Чтение 19–й страницы книги ~Посол Господина Великого~

Нагорное Обонежье. Декабрь 1471 г.

А жизнь - только слово, есть лишь любовь, и есть смерть.

Эй, а кто будет петь, если все будут спать?

Смерть стоит того, чтобы жить,

А любовь стоит того, чтобы ждать...

Виктор Цой, "Легенла"

Давно то дело было. Ловили рыбаки рыбу на Нево-озере. Ни складно дела шли, ни ладно - не сказать, чтоб сильно везло, так, попадалось что-то. Плюнули было рыбаки - пес с ним, с уловом, видно, день такой... Как вдруг озарилось озеро светом ослепительным, невиданным! Подняли головы рыбаки - да так и застыли в изумлении: распространяя вокруг чудесное сияние, плыла по небу в потоке света икона животворящая. Богородица, Пресвятая Дева, с Младенцем на левой руке...

К Тихвинке-реке плыла икона. По пути пять раз являлась лучезарно, чудеса творя пречудесные, немощных да больных исцеляя. В тех местах народ храмы да часовни ставил: у Ояти-реки на горе Смолковой - Успения Божьей Матери, там же, на Ояти, у Вымочениц - Рождества Пресвятой Богородицы, на Паше-реке на горе Куковой - Явленной Иконы Божией Матери, рядом же, на Паше-Кожеле - Покрова Пресвятой Богородицы, да церковь Всех святых на Тихвинке-реке.

Там, на Тихвинке, на правом берегу, где явилась икона чудесно, тоже принялись храм строить. Поставили за день сруб - утром пришли - ан сруб-то уже на другой стороне реки, силою чудесной перенесенный! Стоит над восточной стороной сруба икона Матери Божией, сияет, словно солнце!

Было то 26 числа июня месяца, в лето 1383 от Рождества Христова.

На месте, иконой указанной, и выстроили храм Божий. Дабы народ привлечь к открытию храма, направили святые отцы в окрестные селения пономаря Георгия, по прозванью Юрыш. Дело исполнив, возвращался Юрыш назад, да, не дойдя до храма около трех верст, увидел вдруг саму Царицу Небесную! В сиянии Божественном, в руках - жезл красный. Рядом с Ней - Николай Чудотворец, сединами убеленный, в одеждах святительских. Повелела Богородица Дева поставить на храме деревянный крест...

На месте встречи Юрыша с Царицей Небесной построили часовню Святителя Николая. Икона же, чудесно на Тихвинке-реке явившаяся, стала в народе прозваньем - Тихвинская. Написана та икона еще при жизни земной Пречистой Девы Марии евангелистом Лукой. Девой самой и одобрена. В Константинополе в честь иконы той был храм воздвигнут Влахернский, там и пребывала икона около пятисот лет, и вот объявилась чудесно в Новгородских пределах, источая чудеса и привлекая к себе паломников со всех земель русских. Благодаря святыне этой неизвестное никому до той поры селеньице Новгорода Великого Обонежской пятины в людный посад превратилось - Пречистенский, или - Тихвинский, как стали все чаще его называть.

Нагорное Обонежье. Не был никогда край этот особо богатым - голод, неурожай, мор частыми гостями были. Родила земля плохо - сыро да холодно, редкое лето жарко - потому лес главным кормильцем был. Охота, грибы-ягоды да промыслы разные. Так и жили погосты, большая часть которых Софийскому дому принадлежала, но были и своеземцы, и даже у бояр некоторых кой-что имелось. Вот свободной, никому не принадлежащей, земли - не было, не считая неудобей разных. Наследовали землицу как хотели - меж сыновьями дробили, жёнки - и те, бывало, владели - не было ни закона, ни порядка особого.

Вот таким вот погостом и был Липно, где паломники пред Тихвином ночевали. На реке Сясь погост стоял. Сясь - то не славянское слово, весянское - комариная, значит. Ну, неизвестно, насколько комариная - зима уж, слава Богу, однако река не узенькая, с пристанью. Через Сясь да Воложбу-реку с Балтики можно было к Низовым странам далеким добраться - к Волге да к морю Хвалынскому. Летом частенько лодьи проходили - тем и жили людишки: кто честным трудом лоцманским промышлял, а кто и разбоем. Платил Липно дань на содержание собора Софийского - сперва полгривны, теперь поболе. В центре погоста - деревянная церковь, рядом батюшки двор, да дьяка, да проскурницы. Напротив церкви - изба старосты погостного, с ней - забор об забор - бирича, что на суд кликал да помогал старосте волостелю софийскому оброки сбирать. Кромя храма да тех изб, еще с пяток дворов крестьянских - вот и весь погост. Паломники у Саввы Пичугина ночевали - половника-крестьянина местного. Хороший мужик Савва - опрятный, богобоязненный, и жена его, Аграфена, такая же, и детушки. Изба прибрана чисто - хоть и по-черному топится - пол выскоблен да веником-голичком выметен. Хоть и жарко с вечера натопил Савва, а все ж к утру выстыла изба. На лавках-то еще ничего - а на полу, на сене, где паломники, - холодненько стало. Ну, да не на снегу, не замерзнешь. Олег Иваныч с Олексахой вчера поздненько легли - все Саввины рассказы слушали про икону чудесную, Тихвинскую. Вот и спали - холода не чувствуя - еле-еле растолкал их старшой поутру. Пора было. К обедне хотели попасть в посад Тихвинский...

Потянулся Олег Иваныч, передернул плечами. Кончался отдых - в Тихвине дела надобно было делать: людишек надежных отыскать да проводника по погостам дальним. А то - где там эти Куневичи - пес знает. Говорят, на Капше-реке где-то. У черта на куличках... Хорошо, хоть нога зажила после того капкана, слава те, Господи!

Хозяевам поклонившись, вышли богомольцы на улицу. Солнце вставало - яркое, чистое - видно, погода направлялась, не то что всю дорогу почти: то снег, то ветер. А тут - и ветер стих, и небо заголубело. Повернулись паломники к церкви, шапки сняв, помолились. Благодарили Господа за день светлый. Олег Иваныч еще и на счастье помолился да на удачу. Очень уж она ему сейчас была надобна.

Человечишко, что по пути к богомольцам пристал, перекрестился по-быстрому, да скорехонько на глаза треух заячий свой надвинул, поднял воротнишко. Глазьями зыркнул. На Олега Иваныча да на Олексаху. А те и не заметили, что давно у них хвост вырос. Не об том думали. Чем дальше от Новгорода уходили, тем меньше опасались людей Ставровых. Расслабились, черти. Покойно было с богомольцами-то - да и холода особые не стояли.

Ходко шли, весело, песни святые пели...

Днесь пресветлая

Богородица-Дева

Христа-Господа рождает

И млеком его питает.

Пеленами увивает,

В ясли полагает,

Звезда пути являет,

Над вертепом сияет;

Волхвы же понеже

Ко Христу приидоша,

Трои дары принесеша:

Злато, ливан, смирну,

Вещь предивну!

Хорошо пели, громко, словно на параде, орелики. Почти что на мотив "У солдата выходной, пуговицы в ряд", только веселее.

Успели к обедне.

В посад войдя - прямиком в церковь Успения. Молились. Помолившись, Олег Иваныч с Олексахой от богомольцев отстали. Отца Филофея дождались, настоятеля, у кого Олег Иваныч прошлый год ночевал, с Гришаней вместе. Батюшка лоб нахмурил, потом улыбнулся - узнал.

- Ну, заходи, Олег свет Иваныч, гостем будешь! Много хорошего о тебе слыхал.

Пошли вместе на настоятелев двор, тут же, у церкви рядом.

Человечишка в треухе заячьем тоже за ними поперся, таясь опасливо. Заприметил, куда пошли, у ворот постоял, башку почесал, задумался.

- Не знаю, что и посоветовать вам, - покачал головой отец Филофей, потчуя гостей пирогами. - Людей охочих легко сыщете, а вот Куневический-то погост - дальний, не всякий туда дорогу знает.

- Ну, нам хотя б людей для начала. Кого присоветуешь, отче?

- Корчму, прости, Господи, навестите. Смотрите только с Емелькой Плюгавым не схлестнитесь, непотребных дев повелителем. Любит Емелька ходить, в корчму, куражиться. А лучше - к кузням сходите, на реку. Там много парней молодых приходят к зиме, молотобойцами наниматься... да не всех берут-от.

Так и решили. На берег пошли, к кузням, Хорош был денек-то, недаром солнце с самого утра сияло. Так и не скрылось, до вечера-то, лишь к закату пошло оранжевым. Тихо было, безветренно, небо - не сказать чтоб синее или голубое, скорее белесое, прозрачное, чистое, словно вымытое. Темнело.

От кузней - сараюх щелястых, ветхих, повалил народец, огнем прокопченный. Кузнецы, подмастерья, молотобойцы. Мужики все больше здоровые, осанистые. К ним молодежь, что у реки без дела болталась, с интересом:

- Не нужон молотобоец-то, дядько Кузьма?

- Взял уж. Вот, может, Трофиму... Эй, Трофиме!

- Три полушки в седмицу.

- Одначе маловато.

- И мои харчи.

- Подумать бы.

- Ну, думай, думай, паря! Народишку-то, гляди... Так что - чеши башку!

Тут и Олег Иваныч с Олексахою:

- Заработать хошь, паря?

- Как не хотеть.

- Места здешние знаешь?

- Округу знаю.

- А погосты дальние?

Зачесал бороду молодец, задумался. Головой покачал грустно. Нет, мол, не знаю дальних.

- Молодец, честен. Охоту ведаешь ли?

- Из лука в глаз беличий попадаю!

- Не обманываешь?

- Вот те крест!

Перекрестился парень размашисто. В плечах - сажень косая, кудри русые вьются. Лицо рябое, простоватое.

- Звать-то тебя как?

- Терентием.

- Ну, приходи, Терентий, к Успенья храму, к заутрене. Потолкуем. Откель будешь-то?

- С Мелигижи, половника Елпидифора сын.

- Слыхали про Елпидифора, человек честный.

Так троих выцепили. Все молодые парни. Терентий да Зван с Еремеем. По виду - люди хорошие, вот только жаль - дорог дальних не знают. Пришлось в корчму идти, где ранее Кривой Спйридон хозяйничал... Непонятно было, что и пожелать душе его многогрешной, Царствия Небесного или геенны огненной...

В корчму и зашли. За ними человечек в треухе заячьем ужом болотным проскочил-просочился. В уголке темненьком неприметненько притулился. Навострил уши. До того в малой кузне самострел за мзду малую сторговал по случаю. Малость, правда, испорченный самострел-то - ложе прогнило, да и тетива - не Бог весть. Уж ладно - какой есть пригодится. Тем более - на авось купленный. Положил оружье в котомочку, с болтами-стрелами короткими вместе. Так и в корчму зашел, с котомкою.

Нет, ничего не изменилось в корчме за прошедший год. Те же стены закопченные, тот же очаг, те же лавки. Даже посетители - казалось - те же. Правда, судя по разговорам, больше приезжих. Мясо продавали, убоину. Теперь гулеванили, барыш подсчитав.

- Эй, хозяин, а ну тащи чего хмельного! Да пирогов, да каши!

Олег Иваныч с Олексахой пива взяли по кружке. По осени, как работы земельные кончились, в складчину тихвинцы пиво варили. Вкусное вышло, пиво-то не хуже ревельского. Правда, не много и пили новгородские гости, все больше приглядывались.

К ночи ближе сонмиком небольшим заявились людишки. Человек пять. Четыре бугая и с ними мужичонка мелкий с бородкой редкой, в армячке стареньком. Казалось бы, голь-шмоль перекатная - а как залебезил пред ним хозяин! Да и гости подвыпившие притихли, на лавках раздвинулись.

- Милости просим, Емельян Федулыч!

Уселся мужичонка, армячишко расстегнул, распарился. Бугаи рядом - вроде как охрана - по сторонам посматривали.

Емельян Федулыч... Так вот он какой, местный сутенер Емелька Плюгавый - "непотребных дев повелитель". Маленькое красное лицо - больная печень? - морщинистое, будто печеное яблоко, но, в общем, ничего особенного. Правда, морда хитрая, подозрительная.

Ну, да пес с ним. Пришел и пришел. Сидит, никому не мешает.

Не затем Олег Иваныч с Олексахой пришли, чтоб на "кота" Емельяна пялиться! Дело делать нужно - проводника искать. Вот, из этих-то гостей заезжих - милое дело. Неужто никого из дальних погостов нет?

Есть!

Олексаха нашел. Познакомились, разговорились...

Парень один, Демьян, Три Весла в Лодке - или, для краткости, - Три Весла - с дальнего погоста оказался - с Пашозера. Убоину да дичь с мужиками торговать приехал. Расторговались удачно - теперь вот в корчме гужевались. А что? Можно себе и позволить, расслабиться, после дела-то. С ним рядом мужик на столе спал, шапку под голову подложив, - упился, бедняга. Бывает...

Олексаха с Демьяном - слово за слово... потом по пиву... глядь - и друзья уже, водой не разлей! Обернулся Олексаха, подмигнул Олегу Иванычу. Тот головой кивнул - молодец, мол, в том же духе действуй. Посидел с парнем Олексаха, поговорил... напарника подозвав, кивнул:

- То Демьян Три Весла, с Пашозера, Миколы-весянина сын. Согласен помочь нам... да деньжат заработать, на свадьбу. А, Демьян?

Улыбнулся смущенно Демьян, по-детски совсем, хоть бугаина та еще, кивнул конфузливо.

- Капшу-реку знаешь ли?

- С истоков.

- А Куневичский погост?

- Дорогу ведаю. Родная тетка у меня там, Велисина.

- То хорошо. Поведешь нас, за две деньги?

Демьян аж подпрыгнул на лавке, хоть и производил впечатление флегмы. Еще бы! Две деньги - да ему и присниться не могла такая сумма в самых светлых снах! А тут... деньги, можно сказать, на дороге валялись, не ленись только нагнуться.

Угостили пивком Демьяна. Того и не заметили, как мужик упившийся, что, шапку подложив, на столе спал, с лавки сполз тихохонько, да бочком, бочком - к Емельке Плюгавому. Зашептал на ухо что-то, на гостей новгородских кивая злобно. Жаль, не увидели того гости, не увидели...

Они-то не увидели, да человечек в треухе заячьем, в уголке скромно сидевший, все приметил. И разговор с Демьяном, и мужика пьяного, и Емельяна плюгавца. Встал неприметно, к выходу направился, у лавки, где Емельян гужеванил, остановился, к стене прислонясь - вроде как сомлел немного. Да никто и внимания-то не обратил на него - мало ль было сомлевших - стоит и стоит себе, не блюет, не падает - чего за ним смотреть-то? Вот упадет иль рыгнет на кого - другое дело. Выведут тогда вон под белы рученьки. Да как бы и деньжат своих не лишился, ежели не пропил всех, служки-то корчемные - тати те еще!

- Про Куневичи те двое спрашивали, - сказал мужик Емельяну. Громко сказал, не особливо и таился - гам стоял вокруг, кутерьма, песни. Все одно - никто ни единого словечечка не разберет. Ну, это кому не надо, не разберет, а кто специально за этим пожаловал... как тот, в треухе заячьем... с глазами как омуты...

Выслушал Емельян мужичка, кивнул благостно, бугаев подозвал:

- Вишь, робяты - вон, там два шильника, на богомольцев похожие. Как выйдут, порежьте скорехонько, слова плохого не говоря. Опосля в реку, в прорубь, скинете. Управитесь, четверо-то?

- Да что ты, Емельян Федулыч, неужто не справимся?

- Ну, с Богом. Потом возвращайтесь, не мешкайте... На сегодня еще, чай, делишки найдутся. Дуська, змея, за три дни уж не платит, тварь. Вот морду ей и попортите.

- Слушаемся, хозяин-батюшка!

Задумался Емельян, лоб еще больше наморщив. Может, и зря - сразу-то, в прорубь? Нет, не зря... Ставр-боярин давно наказывал - как будет кто про Куневичи спрашивать - на тот свет немедля! За то и от Ставра можно будет деньгу какую срубить, как объявится. А объявиться должен скоро. Есть у боярина какое-то дело в Куневичах, есть...

С Демьяном на утро сговорившись, ушли из корчмы Олег Иваныч с Олексахой. К Успения храму направились, на двор настоятеля, отца Филофея.

Темна ночка была, тиха, звездна. Лишь снег выпавший под ногами поскрипывал, да где-то за рекой, за Фишовицей, истошно выли волки. У, сволочи!

Только повернули от реки - глядь, а навстречу два рыла амбалистых. В руках по дубине.

- Ну, что, посчитаемся, шильники?

- С кем спутали, ребята?

Ага, спутали, как же!

Дубье мимо уха просвистело - еле уклониться успел!

Ах, вы, сволочи! Жаль, мечи на кузнях не прикупили, на завтра оставили. Кинжальчик да кистень Олексахин - малая против дубин подмога!

Ну, тогда ноги в руки...

Да нет, не убежишь, кажется! Сзади еще двое объявились. Тоже с дубинами. Что ж - видно, биться придется.

Эх, Олег Иваныч, Олег Иваныч, волчина прожженный. Расслабился, с Новгорода уйдя, совсем нюх потерял. Вот и расплачивайся теперь! Ладно сам, так еще и Олексаху подставил, от Настены сманив...

- Беги, Олексаха, вон, чрез ограду! Этих я задержу...

Усмехнулся лишь Олексаха, кистенем махнув удачно - по башке попал бугаю, тот и зашатался, чуть дубину из рук не выпустил. Нет, сдюжил, однако. Такому бы в спецназе или в ОМОНе где-нибудь, а не тут, при коте жирном Емельке, подъедаться.

Эх, жаль - ни меча при себе, ни шпаги. Один кинжальчик... Ну - алле!

Изловчился, сделал выпад Олег Иваныч, грудину самому нахрапистому пробив. Заорал тот, заплевал юшкой, на снег повалился медленно. Зато остальные озлобились. Замахали дубьем, сволочи, что твои мельницы! Кинжал, руку зашибив, выбили. Олексаха уже вниз по ограде съезжал, скрючившись... Видно, погибать пора настала...

Замахнулся дубиной шильник, осклабился. Двое других Олега Иваныча окружали, зубищами скрипя злобно.

Крутнул головой Олег Иваныч. Многовато нападавших будет... ну, да ничего, поборемся.

Поднырнул бугаю под руку, схватил у того, что на снегу, дубину.

В миг обернулись бугаины, дубины подняли.

Неудобно фехтовать дубиной-то, чай, не шпага. Однако - обманные финты и тут действовали. Сунул Олег Иваныч дубину вверх - якобы в лоб метил, а на самом-то деле в грудину, перевел резко. Ап! И не успел закрыться бугай! Дубину выронив, с хрипом упал на колени, за грудь схватился. Второго Олексаха жердиной заборной угваздохал. Остальные, такое дело увидев, прочь повернули. Да не долго бежать им пришлось...

Повалились вдруг с ног, по очереди. Сначала один, потом, чуть погодя, - другой. Аккуратненько так легли, друг с дружкой рядком, словно поленницу кто-то укладывал.

Не успел подивиться тому Олег Иваныч - к Олексахе обернулся - жив? Жив! Олексаха дыханье перевел, улыбнулся, кивнул на бугаев тех, что убежать пытались, что, мол, с ними?

Любопытствуя, подошли ближе. Лежали себе бугаи спокойненько на снегу - мертвее мертвого. Из каждого маленькая стрела торчала - болт называется.

Однако ж где тот стрелок неведомый?

Вышел. Из темноты улиц, неслышно, словно тень замогильная.

Самострел наземь бросив, треух снял заячий.

- Хорошо - вызвездило сегодня, так бы и не попасть.

Глянул внимательно Олег Иваныч. Мелкий совсем мужичок, отрок даже... волос темен, ресницы долгие, глаза - как два омута... Глазам своим не поверил!

- Ульянка!!! Ты-то откель здесь, дщерь?

Улыбнулась Ульянка:

- От самого Новгорода с вами иду. Эх вы, не заметили!

Поутру, с помощью отца Филофея, быстро раздобыли коней. Трех лошадок косматых на торжище удачно купили, ну, а двух гнедых сам настоятель пожаловал - владейте пока, а расплата... ужо, вернетесь, расплатитесь.

Кольчужки у местных кузнецов прикупили, мечи, рогатины, самострел Ульянкин наладили - порвалась-таки тетива-то.

До обедни и выехали. Поначалу-то хотели завтра с утра, да слух нехороший звонарь Филофеев принес - будто рыщут по всему посаду Емельки Плюгавого люди, выискивают кого-то, вынюхивают. Да, говорят, ночью двух человек Емелькиных людишки неведомые жизни лишили да двух ранили тяжко. Выслушав, переглянулись Олег Иваныч с Олексахой. Ульянку к кузням послали - нанятых парней покричать. Парни едва на настоятелев двор прибежать успели - сразу и выехали. Чрез Тихвинку-реку по льду проскакали - и лесом, лесом. Далее на дорогу выехали - в Заонежье та дорога вела да к морю Студеному, где ушкуйники спокон веков рыбий зуб промышляли.

В тот же день от погоста Липно въехали на Тихвинский посад всадники числом с десяток. Кони сытые, храпели, сбруя богатая на солнце золотом сусальным блистала. Боярские людишки - по всему видно. Впереди, на белом коне - сам боярин-батюшка. Лицом красив, статен, шуба поверх кольчуги соболья, плащ бобровый за плечами плещется. Паломники многие новгородские узнавали боярина Ставра, кланялись низко. Не смотрел на них Ставр глазами своими надменными, аглицкого олова цветом, лишь усмехался криво. К церкви не завернув, в корчму сразу поехал. Узнав о том, туда же и Емелька Плюгавый заторопился, фишовский смерд. Поклонился боярину низко, на лавку, кивка дождавшись, присел.

О чем говорили они - неведомо, а только после беседы той прибавилось серебра в калите Емелькиной. А сам боярин да люди его поутру - раным-рано - на рысях из посада выскочили - по дороге Заонежской коней гнали.

Невелик погост Куневичи - церква деревянная, да священника с биричем дома, да еще три избы - крестьянские. Тын деревянный, крепкий - не от людей, от волков больше, за тыном, от ворот - к Капше-реке дорога, от сугробов вычищена. Во льду, у берега, прорубь в сажень, на холме - бани. Еще пара деревенек в округе - с холма в ясную погоду видать Порог да Олончино, да своеземца Никифора дом. А вокруг - лес сосновый. Боры темные, непроходимые, летом-осенью ягодами-грибами обильные, зимой - дичью всякой: лосями, кабанами-вепрями, куницей, лисицей, белкой. Это не считая глухарей-рябчиков да прочей мелкой птицы. Охотникам жить можно. С урожаем вот только плоховато было - ну, то смотря какое лето: бывает, жара стоит - тогда и овес, и рожь вызреет, а как зачнут дожди, так одна гнилая капуста да репа. Тем и питались. Да боярину оброк платили исправно. Правда, оброк тот уж больно мал да нищ был, не гневался на то Ставр - понимал: больше и не выжмешь тут ничего. Все хотел уступить софийским землицу, да пока придерживал - места дальние, людей мало, от Новгорода и не доскачешь сразу. Что хочешь, скрыть можно. Или - кого...

Немирно на погосте живали. Ключник - Игнат Лисья Нога - верный человек Ставров, а прочие-то крестьяне да священник, отец Герасим, - давно хозяина сменить хотели. Подозревал Ставр - доносы те писали исправно, да все разобраться некогда с ними было. Крестьяне - те, хоть и на боярских землях, а тоже свой интерес имели - в своеземцы податься. Потому ухо востро с ними держать надобно было. Игнату-старосте в помощь Тимоха Рысь был послан с пятью человеками - с наказом: пленников сторожить зорко, да не трогать до приезда боярского. Тимоха их и не трогал - к боярыне Софье даже и не подходил, а Гришаню похлестал плетью чуток, так, для острастки. Правда, Гришаня после той плети три дня ни сидеть, ни на спине лежать не мог - ну, то ладно, пустяки - жив ведь, как и наказывал боярин-батюшка!

С лета, да что с лета - почитай с весны - томились в заточении пленники, Гришаня да Софья. Слуги Игнатовы за ними следили прилежно - никуда со двора не пускали. Софья - в горнице малой сидючи, песни грустные пела, а Гришаня от нечего делать едва с ума не тронулся - в конце концов нашел себе занятье - игрушки мастерил старосты детям малым, воинов да кораблики. Те кораблики на Капше-реке дети пускали... В один такой кораблик и сподобился отрок тайно записку засунуть.

- Ну вот они, Куневичи, - отвернув покрытую снегом ветку, обернулся к Олегу Иванычу проводник Демьян Три Весла. Четверо суток до погоста добирались, хорошо - хоть с погодой повезло, слава Богу - солнышко светило да подмораживало. Ну, и особого снега на пути не было, не успел еще напасть-то.

Из лесу хорошо был виден холм на том берегу реки - тын, церковь, избы с поднимающимся высоко к небу дымом. Из распахнутых настежь ворот вышли бабы с ведрами. Смеясь, спустились к проруби - стирать... Чуть выше по холму, перед тыном, прилепились баньки, одна - большая, другие поменьше. От той, что побольше, спускалась прямо к проруби крутая ледяная горка. Напарившись - да по ней... да прямо в ледяную водицу! Эх-ма! Здорово! Назад, правда, не очень удобно забираться - Олексаха поежился, как представил, ну, уж очень-то хорошего никогда на свете не бывает.

Оглянулся Олег Иваныч на сподвижников:

- Ну, как дальше изволим делать? Только прошу прямого нападения не предлагать - весь погост нам на меч не взять, то понимать надо.

- Понимаем, господине, - дружно кивнули нанятые в Тихвине парни: Терентий с Мелигижи, Зван да Еремей. С ними и Олексаха кивнул, и Ульянка-девка - в овчине да треухе заячьем - самострел за плечами. Проводник, Демьян Три Весла, на баб, что белье стирали, пялился... понятно, ладно б хоть на голых, а то - на одетых...

- Вон та, в платке с кисточками, - Велисина, тетка моя по батюшке, - кивнул Демьян. - Лет десять уж тут, замужем, за Акинфием, крестьянином местным, половником. У боярина за пол-урожая землицу держит, Акинфий-то. Плохо живут - как урожая нет - боятся, не ровен час, отберет землицу боярин. Иль, того хуже, холопство предложит.

Задумался Олег Иваныч:

- Значит, я так мыслю, Демьяне, особой любви к боярину у тетки да мужа ее нет?

Демьян молча кивнул.