Чтение 9–й страницы книги ~Анафема~

Она шепнула что-то на ухо Аурике, та кивнула. Сказала:

- И я только что об этом подумала.

- О чем? - с подозрением спросил Корняков. Девушки переглянулись.

- Савва, прости, ты - мент? - спросила Людмила неожиданно.

- Нет. Но направление мыслей верное. - Савва продемонстрировал свое удостоверение. Девушки испуганно отшатнулись. - Не бойтесь, я на отдыхе. А потом - вы уже взрослые, можете заниматься чем угодно.

Аурика успокоилась быстрее. Несмело шагнула вперед, медленно провела пальчиком по шраму.

- Больно было?

Вопрос показался Савве настолько неожиданным и неуместным, что он расхохотался. Людмила присоединилась, а через несколько секунд смеялись все трое.

- Да уж, - с трудом выговорил Корняков, - не щекотно!

Обстановка немного разрядилась. Чтобы не обижать девушек, Савва рассказал:

- Снайпер подстрелил. А тут - чини, взяли меня в оборот, еле вырвался. Дополз до наших. Говорят, когда врач начал меня резать, я смеялся. Врут, наверное. Я ничего такого не помню.

- Тебе, наверное, тяжело об этом говорить? - мягко спросила Аурика.

Савва пожал плечами.

- Да нет.

- Тогда почему ты...

- Почему я спросил, действительно ли ты хочешь это знать?

- Ну... да.

- Не хочу вас обижать, - начал Савва, - но у вашего пастуха я просил таких, чтобы можно было не только в кровати кувыркаться, но и поговорить, на жизнь пожаловаться. Вот я и хотел узнать - ты от чистого сердца это спрашиваешь или потому, что так по роли положено. Знаешь, Аурика, война - это дерьмовая мясорубка, и о ней совсем не хочется рассказывать... э-э...

- Проституткам, - закончила за него Людмила.

- Вроде того. Только давайте хотя бы на эту ночь забудем это слово. Лучше уж по-японски - гейши. И Аурике будет приятно. Восток как никак.

Смуглянка улыбнулась:

- Люда права. Ты совсем другой.

Корняков кивнул, открыл холодильник. В морозилке мерзла литровая "Гжелка". Савва свернул ей голову, набулькал рюмку водки и со смаком выпил. Подмигнул застывшим как изваяния девушкам:

- Ну, чего застыли? А ну в душ, быстренько! Людмила и Аурика, на ходу раздеваясь, двинулись в ванную.

Корняков с удовольствием разглядывал девушек - дверь в ванную осталась приоткрытой. Людмила, белея полосками незагорелой кожи на груди и бедрах, стояла под душем. Вода лилась ей на плечи, стекала по груди, растекалась пленкой по телу. Аурика, вся цвета мороженого крем-брюле, намыливала мягкую варежку. Савва прищелкнул языком.

"И будет у нас на первое крем-брюле ... да, с нее и начнем, - решил он. - А Людочка пусть наблюдает и повествует о концептуальных взглядах Паоло Коэльо на отношения социума и индивида в современном мире. Она же у нас по роли интеллектуалка".

Он вернулся в спальню, воткнул в магнитофон кассету и раскинулся на постели. В телевизоре вскрикивали, бормотали и стонали.

- Тьфу, гадость! - сказал Савва, чувствуя себя султаном, ожидающим появления наложниц.

Послышалось шлепанье босых ног. Людмила и Аурика, в полупрозрачных кимоно, скользнули в комнату. Смугляночка прилегла на постель, подкатилась Савве под бок.

- Ты не скучал без нас?

- Извелся весь, - подтвердил Савва.

Людмила присела рядом, провела пальчиками по его груди, задержалась на круглой пулевой отметине на плече.

- Снайпер?

- Он, сволочь. Ладно, это детали, не будем об этом. Девочки, я ополоснусь, а вы пока разомнитесь. Ночь у нас будет трудная и долгая, но веселая.

Савва поднялся, потянулся, разминая мышцы. Аурика подмигнула ему, сказала:

- Может, тебе помочь?

- Нет, - ответил Корняков, - я большой мальчик, сам справлюсь. А вы тут не расслабляйтесь.

Смуглянка игриво развязала пояс кимоно, спустила его с плеч. Людмила склонилась над ней, повела плечами и закрыла глаза.

"Господи, прости мои прегрешения, ибо слаб я и не могу сопротивляться желаниям плоти".

Савва сглотнул слюну и поспешил в ванную.

С первого в своей жизни настоящего задержания Даниил возвращался подавленным. Жалость к несчастной Жене переполняла его, и одновременно инок корил Артема Чернышова. Увидев, как спокойно тот отнесся к страданиям девушки, Даниил счел его равнодушным и черствым. Конечно, старший контроллер постоянно сталкивается со страданиями и болью, привык к ним, если можно, конечно, привыкнуть спокойно относиться к людской беде. За многие месяцы работы в Анафеме душа Артема, наверное, покрылась коркой. Даниил жалел его, но оправдать все равно не мог. Безвольно висящее на цепях тело несчастной девушки воочию стояло у него перед глазами.

Инок не переставая молился про себя и за исцеление ее телесных ран, и за спасение души Кирилла Легостаева, бывшего Наместника.

"Спаси, Господи, и помилуй заблудшую душу Кирилла, прости грехи его тяжкие. Прости ему поклонение идолам, кощунство и насмешки над именем Твоим, прости сребролюбие и жестокосердие, тайное присвоение чужого, блуд и пристрастие к нечистым зрелищам и утехам. Спаси, Господи, и помилуй..."

В толчее метро Даниил едва не пропустил свою остановку. Металлический голос уже объявил Новые Черемушки, двери открылись. Пробираясь к выходу, Даниил случайно задел пожилую торговку. Ее сумка оказалась заполнена газетами - видимо, женщина весь день простояла где-нибудь в переходе, а сейчас возвращалась домой. От толчка сумка раскрылась, на пол посыпались туго перетянутые веревками пачки газет.

- Куда прешь?! Совсем глаза пропил?

- Простите, пожалуйста.

- Как тебя только в метро пустили?! Боров неуклюжий!

Бормоча извинения, инок нагнулся, и помог собрать газеты. На одной из них ему бросился в глаза заголовок: "Анафема. Гроза преступности или оружие самозащиты православия?"

Даниил вздрогнул, словно от удара. Наверное, сейчас он действительно походил на пьяного. Все, что он знал раньше, все, чему его учили, оказалось неверным. Привычный мир рухнул. Люди, которым Божьим Словом предписано бороться со своей греховной природой, нарушали библейские заповеди на каждом шагу. Прелюбодействовали, воровали, обманывали, сквернословили.

Из-за маленького происшествия с газетами Даниилу пришлось доехать до следующей остановки. Весь перегон торговка неодобрительно косилась на него и что-то бормотала. Инок долго убеждал себя, что должен смириться, промолчать, но обида и горечь взяли вверх. Он не выдержал:

- Простите меня, я же не нарочно.

Из динамиков донеслось: "станция Калужская". Двери раскрылись, Даниил уже сделал шаг вперед, но все-таки обернулся, взглянул пенсионерке прямо в глаза:

- Господь наш велел прощать. Неужели это так сложно - простить человека?

Женщина промолчала. Но в ее взгляде Даниил уловил отблеск сомнения. Поезд уже нырнул в туннель, ветерок лизнул пустую платформу, а инок все стоял на краю.

Откуда эта озлобленность? Что он сделал этой женщине?

Хотя... Даниил встрепенулся. Может, у нее личное горе или несчастье в семье? Это, конечно, ее не извиняет, но, по крайней мере, объясняет поведение.

"Помилуй ее, Господи. Прости сквернословие и гнев. Пусть не очернит ее сердце вина за личную обиду".

Домой он пришел совсем разбитым. Перекрестился на образа, поклонился. С облегчением снял простую кожаную куртку, пока непривычную после стольких лет иноческой рясы.

В комнате царил холод и пустота. Уходя, Даниил открыл окно, и квартиру немного продуло. Осень уже развернулась вовсю, по ночам случались и заморозки, да и днем температура не поднималась выше плюс десяти.

Кроме стола, двух стульев, узкой, застеленной грубым покрывалом, кровати и красного угла с образами в комнате больше не было никакой мебели. Даниил сам отказался, когда хозяйственная служба Анафемы, подбирая ему квартиру, предложила чем-нибудь ее обставить. Лучше уж пусть все будет так, как в его знакомой и привычной монашеской келье. Чтобы хоть иногда представлять себя опять в родном Северо-Печорском монастыре.

Особенно в тяжелые дни, вроде сегодняшнего.

Даниил скинул рубаху - по коже сразу побежали мурашки, - поставил на стол сумку, достал кое-какие продукты. Повечерять инок собирался скромно: пусть Успенский пост уже прошел, но зато Даниил был собой недоволен и решил немного поговеть. К себе инок относился строго, а сегодня он мало того, что в греховной гордыне пытался поучать женщину в метро, так еще и совершенно незаслуженно обидел в мыслях Артема Чернышева.

Даниил только сейчас понял, что старший контроллер ни в коей мере не очерствел душой, как могло показаться. Он сразу же, как вошел, накинул куртку на плечи истязаемой девушки, приказал Савве разомкнуть наручники и позвал врача. А потом еще и спросил его, Даниила, как тот себя чувствует. В Анафеме Чернышева считали одним из лучших профессионалов - инок читал досье старшего контроллера и проникся к нему неподдельным уважением. Даниил хотел учиться у Артема, преклонялся перед его знаниями.

Инок знал, что Чернышов неверующий, и сначала именно этим объяснял его сегодняшнее поведение. Но, как оказалось, не только христианин может сострадать и прощать, на это способен любой человек. Правда, сегодня Даниил узнал, что человек способен также равнодушно смотреть на страдание ближнего, ведь пока Анафема не вышла на "Сизиф" и продажного милицейского капитана, никто из них даже не подумал сообщить о секте Легостаева.

Инок решил, что завтра обязательно попросит у Артема прощения. С этой мыслью он встал перед образами на колени, пятьдесят раз прочитал "Отче наш" и "Троицу", завернулся от холода в покрывало и спокойно заснул.

7. 2006-2007 годы. Синий Колодезь

Марина так и не смогла заставить себя позвонить отцу Базилю. Сначала было не до того - из РУГН ее все-таки отчислили, по какому поводу она умудрилась немедленно разругаться с мамой. Пришлось искать квартиру, а значит - и постоянную работу. К своему удивлению, Марина обнаружила, что обладает определенной скандальной славой. Как оказалось, в "свободной" околорелигиозной прессе экуменистического и реформаторского толка изрядно наслышаны о смелой девушке Марине Астаховой, высказавшей на православной конференции некие неприятные истины. Отчисление же из института создало вокруг нее образ пострадавшей за правду. Несколько изданий предложили Марине написать цикл статей, а потом и вовсе - пригласили на постоянную работу внештатным корреспондентом.

Когда же через полгода все более-менее устроилось - работа, статьи, однокомнатная квартирка на Черкизовской, - Марина решила, что ей теперь просто стыдно звонить отцу Базилю. Ведь сейчас она практически борется против него, пусть и косвенно. Статьи, подписанные ее настоящим именем, то и дело появляются в "Новой Философии", "Экуменисте" и прочих журналах, яростно и активно нападающих на православие. Сама Марина, конечно, придерживалась идей из своего доклада, но факт сотрудничества с подобными изданиями говорил о многом. К слову сказать, ей частенько присылали приглашения на конференции и семинары, посвященные единению христианских церквей, но она неизменно отказывалась.

Минул Новый год. Марина встретила его безрадостно - одна, в пустой квартире, с бутылкой шампанского и телевизором. Как не похож он был на прошлогодний, когда весь курс собрался погулять на квартире у Ритки. Дым стоял коромыслом.

На Рождество Марина сходила в церковь, но даже это не принесло ей успокоения.

Отец Базиль объявился сам. В конце января, проверяя электронную почту, Марина обнаружила в ящике такое:

"Благословляю тебя, дочь моя!

Здравствуй, Марина!

Возможно, ты уже не помнишь самого обычного священника, который утешал тебя за кулисами в Нижегородской духовной семинарии. Не по моей воле вышло так, что я Долгое время не мог написать тебе, хотя получил новый приход уже восемь месяцев назад".

Марина на минуту прервала чтение, попыталась вспомнить давала ли она отцу Базилю свой электронный адрес. Выходило, что нет. Это он тогда вручил ей карточку со своими координатами, которую при иных обстоятельствах можно было назвать визиткой, и попросил позвонить ему.

"Интересно, - подумала Марина, - как он узнал мой адрес? Неужели, он искал меня?!".

Сердце забилось чаще. За сухими буковками электронного письма девушка увидела отца Базиля таким, каким он предстал перед ней в прошлый раз - смиренным и одновременно величественным.

"...Как я и ожидал, меня решили отправить подальше от центра, в далекую уральскую глушь. Но я привык к испытаниям и не ропщу, ведь только в горниле опасностей и невзгод, в праведных трудах закаляется вера.

Приход мой невелик - всего одна деревня со смешным названием Синий Колодезь. Правда, недалеко от нее расположены еще три, и ни в одной нет даже часовни - тамошние жители вынуждены ходить в единственную на всю округу церковь в Синем Колодезе.

У меня большие планы. При прежнем священнике - отце Константине - церковное подворье пришло в упадок, поэтому в первую очередь нужно восстановить храм и службы, чтобы красотой и чистотой их стен радовать глаза прихожан. Здесь много некрещеных - и детей, и людей зрелых, из тех, кто боялся ходить в церковь при советской власти. Им всем нужно принести Благодать и слово Животворящего Вседержителя. В соседних деревнях с помощью благодарных прихожан нужно возвести часовни, а со временем, если на то будет воля Творца, то и церкви".

Марину поразила скромность, с которой была написана эта часть письма. Отец Базиль ни разу не написал: "я хочу возвести" или "я думаю восстановить", разве что в самом начале - "у меня большие планы"... Но все, что задумал, он собирается выполнить Божьей волей и помощью прихожан, не выпячивая себя на первые роли. Наверное, это и есть настоящее смирение и отсутствие греховной гордыни.

И вот что еще интересно: почему он не пишет имя Господа напрямую, а называет Его то Вседержителем, то Всевышним, то Творцом? Не хочет упоминать всуе? Или просто считает компьютер греховным изобретением и не хочет осквернять электронными буквами святое имя?

"Люди в Синем Колодезе погрязли в грехах и праздности. Предстоит немало потрудиться, чтобы вернуть их заблудшие души к Свету. Надо познакомиться с каждым жителем, узнать его надежды и чаяния, прийти в каждый дом, принести людям слово Вседержителя.

Помнишь свой доклад, Марина? Пришло время претворять его в жизнь. Одному мне не справиться, нужны помощники. Чистые душой, готовые сменить городской уют на тяжелый подвижнический труд во славу Спасителя. Было бы очень хорошо, если бы ты смогла приехать сюда.

Работы - непочатый край.

С большим трудом мне удалось отыскать твой адрес - хорошо, что некоторые статьи из "Новой Философии" выложены в Интернет, а под именем автора стоит ссылка на электронную почту".

Не сдержавшись, Марина улыбнулась. Отец Базиль, наверняка новичок в Сети, вон даже Интернет пишет с большой буквы, как все неофиты. Говорят, правда, что по правилам русского языка именно так и нужно писать, интернет - имя собственное, но старожилы, давным-давно растерявшие пафос и на своей шкуре ощутившие какая это большая помойка, пишут с маленькой. Без всякого уважения.

"Если ты все-таки сможешь приехать, ответь мне по адресу o_besil@ural.ru. Компьютер стоит на почте в районном центре - городе Каменец. Я выбираюсь сюда раз или два в неделю, поэтому смогу прочитать твой ответ довольно быстро. Дорога сюда непростая, расскажу в отдельном письме. А если ты сообщишь точную дату приезда, - договорюсь, чтобы тебя встретили в Каменце.

Марина, ты нужна здесь. Очень жду и надеюсь.

Отец Базиль (Василий Тристахин).

Да прибудет с тобой блащюшцу Пйжчсвдл!"

Последняя строка почему-то оказалась нечитаемой.

"Видимо, кодировка другая", подумала Марина. "В Каменце этом компьютеры допотопные, наверное..."

Надо ли говорить, что письмо взволновало Марину до глубины души. Весь вечер она не могла думать ни о чем другом. Попыталась посоветоваться с подругами - те только пальцем у виска крутили. Ритка, с которой Марина все еще поддерживала отношения, присвистнула в трубку и сказала неодобрительно: "Да ты, дорогая, совсем крышу потеряла!" Выпускающий редактор "Экумениста" Катя Спохальская, на удивление легкий и спокойный человек, спросила с некоторым сомнением: "А оно тебе надо?"

Только маме Марина не позвонила. Потому что прекрасно знала, как она отнесется к этому. Помощник депутата московской Гордумы, выборный распорядитель благотворительного фонда "Новое Наследие" Татьяна Львовна Астахова прекрасно владела своим голосом, умело расставляла интонации, как и подобает хорошему оратору.

"Ты едешь ПОМОГАТЬ ему или ЕМУ помогать?" - спросит она.

Марина и сама в состоянии задать себе этот вопрос. И даже ответить на него.

Собиралась, правда, она долго, почти три месяца. Разобралась с делами, оставила хозяйке квартиры плату за два месяца вперед - нельзя ведь сжигать за собой все мосты. Вдруг не понравится? Пусть останется хотя бы одно место в Москве, куда можно вернуться в любое время, не оправдываясь и ничего не объясняя.

Созвонилась с журналами, сказала, что уезжает в командировку, намекнула о новых перспективных материалах - не все, мол, православные священники придерживаются официальной позиции Церкви. Есть среди них и такие, которые готовы к реформам, а возможно и к объединению. Некоторые издания заглотнули наживку, даже предложили оплатить эксклюзив.

Добраться в Синий Колодезь действительно оказалось делом непростым. Почти сорок часов ритмично постукивали колеса под ногами, Марина постепенно привыкла к вагонной духоте, разговорчивым попутчикам и к непрерывной качке. Причем, как оказалось, привыкла настолько, что когда сошла на перрон Екатеринбурга, ее аж повело в сторону, словно только что прибывшего в порт моряка. Потом полночи пришлось провести в пыльном и гудящем, как муравейник, автовокзале, ожидая утреннего автобуса в Каменец. Старенький ПАЗик, набитый коробками, ведрами, сумками и людьми, трясся по едва просохшим с начала половодья дорогам часов шесть. Пассажиры болтали о том о сем, с интересом поглядывали на "городскую", но заговаривать не решались.

В Каменце ее ждал старенький "уазик", латанный, весь в ржавых подтеках, осевший на лысые шины. Водитель, крепкий мужик лет сорока, заросший до бровей рыжеватой бородой, курил у кабины, время от времени поглядывая по сторонам.

- Это вы от отца Базиля? - несмело спросила Марина. Борода поднялась, на удивление веселые и бесшабашные карие глаза уставились на девушку.

- Марина? Вот хорошо! А то я уж заждался. Залезайте. Только осторожнее - правую дверь, бывает, клинит.

Марина забралась в кабину, водитель подхватил с земли сумки, сунул назад. "Уазик" завелся не сразу. Минут пять он чихал и кашлял мотором, водитель чертыхался, то и дело поглядывая на часы. Марина почувствовала укол совести.

- Вы давно меня ждете?

- Со вчерашнего вечера.

- Ой, извините... я не знала. На последний автобус в Каменец не успела, пришлось ждать утреннего. Вы из-за меня потеряли столько времени!

Машина, наконец, завелась. Водитель снова выругался, потом испуганно перекрестил рот, пробормотал: "Господи, прости мя, грешного". Повернулся к Марине, сказал:

- У меня послушание такое. Отец Базиль повелел. Грешен я.

- Простите, - Марина замялась, - как вас зовут?

- Петр. Петр Симеонов.

- Скажите, Петр, а что значит послушание?

- Батюшка наложил. За грехи мои. Меня к сивушке иной раз так тянет, что даже молитвой спастись не могу. Обещал не пить, а каждый раз - нарушаю. Потому и грешен.

Марина кивнула. Отец Базиль потихоньку уже начал исправлять колодезян. А ведь еще и года нет, как он тут обосновался.

Машина тем временем выбралась из города, запрыгала по кочкам извилистой лесной грунтовки. Время от времени по бокам вставали фонтаны брызг, когда колесо с размаху попадало в заполненную водой промоину. Марине пришлось схватиться за приваренную над дверцей скобу - трясло в салоне неимоверно.

- Куда мы едем? - стараясь не прикусить губу при очередном прыжке, спросила Марина. - К отцу Базилю?

- Нет, батюшка в Белоомут поехал, место для часовни выбирать. Сказал, будет к вечеру. Я вас пока к мамке отвезу. Она покормит, да и умоетесь с дороги.

Марфа Демьяновна оказалась женщиной словоохотливой, не чета иным уральцам. Потчуя Марину душистой домашней выпечкой, она говорила и говорила, словно раскручивалась где-то внутри дородного тела невидимая пружина:

- Третий год уж пошел, как Господь призвал к себе отца Константина, Царство ему Небесное. Старый он был, батюшка наш, а тут еще и простудился: зимой-то церкву топить дров не оберешься. Когда наши мужики помогали - тепло было, а если на охоту уйдут - церква нетопленая стоит. Отец Константин и говорит: все равно буду служить каждый день. Господу угодно. Ты кушай, дочка, кушай.

Марина послушно надкусила пирожок. Марфа Демьяновна просияла:

- Вот, а то худущая какая, бедняжка. А еще учительница. У вас там, в городе, все какие-то тощие, некормленые. Ты сама-то откуда будешь? Из Каменца? Или из самого Сверд... э-э... Екатеринбурга?

- Нет, Марфа Демьяновна, - терпеливо ответила Марина раз, наверное, в десятый, - я из Москвы.

- Из Москвы?! Совсем у вас там есть нечего, что ли? Оголодали?

Марина улыбнулась, вспомнив как три с половиной года назад большего всего на свете мечтала похудеть:

- Да ничего, пока держимся. А что случилось с отцом Константином?

- Ну, как мы его ни предупреждали: батюшка, холодно, застудишься, он - ни в какую. Из наших, кто в тулупе, кто в душегрейке теплой на службе стоит, а отец Константин-то - в одной рясе. Холод собачий. Ну и застудился, два дня кашлял, а на третий - преставился. Фельдшер в Белоомуте живет, пока добрались до него, пока он приехал, уж поздно было. Так мы без батюшки и остались.

Марина слушала внимательно, стараясь отсеивать ненужные подробности, выделить главное. Новый батюшка нагрянул нежданно-негаданно и, как говорят, прислали его чуть ли не из самой Москвы, хотя на самом деле кто он и откуда - в Синем Колодезе так толком никто и не знает.

- Из Москвы, - улыбнулась Марина. - Могу точно сказать.

- Ну, слухи-то всякие ходили. Нашим только дай волю языки чесать. Такого наслушаешься!

Кто-то предположил даже, что отец Базиль происходит из староверов, обучался в укрытом от всякого постороннего глаза старообрядческом монастыре. Но слухи так и остались слухами, а отец Базиль...

- ...не успел приехать, как сразу наших мужиков в оборот взял. Поначалу роптали - говорят, Пахом с Еремеичем по пьянке хвастались батюшке красного петуха подпустить, но, как всегда у них бывает, дальше разговоров дело не пошло. А я тебе скажу, с мужиками так и надо. Раньше ведь как бывало: вечер наступает, а наши все как один глаза свои бесстыжие залили, и давай песни орать. А там - или драка, или по этому делу, - Марфа Демьяновна характерным жестом щелкнула пальцем по горлу, - в канаву свалится, башку дурную раскровянит или еще что. Летом, пока со скотиной да с огородом дел много, еще куда ни шло, а осенью-зимой... Только держись. Ежели на охоту не пойдут, по всей деревне дым коромыслом стоит. Теперя все по-другому. Отец Базиль мужиков подрядил храм обновить, подворье в порядок привели: любо-дорого посмотреть.

- И что, - недоверчиво спросила Марина, - все соглашались?

- Какое там! - махнула рукой Марфа Демьяновна. - Но батюшка тоже оказался не лыком шит. Он так все повернул, что те, которые ему помогали, стали на отказников волками смотреть. Мы, мол, работаем, а вы - что? А отец Базиль и дальше пошел: кто, говорит, Господу служить отказывается, того исповеди лишу и причастия. Тут мужикам и деваться некуда. Пришли к батюшке, прости, говорят, бес попутал. Оказалось, суровый он, но отходчивый. Ладно, сказал, прощу. В первый и последний раз. Потому как не для меня вы все делаете, а для Господа, грех это. И тут же, на месте, послушание наложил на отказников - неделю на благоустройстве подворья работать. Крякнули мужики, но пошли. Зато, не поверишь, всю неделю в деревне тишина и благодать стояла.

Марина раскусила еще один пирожок. На этот раз - с картошкой и луком.

- Ой, самовар-то, небось, остыл! - воскликнула Марфа Демьяновна. - Может, подогреть? Или пирожков еще? Тебе детишек учить, надо чтоб сильная была да сытая. А то, сама знаешь, голодное брюхо к учению глухо. А к учительству и подавно.

- Нет-нет, спасибо. Вы лучше дальше рассказывайте.

- А дальше, как послушание кончилось, мужики на радостях по полуведерной хватанули. Да так, что на утро едва рассолом отпоили. Тогда как раз Пахом с Еремиичем и похвалялись. А через неделю - причастие. На покаянии-то, хочешь-не хочешь, а все выложишь. Отец Базиль слушал-слушал, да епитимией всех и наказал. Татьяна рассказывала, Полякова, та, что на выселке живет, ее благоверному неделя поста досталась, да еще не пить месяц. Он и взмолился: батюшка, говорит, прости, месяц не выдержу. Разреши отработать, что хочешь сделаю, руки у меня вроде из того места растут. Отец Базиль подумал и разрешил. Танин муженек крестильню на подворье срубил, с проточной водой, да подогревом. Батюшка его похвалил: богоугодное дело, мол, сделал. Теперь можно младенцев зимой крестить без опаски. Правильно я тебе скажу, а то при наших морозах детей до весны, бывало, не крестили. При отце Константине-то. А, не приведи Господь, умрет дите? Так и уйдет некрещеным? Крестильня до чего ладная получилась! Зойка, Неверовых дочка, что в доме батюшки нашего прибирается, говорит: отец Базиль даже сам в ней мыться не брезгует.

На лице Марфы Демьяновны промелькнула странная гримаса, буквально на мгновение, но Марина заметила.

Интересно, что это за Зойка еще? Надо посмотреть. Вдруг какая-нибудь деревенская Венера? И наверняка уже на отца Базиля глаз положила.

"Господи, - подумала Марина, - опять я об этом!"

Несмотря на всю щекотливость вопроса, Марина то и дело думала об отце Базиле, как о мужчине. Ругала себя, стыдила, но все равно рано или поздно возвращалась к этому. Ее очень волновало: позволено ли отцу Базилю жениться. Вроде бы он из "белого" духовенства, а значит иметь семью ему не запрещено. Хотя... Из книг Марина знала, что православные священники могут жениться лишь однажды - до поставления в сан. Но что такое этот сан? "Отец" Базиль - сан или нет?

Иногда, отчаянно стыдясь самой себя, девушка мечтала. Это началось еще в Москве, почти сразу после письма с Урала. Ей казалось, что если уж отец Базиль решил изменить православные каноны, то можно сделать и еще кое-что. Например, разрешить всем священникам иметь семьи.

Обычно подобные мысли заканчивались для Марины смиренным покаянием и слезами в подушку. Ей все время казалось, что оттуда, сверху на нее смотрят неодобрительно.

А Марфа Демьяновна тем временем и не думала останавливаться:

- Так и пошло. Суров батюшка: чуть что, за любой мало-мальски заметный грешок сразу накладывает епитимию, а уж за серьезные дела - послушание. Да такое, что мало не покажется. Наши бабы довольны, на руках его носить готовы. Мужики не пьют, не дерутся, с палкой за ними не гоняются. Куда там! Сейчас вся деревня по струнке ходит. И так половина у отца Базиля в должниках: из тех, кто послушание не отработал, кто согрешил, да наказания не понес, потому что батюшка решил подождать, а вдруг греховодник сам исправится? И тут уж и пикнуть не смей: не греши, блюди себя в вере и чистоте. Иначе отец Базиль по полной накажет.