Чтение 48–й страницы книги ~Дикое поле~

распахнулись, и воины, поблескивая доспехами, потянулись внутрь.

Воевода Шуйский ожидал на крыльце, одетый в тяжелую бобровую шубу,
крытую малиновым сукном и украшенную вошвами и многочисленными каменьями, в
высокую норковую папаху. Украшенные перстнями руки лежали на перилах, а длинные
рукава свисали почти до самого пола.

Бояре примолкли, понимая, что сейчас услышат нечто, если не страшное,
то во всяком случае очень и очень важное.

"Государь скончался... Польского короля изменники на московский стол
посадили... Отрекся..." - мысли одна другой страшнее так и витали над головами.

Дождавшись, пока во двор соберутся все, он обернулся, принял из рук
подьячего свиток, поцеловал, а потом развернул на всеобщее обозрение.

- Грамота государева... Грамота из Москвы... - поняли помещики.

- "Верные бояре, подданные мои, -- начал громко и внятно читать
воевода. - Царствуя милостью Божией в православной России, ходил я вместе с
вами в походы воинские, видел я вас, объезжая земли, свыше под мою руку данные.
Много видел я людей всех сословий, и всегда поражался разумению их и хваткости
работной, сметке воинской. Однако ближе всех сердцу моему вы, бояре, живота
своего Отчизны ради не жалеющие и поместья свои в порядке держащие. Вы, бояре,
хребет земли русской, кость ее, на коей все мясо произрастает.

Посему больно мне читать жалобы ваши на мужей, воевод волостных, по
законам предков над головами вашими поставленных споры разрешать, суд правый
судить, за дорогами и крепостями надзор чинить и с вас ради того кормиться.
Ведомо мне, что в суды волостные корысти ради правду допускают все реже и реже,
что кормление тяжестью непомерной для ваших плеч оборачивается, что надсмотра
надлежащего за безопасностью подданных наших во многих волостях и пятинах нет.

По размыслию глубоком решил я, что вам, бояре, кормить чужих
управителей, сколь бы родовиты они ни являлись, не след, ибо никто, кроме вас,
нужд своих понять полной чашей не в силах. Вы, мои преданные бояре, есть не
стадо овец неразумных, а плоть и кровь России нашей. И в пастухе над собой
нужды не имеете.

Засим повелеваю:

Перво-наперво кормления воеводские во всех волостях, пятинах и иных
землях россейских - запретить.

Во вторую руку воевод, ранее мною поставленных али советниками моими, с
постов своих изгнать, чинить суд моим именем запретить, волю над стрельцами,
боярами и детьми боярскими более им не чинить, и за людьми разбойными сыска не
вести.

Дабы порядок надлежащий повсеместно блюсти, боярам волостным и пятичным
приказываю из своего числа людей честных и разумных избрать и поставить их над
собой губными старостами. Старостам сим надлежит вести сыск и дознание, чинить
суд, поместными стрельцами и ополчением командовать, за дорогами и крепостями
следить, так же иные дела, для сохранения порядка потребные, вершить.

Отвечать за деяния свои губным старостам надлежит перед Разбойным
приказом. А коли корысть или слабоумие помешает им в своем служении, то
помещикам волостным следует не челобитные мне писать, а самим вместе собраться
и нового старосту, честного и разумного, над собой поставить.

Писано это наставление в Москве, царствующем православном граде всей
России в семь тысяч шестьдесят четвертом году от создания мира, в пятый день
апреля."

Воевода остановился, перевел дух, скатал грамоту. Потом широко
перекрестился, низко поклонился собравшимся людям:

- Простите Христа ради, бояре, коли обидел кого за время службы своей.
С кого мзды лишней потребовал, али осудил по недомыслию. Простите. А я вам
отныне не воевода.

Дмитрий Федорович снова поцеловал грамоту, положил ее на поручень и
спустился с крыльца.

Во дворе повисла такая тишина, что стало слышно, как непонятливо вьются
над головами отогревшиеся весенние мухи. Слышно было, как кто-то сглотнул, у
кого-то звякнула сабля о саблю соседа, скрипнули неразношенные сапоги.

- Как же мы теперь, бояре, - растерянно спросил Николай Батов, - без
воеводы жить станем?

- Как без воеводы, - передернул плечами Варлам. - Государь же ясно в
грамоте отписал: заместо воеводы губного старосту избрать потребно. Дабы из
своих был, честный, и воровства с оглядкой на покровителей московских не
допускал.

- Так и кого же тогда? - спросили сбоку.

- То нам неведомо, - мотнул головой Варлам.

- Мы тут первый год на поместьях сидим, и бояр, окромя Сергей
Михайловича, и не знаем никого.

- Воеводу держите! - встрепенувшись от звуков своего имени, подпрыгнул
в толпе боярин Храмцов.

- Держите, уйдет!

Клич сработал моментально - ближние бояре крепко схватили Дмитрия
Шуйского за шубу и за руки.

Храмцов начал протискиваться вперед, к крыльцу, взбежал по ступенькам,
перекрестился и поклонился людям:

- Дозвольте слово молвить, бояре. Не знаю, как вы, а я обид за Дмитрием
Федоровичем не помню. Тяготами лишними нас не обременял, мзду не брал, а что на
порубежье вкруг ходим - так то за своей же землей и доглядываем. Твердыня стоит
под его рукой в исправности, бояре. На стены и башни посмотрите. Щепы гнилой
или поломанной не найдете. А ведь то защита наша в тяжкую годину. Исполчением
да смотрами воевода нас зазря не домогал. А коли звал - то, стало быть, нужда
приходила. И мыслю я, не нужно нам в старосты иного помещика. Поместье у него
от Оскола к югу имеется. Стало быть, наш он боярин, оскольский. Прав я, бояре?!
Люб вам боярин Шуйский в губные старости?

- А что, хороший воевода Дмитрий Федорович! - поддержали его из толпы.
- Люб!

- Люб Шуйский! - уверенно подтвердили другие голоса. - Люб Шуйский,
люб!

- Тащи его сюда!

Бояре, может, несколько грубовато, доволокли бывшего воеводу до
ступенек, отряхнули, поставили.

- От земли и бояр наших прошу, - низко поклонился Шуйскому Храмцов. -
Не гнушайся доверием нашим, Дмитрий Федорович. Иди над нами губным старостой.
Люб ты нам. И дела, и рука твоя любы.

Бывший воевода тяжело поднялся назад на крыльцо, поклонился боярину
Сергею, поклонился толпе:

- За милость и добросердечие ваше благодарю, бояре. Волость держать
буду, как могу. А уж коли власть придется применить, вы уж не серчайте. Сами
мне сие право доверили.

- Здрав будь, Дмитрий Федорович! - радостно завопил кто-то из бояр.

- Люб, люб! Здрав! - подхватили другие. Губной староста снова
раскланялся во все стороны,

перекрестился и вдруг смахнул с глаз неожиданную слезу. Кажется, своего
избрания из воевод в старосты он не ожидал.

Воевода подступил, открыл рот, собираясь что-то сказать, но тут от
угловой башни послышался истошный, отчаянный крик:

- Татары! - и бояре моментально забыли о только что свершенном великом
деле.

- Татары! - Всадник влетел во двор на взмыленном скакуне, ведя в поводу
не менее усталого коня,] доскакал до воеводского двора и устало прохрипел: -
Татары идут... Не считанные... Кони быстрые, чудные... Порубежный разъезд
догнали... Рядом...

- Где рядом, где? - безжалостно начали допрашивать измученного вестника
бояре.

- Сейчас, думаю... Думаю, Батово проходят...

- Юля! - Варлам рванулся, растолкав ближних помещиков, кинулся к
воротам. Потом, спохватившись, - к коновязи.

- Держите его, бояре! - следом спохватились братья. - Ускачет!

Батова перехватили у ворот, прижали к тыну:

- Успокойся, Варлам! Куда ты? Там татары тысячами накатывают!

- Юленька, жена моя осталась... С дочкой. Пустите! Одна. Братья, милые,
выручайте! Со мной пойдем. Пробьемся, братья?!

- Да куда, боярин! - поддержали братьев другие воины. - Нас здесь и
двух сотен не наберется. Куда нам против тысяч? Ты душу не рви, упредили их.

Запереться они успели. И смердов окрестных собрать. Сам видишь, за
полдня тревожная весть примчалась.

Варлама отпустили, и он сполз спиной по стене, обхватив руками голову.

- Ты не томись, - подошел воевода Шуйский, а ныне - губной староста. -
Видели мы благоверную, Господом тебе в супруги даденую. Она так просто под
аркан не пойдет. Такую на крепости оставить не страшно. Бог даст, отобьется. Ты
молись боярин, молись.

Глава 7

Стены Тулы

Аллах, великий и всемогущий, не оставил милостью своих воинов и
гладкими шелками выстелил их путь на север. И хотя нукеры Кароки-мурзы не
смогли выступить ни в тот же день, как он прибыл в ставку Гирей-бея, ни на
следующий, отдыхая и дожидаясь отставшего обоза - но на третье утро, пока
невольники сворачивали шатры, трое руководителей набега смогли пройтись по
окружающей степи и заметить, что на землю упал легкий морозец, сковавший только
начинающий подтаивать снег в крепкую корку.

Бог остановил размокание степи в непролазное болото, давая ясный знак,
что поход угоден его желаниям.

Вскоре большие колеса кибиток и маленькие - захваченных у русских
телег, затрещали по насту, вытягиваясь в общую колонну. Хотели того ногайские
беи, или нет - но набег начался.

Каждый мог решать для себя сам - хочет он ждать тепла, просыхания степи