственный голос, - что уж тут говорить о надежде разобрать голос далекого радиооператора? А ведь еще и понять надо, что он скажет, пробившись через помехи.

Устремив луч фонарика вверх, Пит беспокойно оглядывал нагромождение ледяных балок и брусьев над своей головой.

- Выглядит вроде нормально! - прокричал Харри изо всех сил, хотя ухо Пита отделяли от губ Харри всего два-три сантиметра.

Пит недоуменно поглядел на него. Он явно не понял, что хотел сказать ему Харри.

- Нормально! - взревел что было мочи Харри и для верности поднял обе руки с оттопыренными большими пальцами вверх.

Пит согласно кивнул.

Правда, продвигаться дальше они все равно пока не решались, - а вдруг русским вздумается запустить еще одну торпеду?

А пройди они в пещеру подальше вместе с приемопередатчиком, и если в это время русские снова выстрелят в лед, то сотрясение повалит не слишком надежные своды, и Пит с Харри или погибнут под обломками, или окажутся погребенными заживо.

Злющий коварный ветер, толкавший в спины, набрал такую силу и был до того холодным, что Харри казалось, будто кто-то закинул за шиворот несколько ледяных кубиков и те сейчас, плавясь, ползут вдоль спины. Как бы то ни было, не могли же они стоять тут, на входе, до бесконечности, оцепеневшими в своей нерешительности. И Харри сделал шаг вперед. Пит пошел вслед, а там они уже перешли на скорый шаг, торопясь добраться до дальней стены убежища.

Стоило чуть углубиться под ледовые своды, и безобразный набор терзающих слух оглушительно громких звуков сразу же заметно притих, хотя, конечно, и в пещере стоял такой шум, что регулятор громкости приемника придется установить на максимальную громкость и так и держать всю дорогу.

За радиостанцией волочился длинный оранжевый провод, уходивший к батарее одного из снегоходов. Харри хотел, чтобы, по возможности, расходовалась емкость аккумуляторов снегохода. Тогда внутренние батареи приемопередатчика останутся неразряженными и готовыми к работе в каких-то экстренных условиях и в крайнем случае. Мало ли что еще может произойти.

Харри включил радиостанцию.

Когда они так готовились к работе, Пит спросил:

- Ты ничего странного не заметил? Я про направление ветра.

Разговаривая, они должны были брать ноты повыше, но кричать нужды тут уже не было. Харри, подумав, ответил:

- Пятнадцать минут назад ветер дул с иной четверти компаса.

- Айсберг опять поменял курс.

- Чего бы ради?

- А то я знаю.

- Ты же у нас спец по взрывчатке. Подумай, может, это торпеда? Ну, взрыв оказался настолько мощным, что сумел сдвинуть айсберг на некоторый угол.

Что есть силы мотнув головой, Пит сказал:

- Быть того не может.

- Я-то тоже так думаю.

Вдруг Харри как-то отчаянно ослаб. Сил не стало. И такая тяжесть навалилась - ничего нельзя поделать. Ничего. Похоже было на то, что матушка-природа решила взяться за них лично. Шансы против их выживания возрастали с каждой уходящей прочь минутой. Может, уже нечего и думать о спасении. Какой в этом прок? И, несмотря на слой вазелина, покрывавший лицо, несмотря на вязаную снегозащитную маску, которая обычно так хорошо помогала от холода, несмотря на все эти толстые слои теплоизоляции под мудреными именами "Горе-Текс" и "Термолайт", несмотря на то, что немалую долю ночи удавалось укрываться от непогоды в пещере, а время от времени, так вообще в сравнительно теплой, потому что отапливаемой, кабине снегохода, все равно он ежился от немилосердного, бессердечного мороза. И поддавался лютому холоду - сил не хватало выдерживать это издевательство. Все суставы болели. Даже в перчатках руки мерзли - ладоням было так холодно, словно их держали в холодильнике не меньше чем полчаса. И тот же раздражающий холод мало-помалу захватывал и ноги. А если кончится топливо в баках аэросаней, то не станет смысла в периодических посиделках в кабинах снегоходов, как-никак нагретых до десяти градусов выше нуля. Тогда опасность обморожения лица превратится в весьма реальную угрозу, а та ничтожная энергия, которая у них еще остается, будет, верно, молниеносно растранжирена, и они, чего доброго, до того обессилеют, что не смогут даже выйти навстречу русским, не говоря уже о попытке пройти свою половину пути к спасению.

Но какая разница - истощен он, угнетен он, или же нет, если ему ни в коем случае нельзя вешать нос - у него есть Рита, и это о ней ему положено сейчас думать. Он за нее в ответе, хотя бы потому, что ей никогда не бывает на льду так же легко и просто, как это все-таки временами случается у него; лед ее пугает, и ей становилось страшно даже в куда лучшие, чем вот эти нынешние времена. Будь что будет, но он решил всегда быть там, где он может понадобиться Рите, то есть он всегда будет там же, где она, до самой последней минуты своей жизни. И это благодаря ей ему есть чем жить: награда впереди - еще несколько лет вместе, еще больше радости и любви, и мысли о награде хватит, чтобы укрепить его, чтобы он выдержал - и неважно, насколько свирепее обещает стать буря.

- Единственным возможным объяснением иного толка, - произнес Харри, пощелкав переключателями радиостанции и установив предельную громкость, - может быть предположение о подводной реке. Какое-то течение могло подхватить айсберг. Этого течения прежде не было, а тут, когда мы добрались до этих мест, оно и объявилось, и оказалось настолько мощным, что сбило нашу гору с прежнего пути. Теперь нас прямо на юг тащит.

- И что из этого выходит, как думаешь? Это поможет русским снять нас с айсберга или помешает?

- Думаю, помешает. Если ледник дрейфует к югу, да еще ветер подталкивает его с севера, а он - почти точно северный, то, значит, можно думать только о подветренной стороне. А они уже жаловались, что им не высадить своих людей на вертикальную стенку до неба, которая еще и наезжает на них.

- И уже около десяти вечера.

- Так оно и есть, - согласился Харри.

- А если они не ссадят нас отсюда вовремя... если мы застрянем здесь до полуночи и потом тоже, на всю ночь, то есть уцелеем ли мы вообще? Не вешай мне только лапшу на уши. Сейчас не время. Что скажешь, только честно?

- Это мне у тебя спрашивать надо. Ты же разрабатывал эти бомбы. И тебе лучше знать, что они поломают, а что не тронут.

Вид у Пита был невеселый.

- Что я думаю... да то и думаю. Взрывные волны разнесут вдребезги почти весь приютивший нас ледник. Есть вероятность, что уцелеет кусок айсберга длиной метров в полтораста, может, в сто восемьдесят. Но не на всю длину от носа айсберга до первой бомбы. А раз уж останется всего сто пятьдесят или сто восемьдесят метров ледника, сам можешь сообразить, что будет. Ты понял?

Харри слишком хорошо понимал это.

- Получится новый айсберг, поменьше. Полтораста метров в длину и метров двести в высоту, от днища до верхушки. Ну, пусть метров на десять повыше.

- А так он плыть не будет.

- Минуты даже не проплывет. Центр тяжести-то сместится. Значит, физическое тело станет искать новое равновесие. Он кувыркаться станет. Пока это устойчивое положение появится.

Они пялились друг на друга, а из приемника, на частоте открытого канала, на которую был настроен приемопередатчик, несся свист, треск и скрежет. Какофония под стать той, что царила вне пещеры.

Наконец Пит проговорил:

- Да, если бы мы сумели выковырять эти бомбы... Хотя бы десяток.

- Но у нас это не вышло, - Харри протянул руку к микрофону. - Давай попробуем дозваться русских. Может, они что хорошее скажут.

* * *

Гунвальд так ничего и не нашел, что можно было бы поставить в вину кому-то из его товарищей, хотя уже просмотрел шкафчики Пита Джонсона и Клода Жобера.

Пять подозреваемых. Никаких зловещих открытий. Ни единого намека на ключ к разгадке.

Он поднялся с деревянной корзины и отправился в дальний конец складского помещения. На таком удалении от взломанных им сейфов - пусть не в расстоянии дело: вину в метрах не меряют - он мог, такое у него было чувство, позволить себе раскурить трубочку. Без трубки ему никак нельзя было и успокоиться, и обдумать случившееся. Трубка поможет - это он знал наверняка. И вскоре воздух наполнился благоуханием: запахом вишни и трубочного табака.

Он прикрыл глаза и откинулся назад, к стенке, и стал думать про все эти многочисленные предметы, которые были извлечены им из шкафчиков. На первый взгляд ничего подозрительного ему в этих персональных сокровищницах так и не попалось. Однако вполне могло быть так, что улики, если таковые существуют, весьма тонки, деликатны. Иначе говоря, сразу не дойдет, что это такое. А он должен сообразить. И надо было соображать быстро. Потому он постарался старательно припомнить все вещички, найденные в развороченных сейфах, ища хоть какой-то намек на ненормальность, которую он, быть может, проглядел, держа ту или иную вещь в руках.

Роджер Брескин.

Франц Фишер.

Джордж Лин.

Клод Жобер.

Пит Джонсон.

Ничегошеньки.

Если хоть один из этой пятерки мужчин не отличается должной душевной устойчивостью и уравновешенностью и способен на убийство, то этот господин - дьявольски сообразителен. Настолько умело он прячет свое безумие, что ни единого намека на то в своих самых личных, предназначенных для самого интимного пользования вещах не оставляет.

Гунвальд разочарованно вытряхнул пепел из трубки в заполненную песком консервную банку для мелких отходов, потом аккуратно уложил трубку в карман блузы и опять поплелся к разбитым шкафам. Пол возле них был замусорен драгоценнейшими напоминаниями о пережитом в пяти человеческих жизнях. По мере того как все больше вещей, поднятых с полу, возвращались его усердием на свои исконные места, чувство вины, и так мучившее Гунвальда, воздымалось все выше и выше в душе скандинава. И эта волна перерастала в стыд за то вторжение в чужие личные дела, которое он допустил, пусть у него даже и было убедительное оправдание: мол, этого потребовали сложившиеся на сегодняшний день чрезвычайные обстоятельства.

И тут он увидел конверт. Двадцать пять на тридцать. И толщиной около двух с половиной сантиметров. На самом дне шкафчика. У задней стенки.

В поспешности своей он проглядел эту вещь, и, надо думать, главной причиной стало сходство оттенков: конверт был серым и не выделялся на фоне шаровой краски, покрывавшей сейф изнутри. И еще потому, что конверт лежал в нижней части шкафчика почти на уровне ботинок, да еще у задней стенки; к тому же увидеть этот предмет могла помешать полка, находившаяся сантиметров на тридцать выше дна шкафчика. В то самое мгновение, когда он схватил конверт, его обуяло острое и очень живо ощущаемое предчувствие: вот оно! Он нашел ту самую сокрушительную улику, ради которой и были затеяны не слишком чистоплотные изыскания.

Вытащить конверт и то было не просто: он был вплотную прислонен к тыльной стенке сейфа. Когда конверт был уже в руках, Гунвальд заметил шесть клочков изоленты - значит, предмет этот прятался специально. Хозяин умышленно прилепил его изолентой так, чтобы его не нашли даже в случае нарушения целостности шкафчика.

Однако клапан конверта был скреплен лишь металлической защелкой, и Гунвальд смог вскрыть упаковку, не повреждая ее. В конверте оказалась только тетрадь, толстая, сшитая не скрепками, а пружинистой спиралью по корешку. Тетрадка эта, похоже, служила чем-то вроде альбома - между страницами торчали многочисленные вырезки из газет и журналов.

Без особой охоты, но ничуть не колеблясь, Гунвальд открыл тетрадку и пролистал ее. Увиденное поразило его, просто ударило, как гром, убийственной своей силой, - он даже и не знал, что может быть что-то настолько ошеломляющее. Мерзкая, отвратительная чепуха. Страница за страницей, все одно к одному. Гунвальд сразу же понял: человек, способный собрать такую коллекцию, если и не совсем свихнувшийся маньяк, то все равно это - личность очень неуравновешенная и весьма опасная.

Захлопнув тетрадку и потянув за цепочку, чтобы выключить свет в помещении, Гунвальд торопливо влез в куртку и верхние сапоги. Натыкаясь на сугробы и спрятав голову в раструб куртки, будто сутулость могла защитить от дикого ветра его лицо, истязаемое атакующими ледяными дротиками, он побежал в рубку дальней связи. Ему не терпелось оповестить Харри о своей находке.

* * *

- Лед над головой. На высоте в тридцать метров.

Горов оставил командный пульт и встал за спиной техника, следившего за показаниями эхолота, определявшего расстояние от подлодки до поверхности моря.

- Лед на головой. Тридцать шесть с половиной метров.

- Когда же он кончится? - нахмурился Горов, нехотя полагаясь на ту самую технику, которой он так привык доверять. - К этому времени мы должны уже оказаться под самой узкой стороной айсберга. А мы все еще и половины длины его не прошли. И над нами так и висит эта здоровенная, длиннющая гора.

Оператор эхолота тоже насупился.

- Не понимаю вас, капитан. Теперь лед над нами на высоте в сорок три метра. И высота растет.

- Вы хотите сказать, что между нами и днищем айсберга сорок три метра чистой воды?

- Так точно.

Поверхностный эхолот представлял собой усложненную доработанную модификацию расхожего звуколокатора, десятилетиями служившего подводникам для определения местонахождения морского дна и глубины моря под субмариной. Передатчик поверхностного эхолота излучал высокочастотные звуковые - точнее, ультразвуковые - колебания вверх на поверхность моря. Эта посылка отражалась от попадающегося на ее пути препятствия - в данном случае, от днища айсберга - и возвращалась на корабль, позволяя определить расстояние между верхней поверхностью крыла лодки и замороженным потолком наверху - то есть льдиной, плавающей в море. Этим оборудованием, как стандартным, оснащался каждый корабль, причем такая техника, как считалось, могла быть призвана к разрешению задачи - пусть маловероятной, но все-таки - прохождения под айсбергом в порядке выполнения боевого задания или для того, чтобы скрыться от вражеского судна.

- До льда наверху сорок девять метров, капитан.

Перо поверхностного эхолота дергалось из конца в конец, выводя график на бесконечной бумажной ленте, сматываемой с вращающегося барабана. Черная полоса, вырисовываемая самописцем, становилась со временем заметно шире.

- Лед сверху. На высоте пятьдесят пять метров.

Выходит, лед наверху все-таки сходит на нет.

Да и какой в этом был толк? Все равно - над ними висела огромная гора.

Маленький динамик-пищалка над командным пультом вдруг ожил, разразившись треском и кряканьем, а затем из него послышался и человеческий голос. После столь неблагозвучного предисловия казалось вполне естественным, что голос говорившего отдает металлом - однако любой, даже самый нежный и певучий голосок звучал бы так же или похоже, пройди он через те же модуляции и демодуляции в системах дальней связи. Офицер торпедного отсека спешил сообщить новость, которой Горов не удивился бы ни на какой глубине, что уж говорить о теперешних двухстах двадцати пяти метрах. Командир торпедной установки был взволнован:

- Капитан, переборки нашего носового отсека покрыты испариной.

Все собравшиеся в рубке управления застыли в оцепенении. Они-то следили за показаниями звуколокаторов и глубокомеров, видя самую большую для себя опасность в айсберге - уж слишком долго тащатся они под здоровенной горой, а кто знает, вдруг с днища ее свисают огромными сосульками сталактиты, которые, задень они судно, могли бы раздавить или разрезать его. Предупреждение офицера торпедной установки неприятно напомнило всем о недавнем столкновении их подлодки с неведомым физическим телом, скорее всего это тело представляло собой дрейфующее скопление льда. Это уже потом, после столкновения, им пришлось поспешно уйти на глубину, спасаясь от еще большего скопления того же льда, а теперь, опустившись ниже двухсот метров, они, не будь стальной обшивки, неминуемо были бы раздавлены той чудовищной тяжестью, которая довлела над каждым квадратным сантиметром внешней оболочки судна. Оттого мира, где воздух был свеж, а в небе светило солнце, и где был их настоящий дом, подводников отделяли миллионы тонн морской воды.

Потянув к себе висящий над головой микрофон, Горов произнес в амбушюр:

- Внимание, торпедный отсек! Вас вызывает капитан. Что вы скажете о сухой изоляции за переборками отсека?

Теперь всеобщее внимание сосредоточилось на громкоговорителе-пищалке, подобно тому как еще мгновение назад оно было приковано к глубокомеру погружения.

- Изоляция такая имеется, капитан. Но и она вспотела. Полагаю, что теперь она пропитана влагой.

Да, видно страшен был тот удар, который они в спешке едва заметили. Натворила дел плавучая льдина.

- А воды много?

- Капель нет. Только сконденсировавшаяся влага. Тонкая пленка.

- А где скапливается влага?

Офицер торпедной установки сказал:

- Вдоль шва между отсеком аппарата номер четыре и отсеком аппарата номер пять.

- Какие-нибудь выпуклости или изгибы подлине есть?

- Никак нет.

- Следите за этим местом, - распорядился Горов.

- Есть. Я и так глаз с него не свожу.

Горов разжал пальцы и микрофон, подпрыгнув на пружине, вернулся на место.

За командным пультом теперь находился Жуков.

- Мы могли бы попытаться поменять курс, капитан.

- Ни в коем случае.

Горов понимал, что на уме у его первого помощника. Они, судя по всему, шли вдоль длины айсберга и к настоящему времени миновали около половины этой длины - около шестисот пятидесяти метров - и должны были пройти еще столько же. А вот если взять право или лево руля, то, быть может, удастся выйти в открытое море раньше: от штирборта или левого борта до края айсберга вряд ли было более двухсот или трехсот метров. Они-то знали, что ширина айсберга куда меньше его длины. Можно было бы поменять курс, причины на то выглядели вполне вескими, но Горов опасался, что так они только зря потеряют время и обесценят уже проделанную работу.

Чтобы объяснить свое нежелание поддаться уговорам Жукова, Горов сказал:

- Пока мы поменяем курс да выйдем в открытое море хоть по штирборту, хоть по левому борту, много времени пройдет. Мы и так уже миновали середину айсберга и сейчас движемся под его кормой. Вот-вот выйдем в открытое море. Так держать, лейтенант.

- Есть так держать.

- Не меняйте курс до тех пор, пока течение не начнет нас заворачивать в сторону.

Оператор, сидевший за пультом поверхностного эхолота, объявил:

- Лед над нами. На высоте в семьдесят шесть метров.

"Странно. Тайна какая-то: из-под горы не выбираемся, а толщина льда уменьшается", - подумал Горов.

Они уже давно не погружались, то есть глубина, на которой шла лодка, оставалась той же, она не менялась. Но айсберг, до "кормы" которого надо было еще идти и идти, тоже не взлетал в воздух, - Горов понимал, что законов тяготения никто не отменял. Но почему зазор между палубой лодки и днищем ледовой горы все время растет?

- Может быть, есть смысл подняться повыше? - поинтересовался Жуков. - Чуть поближе ко льду. Поднимись мы метров на сорок, глубина все равно будет около ста восьмидесяти метров, а давление заметно снизится и, возможно, переборки в торпедной перестанут запотевать.

- Глубина в двести двадцать пять метров, и так держать! - оборвал его Горов.

Куда больше, чем конденсация влаги на стенке торпедного отсека, его беспокоило душевное состояние членов экипажа. Подчиненные его - все, как на подбор - были славными мужиками, стоящими людьми, и за те годы, которые он командовал лодкой, у него накопилось более чем достаточно поводов испытывать чувство гордости за родной коллектив. В какие только переделки они за это время не попадали, и всегда выходили из затруднений с честью, сохраняя хладнокровие и профессионализм. Правда, никогда прежде для этого не требовалось ничего иного, кроме выдержки, умения и смекалки. А вот на этот раз очень бы не помешала и малая толика везения. Никакая выдержка и никакие навыки не помогут, если обшивка лопнет и на ее нутро обрушится исполинское давление многотонных толщ соленой воды. Они привыкли полагаться только на себя, а тут и теперь приходилось надеяться еще и на неких безликих инженеров, которые, надо думать, старались, разрабатывая судно, сделать все, как полагается, как, хотелось бы надеяться, и те неведомые труженики судоверфей, которые варили и клепали стальные конструкции. Наверное, всего этого было вполне достаточно, чтобы не вопрошать их о том, осознают ли они, а если осознают, то сколь остро, ту связь, которая существует между бедствующим народным хозяйством страны и соблюдением сроков профилактических работ в сухих доках: ясно, что чем хуже экономика, тем чаще откладываются и тем сильнее сокращаются плановые ремонтные работы с лодкой в судоверфях.

- Вверх нельзя, - Горов еще раз решил смягчить свою командирскую резкость. - Над нами до сих пор лед. Мне неизвестно, что происходит наверху, почему толщина ледового слоя идет на убыль, но, по крайней мере, стоит соблюдать осторожность, пока обстановка не прояснится.

- Над нами - лед. На высоте восьмидесяти пяти метров.

Горов опять поглядел на график, вычерчиваемый самописцем поверхностного эхолота.

- Лед над головой на высоте девяносто один метр.

И вдруг перо самописца перестало дергаться. Теперь оно чертило ровную прямую тонкую черную линию ниже срединной линии барабана с бумагой.

- Чистая вода! - вскричал оператор, но в голосе его слышалось явное удивление. - Над нами нет льда.

- Мы что, уже выбрались из-под айсберга?

Горов покачал головой.

- Этого не может быть. Гора-то - чудовищная. Нам остается пройти еще не меньше километра с третью. Хорошо, если мы хотя бы половину прошли. Нет, мы не...

- Снова над нами лед! - закричал техник поверхностного звуколокатора. - Лед на высоте в девяносто метров над нами. Но теперь интервал между нами и льдом уменьшается!

Горов подошел поближе к самописцу и стал приглядываться к его перу. Промежуток между верхней палубой "Ильи Погодина" и днищем айсберга неуклонно сокращался. И очень быстро.

Семьдесят девять метров. Шестьдесят семь метров.

Пятьдесят метров. Сорок два метра. Тридцать метров.

Двадцать четыре метра. Восемнадцать метров.

Зазор между днищем ледовой горы и лодкой держался в течение нескольких секунд на отметке в пятнадцать метров, но потом перо самописца стало бешено метаться вверх и вниз: пятнадцать метров, затем сразу сорок шесть метров, потом опять - пятнадцать, потом тридцать, двадцать четыре метра, шестьдесят один метр, вверх и вниз, вверх и вниз, совершенно непредсказуемые взлеты и падения. Потом величина зазора вновь установилась вблизи отметки в пятнадцать метров, и с этих пор метания пера стали не столь беспорядочными.

- Держится ровно, - доложил оператор поверхностного эхолота. - Высота льда над нами - от пятнадцати до восемнадцати метров. Незначительные флюктуации. Держится ровно... по-прежнему держится ровно... держится...

- А не мог ли эхолот выйти из строя? Или, скажем, неверно показывать, ну, какое-то время назад? - спросил Горов.

Техник потряс головой.