Андрей Посняков

Корсар с Севера

Новгородская сага - 3

Посняков А.

П 61 Новгородская сага. Книга 3. Корсар с Севера. - СПб.: Издательство "Крылов", 2005. - 320 с. (Серия "Историческая авантюра").

Наш современник, волею судьбы оказавшийся на Руси XV века, стал начальником тайной службы Новгородской республики. После поражения войск Новгорода у реки Шелони он вступает в большую игру, ставка в которой - спасение независимости великого города. Но не дремлют и враги: в результате их интриг герой оказывается в турецком рабстве...

Красивейшие женщины в гареме султана, магрибские пираты, морские сражения и поиски сокровищ - все это ждет его на пути домой...

Глава 1

Новгород. Май-июнь 1472 г.

Кориолан:

Итак, вновь поднял голову Авфидий?

Л а р и и й:

Да, поднял. Потому нам и пришлось

Поторопиться с заключеньем мира.

Уильям Шекспир. Кориолан

Зачем рука моя злодея пощадила

И сразу же его на месте не убила?

Ж.-Б. Мольер. Тартюф, или Обманщик

Лил дождь, беспросветный и нудный, всю ночь напролет, не переставая. Крупные тяжелые капли колотили по крышам, прогоняли с улиц редких припозднившихся прохожих, превращали в хлюпающую грязь тянущиеся вдоль городской стены огороды. В эту ночь, темную и ненастную, стражники на башнях старательно кутались в плащи, укрываясь от порывов промозглого ветра. Такой ветер обычно бывает поздней осенью, в ноябре, когда сыплется с неба не поймешь что - то ли холодный дождь, то ли мокрый снег, а скорее - и то и другое сразу. Но то - осенью... А сейчас на дворе стоял май, хоть и не очень-то теплый здесь, в северных новгородских краях, да уж и не такой, чтоб со снегом.

- Вот уж послал черт погодку, а, дядько Кузьма?! - обернувшись к напарнику, выругался воротный сторож - молодой круглолицый парень в коротковатой кольчужке и островерхом шлеме. Брызги дождя скатывались по шлему прямо за шиворот парню, и тот то и дело морщился, передергивая плечами. Второй стражник, Кузьма - высохший пожилой мужик с реденькой бородкой и длинными вислыми усами, - отвернувшись от ветра, буркнул в ответ что-то неразборчивое, видимо, согласен был, что подобную погодку только черт и посылает. Поверх кольчуги у Кузьмы - длинный крашенный черникой плащ из плотной дерюги, в небольшой плетеной баклажке у пояса плескалась медовуха.

- Славенский конец сла-а-авен! - еле слышно донеслось с Петровской башни, скрытой пеленой дождя и ночной тьмою.

- Сла-а-вен! - тут же подхватили соседи - с башни шестистенной, что в сотне шагов от Кузьмы с напарником.

- Плотницкий сла-а-вен! - откликнулся круглолицый - не спим, мол, - дождался, когда донесся ответ от соседей слева - с башни, что на самом берегу Волхова, обернувшись, подмигнул:

- Угостил бы медком, дядько Кузьма.

Вислоусый Кузьма широко, зевнул, перекрестился и, стряхнув с бороды капли, нехотя протянул баклагу:

- Пей, Онуфрий. Да только смотри, три глотка, не боле! Место у нас беспокойное, не то что у этих. - Он махнул рукой влево, в сторону Волховской башни.

Местечко им действительно досталось то еще! Бойкое, если не сказать больше. Большая четырехстенная башня, на которой несли службу Кузьма с Онуфрием, была проезжей - выходила воротами за городскую стену, к большой дороге, что извивалась меж лесов да болот по правому берегу Волхова. С той стороны много кто мог пожаловать. И хитроватый костромской купец, и тихвинский богомолец в рясе, и приказчик новгородского архиепископа, и московский служилый человек. Последних, после поражения новгородцев у реки Шелони, расплодилось в Новгороде куда как много! Шныряли туда-сюда по Торгу, что-то вынюхивали, нос свой совали в дела новгородские, советовали - имели на то право по договору Коростынскому. По тому же договору выплачивал Новгород Москве контрибуцию, шестнадцать тысяч серебром - деньги немалые. Ну, деньги у новгородцев водились, Бог даст - выплатят, а вот то, что уж слишком нахально московиты в их дела лезли, многим не по нраву было.

- Хорош медок у тебя, дядько Кузьма, - крякнув, похвалил Онуфрий. - Поди, женка варила?

- Свояченица... Ну, хорош хлобыстать, до утра-то, чай, долго.

- Стой-ка, дядько! - вдруг насторожился Онуфрий. - Чу! Вроде как кричит кто?

- Да кому там кричать-то?

Свесившись за ограждение башни, Кузьма глянул вниз:

- Есть кто тут аль нет?

- Я, милостивец! Монах из обители Дымской.

- Черт вас, монахов, по ночам носит! Ну и сиди теперь, утра дожидайся.

- Правильно, дядько Кузьма! - Онуфрию, как и Кузьме, не очень-то хотелось отворять тяжелые, скользкие от дождя ворота. Утром-то, Бог даст, перестанет дождище...

- Спаси, милостивец, - жалобно загнусавил монах, - и так весь промок до нитки. Хоть за деньгу пусти.

- А ты молись чаще, отче, - хохотнул Онуфрий, - а то ходит вас здесь ночами, аки...

- Ну-ка, помолчи, паря, - прервал Кузьма. - Эй, отче! Ты про какую деньгу сейчас помянул - про московскую али про новгородскую?

- А какая тебе любезней? Стражники переглянулись.

- Ну что, отворяете ворота? Не то сейчас к пристани пойду.

- Да погоди ты... Вон, спускаемся уже. Заплатив стражникам, монах - юркий плюгавистый мужичонка с бегающими глазами - натянул на голову плащ, наброшенный поверх рясы, и скрылся в дождливой тьме. Он прошел по Славне, чуть задержался у поворота на Ильинскую улицу. Постоял, поглядел куда-то и нехорошо усмехнулся.

- Ужо, посчитаемся теперь с тобою, - злобно прошептал он, - посчитаемся.

Пройдя по Славне, монах свернул на Пробойную. Шел смело, не опасаясь. Выбежавший из поворота на Рогатицу шпынь хотел уж махнуть кистенем, пришибить дурного монаха. Да тот обернулся вовремя... И тать ночной вдруг ощерился, словно увидал отца родного. Убрав кистень, поклонился приветливо - видно, знавал когда-то монаха. Да и монаха ли?

Сговорившись, дальше вдвоем пошли, лишь у Федоровского ручья расстались. Тать на Московскую дорогу пошел, через мостик, промышлять дальше, али в корчму к Явдохе, а монах к боярской усадьбе свернул, заколотил в ворота. На дворе зашлись в лае цепные псы, кто-то из дворовых слуг пробежал, грузно топая по дубовым плахам...

- Кого там черт принес?

- Открывай поскорей, пес! К господину Матоне от московских людей посланец.

Под шум дождя хорошо спалось на перине, что постелена была на втором этаже недавно выстроенного дома, посреди просторного двора, вымощенного деревянными плашками. Кроме дома, на усадьбе находился амбар, баня, конюшня и - у самого частокола - росли яблоньки-подростки. Небольшая была усадьба, да уютная. И ограду имела мощную. По двору два злых кобеля бегали, а в надвратной башенке особый человек сидел - видно, лихих людей опасался хозяин или лишних любопытных взглядов.

Плашки на дворе выложены хитро - в центре, у крыльца, чуть выше, у ограды пониже, чтобы луж не было. Предусмотрительность по новгородской погоде не лишняя. Дождевая вода ручьями скатывалась к частоколу, в желоб из крепкого ясеня, оттуда, через небольшое отверстие, вытекала на Ильинскую улицу в специальную канавку, ну а уж из нее - в Волхов. У многих в Новгороде такие приспособления на дворах были - потому и не гнили особо строения, долго, веками, стояли.

Ворочался на перине хозяин - светловолосый, с кудрявой модной бородкой и родинкой на левой щеке. Не сказать, чтоб уж очень молод, но и далеко не стар. Ворочался он, длинные волосы разметав, может, сон какой нехороший снился?

А и снился!

...Натужно ревел двигатель. Милицейский "Урал" летел вслед уходящему в ночь лесовозу. Эх, если б дорога получше!

- Обходи, Игорь! Уйдет! Удар! Темнота...

...Заросший косматой бородищей мужик в красной рубахе. Размахивает дубиной, кричит, брызгая слюной... Он же - в проруби. Выскочил, взлетел над лесом, завыл, словно сатанинский дух... И пропал вдруг, как и не было.

...Церковь. Иконы. Сладковатый дух ладана. Пред аналоем - женщина. Молится, ставит свечку. Оборачивается. Лицо - словно писано ангелами. Сияющие глаза, золотисто-коричневые... Софья!

- Софья... - Мужчина проснулся. Сел на перине, протянув руку, взял с лавки жбан с квасом, отпил. Вытер рукавом рубахи пот на лице, прислушался.

Дождь все лил, барабанил по крыше, ручьями журчал в желобах. Кругом тьма... Нет, кажется, светало.

- Эй, кто там есть в людской?

Тут же отворилась дверь. Возник на пороге слуга - молодой парень - поклонился:

- С добрым утречком, Олег, свет-Иваныч!

- И тебе того же, Демьян Миколич. Давай сбитню да вели коня седлать. Сей же час на владычный двор еду... Черт, чуть не проспал ведь.

- Которого коня седлать, Олег Иваныч, каурого али в яблоках?

- Да какого хочешь... Впрочем, нет. Каурого седлай, дорога-то скользкая, а каурый все ж покладистей будет.

Парень, поклонившись, вышел. Надежен, Демьян-то, Демьян Три Весла, с Пашозера, погоста дальнего, Миколы-весянина сын. Как-то по осени сильно помог Демьян Олегу Иванычу в борьбе с ненавистным боярином Ставром, что держал в порубе любимую женщину Олега, боярыню Софью, и друга-приятеля Гришу, книгочея и умом вострого служилого человека архиепископа Феофила, главы новгородской церкви - Софийского Дома. И сам Олег Иваныч был таким вот "служилым человеком" (по-здешнему - софийским), только рангом куда как выше - возглавлял "следствие Софийского Дома", или, говоря более понятным языком, - службу безопасности Министерства иностранных дел Новгорода Великого. Не Феофилу лично служил - Новгороду, городу, ставшему для Олега Ивановича Завойского второй (и - любимой) родиной. Первой был Санкт-Петербург... Районный отдел милиции, должность старшего дознавателя, перед ней - шесть лет оперативной работы. И пустота... С первой женой развелся, вторая сама сбежала, третьей Олег Иваныч не заводил - себе дороже. Думал, что и нет ее на свете, никакой такой любви, уверен был... Пока не попал вдруг в пятнадцатый век да не встретил новгородскую боярыню Софью. Вот уже скоро два года минуло, как непостижимым образом очутился Олег Иваныч в Новгороде, Господине Великом. А сколько событий за это время произошло - вспомнить страшно! И посольство в Литву, и борьба с Москвой, и интриги боярина Ставра - подлеца и садиста. Горит теперь Ставр в геенне огненной, не иначе. По делам и честь. А дела у Ставра были чернее черного... Ну, черт с ним, со Ставром, не к ночи будь помянут. Хоть вся здешняя жизнь в борьбе прошла - и в порубе под арестом пришлось побывать, и в плену, и в немилости, - а все же считал Олег Иваныч, что сделала ему судьба к сорока годам хороший подарок. Верные друзья, работа, любимая (и ответившая взаимностью) женщина - что еще нужно для счастья? Ну, и ощущение своей нужности, конечно. Нужен был Олег Иваныч Новгороду, всем людям новгородским, непростую службу правил - против врагов да завистников Новгорода Великого, коего и считал уже давно своей истинной родиной. Нравились ему и жизнь, и порядки новгородские - вольные, свободные, честные! Иногда Олег Иваныч спрашивал сам себя - а что же заставляло его лезть на рожон, не щадя жизни своей, ради чего? А вот ради всего этого: друзей, любимой, ради всех земляков - свободных людей новгородских. Повезло, что закинула его судьба в новгородские земли, а не, скажем, в Москву. Не вынес бы московитского рабства, зависимости подлой от тех, кто повыше. Нет, даже если б все иначе повернулось, не служил бы Москве так, как Новгороду, ибо за страх была бы та служба, по указке, по окрику, под приглядом. Хотя, спору нет, хватало и в Москве людей честных: хоть вот боярин Иван Костромич, да Силантий Ржа, дворянин московский, да Федор Курицын, дьяк, да Иван Товарков, да многие... Но не полюбил Олег Иваныч Москву, а приезжая туда - себя не в своей тарелке чувствовал. Тяготил его сам воздух московский, словно рабьим духом пропитанный. Другое дело - Новгород, Господин Великий! Свободная республика свободных людей! Жаль, многие не очень ценили свободу, считали, что кусок мяса в зубах куда как лучше. А Иван, князь Московский, такие куски раздавал щедро. Да и войско у него было - профессионалы, во всем от великого князя зависящие, не чета новгородскому ополчению. К тому же и митрополит Филипп, глава Православной церкви, в Москве сидел, не в Новгороде. Потому многие люди в Новгороде войну с Москвой считали делом совсем не богоугодным. Иван тем пользовался. После проигранной битвы на Шелони-реке чуть попритихли новгородцы, гордость свою спрятали, однако, замечал Олег Иваныч, не очень-то много было таких, что победе московской радовались. Не очень-то привечали в Новгороде московских служилых людей пронырливых, что, понаехав, свои порядки устанавливать пробовали: не так делайте, как народ на вече решит, а как великому князю Ивану Васильевичу, государю-батюшке, угодно, поцеловать бы его ноженьки. Тьфу!

Прицепив к поясу узкий меч в сафьяновых ножнах, Олег Иваныч вскочил в седло и кивнул на прощание Демьяну. Дождь перестал, и, хотя добрая половина неба все еще была затянута плотными, похожими на переваренный кисель облаками, за Лубяницей, за Торговой стороной, за ближним лесом проглядывало сквозь уходящие тучи солнце. Выехав с Ильинской на Славну, Олег Иваныч подогнал коня - следовало спешить. По деревянной мостовой неспешно катились возы, груженные кожами; колеса, попадая в выбоины, поднимали холодные брызги. Прохожие - спешащие на рынок торговцы всяческой мелочью - опасливо жались к обочине.

У перекрестка с улицей Нутной Олега Иваныча уже поджидал Олексаха, бывший сбитенщик, а ныне важный государственный чиновник - служилый человек Софийского Дома. Непосредственный зам Олега Иваныча по оперативно-розыскной деятельности. И самый толковый работник, хоть и было ему от роду двадцать два года. Раньше какой-то нескладный, за последнее время Олексаха сильно раздался в плечах, заматерел и во всем, от одежды до любимых словечек, старался походить на шефа. Вот и сейчас был на нем лазоревый кафтан, правда, не бархатный, как у Олега Иваныча, а попроще - льняной, зеленоватый плащ, длинные белесые волосы стянуты кожаным ремешком, пробивающаяся бородка аккуратно подстрижена.

Углядел Олексаха шефа, вскинул руку в приветствии:

- Здрав будь, Олег Иваныч!

- И тебе того же. - Олег Иваныч посторонил коня, дальше поехали рядом.

Олексаха, не теряя времени даром, докладывал последние новости. Из Москвы вновь приехали дьяки - вести надзор за судом... ну, про них Олег Иваныч и так знал. Вечером на Волховском мосту яковлевские с федоровскими подрались из-за вымолов. Рыбу, блин, им не поделить никак! Те, что с улицы Яковлева, федоровских обвинили прямо: дескать, те рыбу специально к своему вымолу мясом тухлым приманивают, не по-честному это! Ежели б не дождь - знатное б побоище вышло, а так - федоровский Егорка яковлевскому Митьке хотел вломить кулаком по лбу, да промахнулся, болезный, так и улетел в Волхов, выплыл потом, правда. В общем, не драка, а так, смех один.

Смех-то смехом. Да вот нехорошо выходит-то: вчера федоровские с яковлевскими подрались, позавчера - кузьмодемьянские со щитнинскими, еще раньше рогатицкие загородцких отметелили. Неспроста все это, ох неспроста! Словно кто специально их стравливает...

- И я так же мыслю, Олег Иваныч, - кивнул Олексаха. - Москве - прямая выгода. Как там Гришаня про старинных римлян говаривал? Дивидэ эт импэра!

- Разделяй и властвуй, - перевел Олег Иваныч, стараниями Гришани и Софьи уже с полгода изучавший латынь и немецкий. В Новгороде языки - вещь необходимейшая, особенно немецкий. Ну а с латынью тебя каждый образованный человек поймет, хоть немец он, хоть фрязин, хоть гишпанец.

Значит, Москва... Ну, это понятно. А вот кто конкретно? Кто заменил убитого московского шпиона боярина Ставра? Корчмарь Явдоха? Нет, не тот размах. Тогда кто? Искать надо. За Явдохой наблюдение и не снимали, только вот с неделю назад казус вышел. Агент, что за корчмой присматривал, спился. А что, бывает! Как говорил товарищ Саахов, "несчастный случай на производстве". Следовало немедля другого агента внедрять, да не такое простое это дело. В Явдохину корчму не каждый ходил - больно далеко идти, на Загородцкую, что на краю Плотницкого конца, почти у самой стены. Своих там в лицо знали. Тот-то агент, который спился, из местных был, загородцких. А нового теперь пойди поищи.

- Это твоя задача, Олександр, - усмехнулся Олег Иваныч, - Негоже Явдохин вертеп без пригляду оставлять, ой негоже!

- Да я и сам понимаю, что негоже. Что ж, поищем. Может, из непьющих мальцов кого? Ладно. Порешаем.

Свернули на Ивановскую, к Торгу. Шумел, галдел, заливался рынок. Купцы в открытых по-летнему лавках шумно расхваливали товар - сапоги, полотно, украшения. Рядом лязгали железом оружейники: щитники, мечники, кольчужники. Тут же торговали замками и затейливыми подсвечниками в виде головы вепря. Сновали мальчишки-разносчики:

- А вот пироги, пироги, с пылу с жару, хороши!

- Сбитень, сбитень - на меду, на травах!

- Квас, квасок - открывай роток!

- С чем пироги, паря?

- С горохом, с белорыбицей, с мясом. Возьми, не пожалеешь, милостивец!

- Ну, давай.

- Полпула!

- Сколько-сколько? Да я тебя...

- Пусти, пусти, дядько! Это ж за десяток полпула-то!

- Так бы сразу и сказал... Ну, давай пяток!

- Откель замки, господине?

- Свейские... С того году остались.

- А тихвинских нет ли?

- Не приезжали еще. Бери, батюшка! Славные замки, ни один тать не откроет! Всего полденьги.

- Господи Иисусе! Так тихвинские в три раза дешевле!

- Стричь, брить, ногти холить! Подходи, налетай!

- Сбитень, сбитень!

- Пироги...

Поотстав, Олексаха подозвал пирожника, чумазого и босого шкета в рубахе из выбеленного холста. Купил два пирога, потом заговорил о чем-то. Олег Иваныч, остановившись у церкви Бориса и Глеба, недовольно обернулся.

- Видал парня? - улыбнулся подъехавший Олексаха. - Кличут Митяем. Загородцкий, сирота, живет у дядьки, к тому же...

- Ясно. К Явдохе его прочишь? А не сопьется?

- Не должен. Маловат еще.

Ветер наконец разогнал облака, и солнце осветило жаркими лучами городскую стену с крытыми башнями, седую ленту Волхова, мост с купеческими лавками и галдящим народом. За мостом, над детинцем, сияли золотом купола Софийского собора, "Софьи" - главной церкви Великого Новгорода. За Софьей вздымался зеленым холмом земляной город - насыпной вал вокруг новгородского Кремля-детинца, за холмом в розоватой дымке яблоневых садов угадывалась невидимая с моста Прусская. Улица, где стояла усадьба знатной боярыни Софьи Михайловны Заволоцкой - любимой женщины Олега Иваныча.

Он представил на миг ухоженный двор, распахнутые ставни и милое лицо в окне... Большие золотисто-карие глаза, длинные ресницы, волосы по плечам золотым водопадом. Кое-кто из новгородских красавиц уже не стыдился ходить вот так, простоволосыми, наплевав на все установления для замужних женщин, коим предписывалось обычаем прятать волосы под плотным платком-покрывалом. "Мы - свободные жены новгородские, как хотим, так и ходим!" Молодцы, женщины...

Эх, Софья, Софья...

Однако ж именно сегодня может случиться событие, которое позволит Олегу Иванычу превратиться из любовника Софьи в законного супруга. Помолвка. Софья давно согласна, но он понимал, что это будет неравный брак, даже по здешним вольным меркам. Кто Софья? Знатная боярыня из уважаемого древнего рода. А кто он, Олег Иваныч? Человек служилый. Хоть и в авторитете, а все ж роду... неизвестно какого. Хорошо хоть, теперь не беден- "приватизировал"-таки усадебку, что на Ильинской. Выправил Феофил-владыко все бумаги, подарил усадьбу - "не так просто, а за нелегкую службу для-ради Новгорода, Господина Великого"! Теперь бы Гришаня не подвел, приятель старый, хоть и молод - едва пятнадцатое лето пошло.

Должен уж Гришаня вернуться из монастыря дальнего, Спасо-Прилуцкого. Обитель та - в Вологодских землях, что теперь Москве принадлежат, а было время - Новгород владел ими. По книжным делам уехал Гриша - житие святого Николая, что в монастыре том издревле хранилось, перебелить да списком лично Феофилу-владыке доставить. Ну, то официальная причина была. Неофициальную никто, ни сопровождающие отрока воины, ни сам Феофил, не ведали. Никто не ведал. Кроме самого Гришани и Олега Иваныча. Опасная та дорога для Гриши была. Да ведь Олег Иваныч его не неволил, сам отрок вызвался, не сказав ничего, уехал. Только девчонке своей, Ульянке, шепнул на ухо, чтоб передала Олегу Иванычу слова тайные, да не перепутала. А слова такие: "Что написано пером, не вырубишь топором... но ножичком аккуратно подчистить можно". Олег Иваныч понял, о чем речь. По всему, пора бы уже и вернуться Грише, отправлялся-то по снегу еще...

На владычный двор въехав, перекрестился Олег Иваныч, кивнул Олексахе. Тот к конюшням подался, лошадь перековать, да потом - в путь, по делам важным. Условились вечерком встретиться, в корчме посидеть, на Лубянице, поговорить, на людей посмотреть, новостей послушать. Каурого служкам отдав, остановился Олег Иваныч у владычного крыльца сапоги травой почистить - забрызгались, пока ехал.

Кто-то неслышно подошел сзади, прибаутку произнес ехидно:

- У вас продается несгораемый шкаф?

Олег Иваныч аж вздрогнул - ну кто тут такое спросить может? Либо Олексаха, так тот на конюшне, либо...

Обернулся...

Ну, точно! Гришаня! Синеглазый, улыбающийся, довольный. В новом кафтане из красного аксамита с канителью из позолоченной нити. Ишь, вырядился! Не иначе - к Ульянке на свидание собрался.

- Гришка! Гришка, волк тебя дери! Ну, здрав будь, охламонище! - Олег Иваныч широко расставил руки.

- Стой, стой, Иваныч! Полегче. Кафтанец помнешь ведь!

- Кафтанец... Ну, рассказывай, как ты?

Гришаня замялся. Выпростался из объятий, оправил кафтанишко. Видно было - не до разговоров ему, к Ульянке спешил с гостинцами. Та все на Нутной у Олексахиной Настены жила, с тех пор, как из Москвы выбралась, с Олег-Иваныча непосредственной помощью.

Олег Иваныч подмигнул:

- Ну, беги-беги... Завтра жду в гости, расскажешь. С Ульянкой и приходите.

- Придем, Олег Иваныч. Ужо непременно заявимся... Да, там тебя владыко в нетерпении дожидается. Поспешай-ко!

Владыко? В нетерпении? Интересно...

Олег Иваныч степенно поднялся по высоким ступенькам крыльца владычной палаты. Стражники, поклонясь, распахнули двери...

Феофил, новгородский архиепископ-владыка, согбенный сидел у стола, кашлял. Да, со здоровьицем, видно, проблемы. А ведь не так и стар еще - вспомнить, так и двух лет не прошло, как летал соколом, а вот теперь... Не прибавляют здоровьишка тяжкие государственные заботы, ой не прибавляют. Это Олег Иваныч и по себе знал - после всех дел кошмары по ночам снились.

Феофил поднялся с лавки, очами блеснул по-прежнему, огнем молодецким, задорным:

- Ну, друже Олеже, оказывается, ты у нас боярин знатный?

Олег Иваныч морду поглупее состроил, дескать, ничего такого не знаю... Ан не проведешь Феофила, бывшего игумена Вежищского! Вмиг тему просек, засмеялся, закашлялся:

- Вижу, узнал уже. От Гришани, поди?

- От него. - Олег Иваныч кивнул с самым простецким видом. Потом выслушал владычный рассказа о списках земельных, что в обители Спасо-Прилуцкой хранились. Там-то и вычитал отрок про бояр Завойских, что от Рагнара Синеусого, воеводы Рюрикова произошли.

- Что ж ты раньше-то род свой скрывал, дру-же Олеже?

- Стеснялся, отче... Обеднел наш род давно, захирел, так что и говорить-то не о чем было...

- Ну, уж ты зря так зря. Ин ладно, чую - теперь о помолвке говорить будешь? Знаю, знаю Софью-боярыню. Краса-вдовица, да несчастлива... Может, ты ее счастием будешь? - Феофил вновь закашлялся.

- Дай-то Бог! Благослови, владыко! - Олег Иваныч упал на колени...

Отстояв обедню в Софийском храме (сам Феофил служил, во здравие новгородского люда молился), Олег Иваныч, не дожидаясь возвращения Олексахи, отправился на Прусскую, к Софье.

Сияло жаркое майское солнце, припекало, парило. В малиннике пели жаворонки и прочие мелкие птахи, радуясь погожему дню. Ушли, улетели злые черные тучи, в лужах весело щурилось солнце, из вымокшей за ночь травы поднималась в небо быстро тающая белесоватая дымка.

У перекрестка двух улиц - Прусской и Новинки - заново отстроенная усадьба Софьи. Сквозь распахнутые ворота видно было, как на дворе, меж цветущими яблонями, копошились слуги. Олега Иваныча впустили сразу, для того и ворота распахнули: ждала его Софья. Выбежала на крыльцо - в платье атласном, словно бы зеленовато-голубыми волнами переливающемся; серебряный ремешок охватывал тонкий стан боярыни, такой же ремешок, только более узкий, стягивал волосы, падавшие на плечи золотым водопадом. Больше уж не носила вдовьего платка Софья.

Олег Иваныч взбежал по ступенькам, словно молодой вьюнош. Обнял боярыню, закружил, поцеловал в губы. Потом отстранился, вгляделся внимательно в глаза - два омута - золотисто-карие. Постоял с минуту... Софья улыбалась... Потом опустился на левое колено:

- Прошу вас, уважаемая боярыня Софья Михайловна, немедленно решить вопрос о нашей помолвке!

- Чего ж немедленно? - Софья засмеялась лукаво. - Аль боишься, что убегу?

- А чего ждать-то? Думаю, завтра удобно будет. Дел срочных нету пока. Созовем гостей да в церковь... В какую вот только? Может, у Федора Стратилата?

- Да ну, в этакую даль тащиться! Красив Федора Стратилата храм, спору нет. Только мне больше люба наша Михаила-архангела церковь, будто не знаешь?

- Что ж. Как скажешь, так и будет.

Ближе к вечеру сели обедать. Белорыбица, жареный гусь, щи с кислой капустой, блины с медом, икрою, маслицем, вареные раки, копченый осетровый бок, перепела в соусе из застывшего сока лопухов, пироги с горохом, соленой зайчатиной, форелью, калачи московские, круглые, татарский сыр-брынза, моченые яблоки... Запивали белым рейнским. Говорили больше о делах хозяйственных. В отличие от Олега Иваныча суженая его в таких делах оказалась большой докой - дебет с кредитом сводила умело, и сальдо в ее личных владениях всегда было положительным. Отяжелев от еды, Олег Иваныч едва не уснул, слушая ее вычисления, а уж как стала Софья примеры правильного землепользования приводить из Плиния да Агриколы, так вовсе заскучал. Из-за стола встав, присел у оконца на лавочку, на улицу взирая тоскливо...

- Эй! Что, заснул, что ли? - подсела рядом Софья. - О чем задумался, милый?

- Да вот... Олексаха должен бы с докладом явиться. Нашел он человечка в Явдохину корчму аль нет? Думаю...

- Ох, и все-то ты о делах, любезный Олег Иваныч, все-то о делах... - Она придвинулась ближе, обдавая жарким дыханием. - Успеются еще, дела-то. Лучше помоги-ка расстегнуть фибулу. Вон там, сзади. Ну... Не здесь же... Пошли... Пошли. В спальню... Встретишься и завтра с Олексахой. Велю пораньше разбудить слугам...