Чтение 19–й страницы книги ~На чужом пиру~

Я помолчал.

- Если не хочешь, так и скажи. Но я все равно за тебя отвечаю.

- Хочу. Но дай мне четверть часа...

- На размышление, - договорила она за меня.

- И сборы.

- Хорошо. Мы ждем. Если ты звонишь - значит, не едешь. Если едешь - мы ждем, когда ты войдешь, можешь и не звонить, только приезжай скорее. И как бы ты ни решил - можешь смело подавать в суд, утечек больше не будет, и единственный свидетель откажется от показаний.

Она первой положила трубку.

Ну и денек...

Я вытер глаза и взялся за ложку. Некоторое время подержал её у рта, потом опять отложил и опять потянулся к телефону. Что же я за падла такая, даже родителям не отзвонил, что жив-здоров; они ведь наверняка волнуются.

- Привет, - сказал я как ни в чем не бывало, когда па Симагин знакомо и уютно алекнул с той стороны.

- О! - обрадованно сказал он.

- У вас порядок?

- Да. А ты как?

- Ну, сам понимаешь... Прессу читаешь, ящик смотришь?

- Не отрываемся.

- Мама как переносит?

- Стойко. Рвется позвать тебя переехать к нам, пока все не уляжется.

- Пока не стоит. А у тебя какие соображения?

- В детстве мы говорили: кто как обзывается, тот сам так называется.

- Мы, представь, говорили так же.

- А есть ещё вот какая мудрость: блажен принявший хулу за Господа.

- Считай, я приободрился. Приблаженился.

Па засмеялся и сказал:

- Я на это и рассчитывал.

Хорошо с ним все-таки разговаривать. И без котурнов, и без сю-сю. По-товарищески.

Товарищ Симагин...

- А вот скажи, па. Бог все может простить?

- Нет, - серьезно ответил он. Я несколько опешил. Честно говоря, я ждал совершенно иного ответа.

- Нет?

- Нет. Только то, в чем человек искренне и исчерпывающе покается.

- Ах, вот как Бог это делает...

- Да. Не ерничай. Тут довольно тонкая вещь. Я в молодости сам не мог понять, как это так: одному раскаянному грешнику Господь радуется больше, чем десятку смиренных праведников. С точки зрения обыденного здравого смысла некрасиво получается по отношению к праведникам, да? А с точки зрения информационных структур? Почему раскаянный грешник ценнее? Потому что он уходил из системы, но вернулся в неё и способен её обогатить чем-то, не бывшим в ней прежде. А конформным братьям блудных сыновей не на что обижаться: скорее всего, они столь смирны не от праведности своей, а из корысти и лености духовной. А если б волею обстоятельств ушли, то опять-таки по безвольности своей никогда не сумели бы, не решились бы вернуться. Просто были бы конформистами уже в каком-то новом месте. И, по сути, ничего не могли бы дать там - так же, как нечего им было дать и по прежнему месту жительства. Чтобы оказаться способным духовно обогатить свое гнездо, надо развиваться самому, а значит, нельзя не стать отличным от гнезда, нельзя не пройти через момент измены гнезду. Нельзя перед ним не провиниться. Однако и гнездо в таких ситуациях всегда виновато. Оно ведь не может не начать непроизвольно выталкивать того, кто стал от него отличен. И затем лишь акт покаяния-прощения, всегда - обоюдный, восстанавливает разрушенную связь и делает возможным обогащение системы.

- Ну ты даешь.

- Спросил - так слушай. Пригодится. Великие богословы откуда-то ловили крупинки этого знания. Как именно - трудно сказать, бывает иногда всякое.

Уж нам ли с Александрой не знать, как это бывает, подумал я. Только вот что-то с горних высей я покамест ничего не улавливал.

Или улавливал, да не понимал, что это - ОТТУДА?

- Ну, например, Плотин: в мире том нет взаимосопротивления, а только - взаимопроникновение. Все там - красота, соединяющая все и вся с её источником Богом. Там нет никакого разделения, как на земле, там - единство в любви и целое выражает частное, а частное выражает целое... И замечают себя в других, потому что все там прозрачно, и нет ничего темного и непроницаемого, и все ясно и видимо со всех сторон.

- Ты тоже этот текст знаешь? - вырвалось у меня. Я читал выдержки из него на сошниковской дискете.

- Ну, а почему бы и нет? - спросил он, и по голосу было слышно, что он улыбается. - Это же описание взаимодействия информационных пакетов, способных к комбинации в единую сложную структуру, - он помолчал несколько секунд. Странно: я даже забыл, что тороплюсь. Секунды и минуты уже ничего не решали. Решали не они.

Как это сказал Бероев: я ещё не нашел истину?

- Мы тут суетимся, кочевряжимся - и создаем эти пакеты в душах своих. Что способно влиться в единую структуру, не будучи, в то же время, повтором того, что уже в ней существует - то и вливается. Что не способно - не обессудьте. Одинаковое не вписывается - и не способное к взаимодействию не вписывается. Помнишь, у Иоанна Богослова: и кто не был записан в книге жизни, тот был брошен в озеро огненное... Имя озеру - забвение. Вечное исчезновение. Ад. Информация, не взаимодействующая с единством, утрачивается уже необратимо, навсегда. А книга жизни - вот эта самая единая информационная структура, которая из нас всех помаленьку строится. Где все элементы, не сдавливая друг друга, в реальном своем состоянии, без прикрас и притворства, сочетаются каждый с каждым. И каждый новый - со всеми предыдущими и со всей системой в целом. Не устал?

- Еще терплю.

- Молодец. Я даже вот что думаю: именно по книге жизни структурируется потом следующая Вселенная. Ну, после очередного Взрыва, понимаешь. Эта структура и есть Творец. Бог. Вселенную создает её Бог, но Бога каждой последующей Вселенной общими усилиями создают души существ, населяющих каждую предыдущую. Потому так важно одновременно и необозримое разнообразие элементарных пакетов, и их комбинаторное единство. Представь, что было бы с миром, если бы, например, постоянная Планка и постоянная Хаббла оказались бы тождественны? Или, наоборот, скорость света и масса фотона не простили друг друга за то, что они такие разные, и не согласились бы работать вместе?

Еще один разговор двух сумасшедших, мельком подумал я, боясь пропустить хоть слово. Ну и денек.

- Это структурирование материи последующей Вселенной после конца света, то есть схлопывания предыдущей, наверное, и есть то воскресение телесное, которого чают в молитвах. Весь веер мировых констант, которые так браво дополняют друг друга, так изящно и точно сочетаются - но ни в коем случае не сводятся к одной или нескольким немногочисленным. Или, например, ДНК.

- Как-то не очень соблазнительно праведнику воскресать всего лишь в виде нуклеиновой кишки, а, па?

- А откуда ты знаешь, как выглядели и что из себя представляли праведники предыдущей Вселенной?

Да, тут он опять меня уел. Невозможно представить.

- Нам этого не вообразить, как не вообразить доквантового и доволнового состояния материи вообще. Ровно так же вся мудрость нынешней церкви не способна вообразить, каким будет телесное воскресение праведников нынешних. Чаем воскресения, ведаем, что станем неизмеримо прекраснее нынешних тел - и все. Будет что-то качественно иное. А какое именно - это мы, сами того не ведая, предопределяем сейчас. И не камланием каким-нибудь, а самой своей жизнью.

И умолк.

- Па, - сказал я, поняв, что продолжение последует, только если я сам о том попрошу, - а вот вопрос на засыпку. Откуда ты все это знаешь?

- Ответ на засыпку, - ответил он, и я понял, что он опять улыбается. - Не скажу.

Вот так, наверное, было Бероеву слушать мои невесть откуда взявшиеся откровения. Знаю - и баста. Несовременно, в высшей степени несовременно.

Но он мне - поверил.

И, если не опоздал - правильно сделал, что поверил.

- Ну, ладно, - сказал па. - Кире привет передавай.

И мне, как часто бывало, показалось, что он подсматривает откуда-то сверху и знает все, что у нас тут с Кирой накрутилось. Наваждение...

- Маму позвать? - спросил он.

- Конечно, па, - ответил я. - Спасибо.

Разговора с мамой я пересказывать не буду. Все разговоры с мамами одинаковы. Одинаково прекрасны и одинаково благотворны для души. Собственно, все или почти все разговоры с папами тоже одинаковы - но на этот раз па, честно скажу, просто себя превзошел.

Гены как телесное воплощение праведников предыдущей Вселенной... До такого и Сошников бы не додумался. Это выглядело настолько безумно, что и впрямь могло оказаться истиной.

Мне не суждено было съесть свою заскорузлую яичницу. Я опять замер с ложкой у рта, потому что мне сызнова плеснули под череп кипятком.

А не помочь ли Богу?

Знать как можно больше, помнить и понимать как можно больше - и прощать как можно больше... И в сошниковскую доктрину цивилизационной цели это впишется. Знать и помнить - это колоссальное развитие информационных технологий, электроники, средств связи и слежения, разведки, наконец... Обеспечивает вполне высокотехнологичную суету промышленности. А прощать - на это компьютеры не способны, это национальный характер, широкая душа. Кто обиду лелеет - тот не русский... Кто старое помянет - тому винч вон! М-да.

Вот только стоит преобразовать сие в унифицирующий код государственной идеологии - икнуть не успеешь, как по просьбе трудящихся прощенные воскресенья сделают еженедельными, да ещё субботники введут по дням рождения каждого из апостолов. А ночами тебя начнет вызывать какой-нибудь оберштурмпроститель с добрым голосом и ледяным взглядом, в белоснежных ризах и белом венчике из роз с вплетенными алыми лепестками - знаками различия, сажать перед собой и, поигрывая карандашиком, вопрошать: "Наша лучшая в мире аппаратура, брат Антон, показала, что сегодня вы прощали врагов своих недостаточно искренне. Что вы можете сказать в свое оправдание?" Проходили.

Вряд ли Бог нуждается в этакой помощи. Он уж лучше как-нибудь сам, своими силами...

И все же тут есть что-то. Просто надо додумать. Я опять, в который уже раз на дню, начал переодеваться из домашнего в уличное, бормоча: "Завтра встану на рассвете - И решу проблемы эти; Право слово, не брешу - Все проблемы я решу"... Но - завелся. И остановиться уже не мог.

Значит ли это, что использовать государство для созидания будущего невозможно и, следовательно, вся традиция ошибочна? Неужели максимум, которого можно добиться - это сделать государство средством защиты НАШЕГО будущего от НЕ НАШЕГО настоящего?

Но это тоже немало - и, в сущности, значит, что традиция все-таки верна, только нельзя требовать от неё слишком многого. Нельзя требовать от государства, чтобы оно создавало будущее ЗА НАС. Нельзя ему это передоверять. Между прочим, сообразил я, накидывая куртку, если строго держаться сошниковской схемы, передоверять-то стали лишь начиная с большевиков.

Я так и оставил тарелку с иссыхающей яичницей и испачканной ороговевшим желтком ложкой посередь стола. Приеду с Кирой и Хлебчиком - пусть видят, как я торопился. Подозрительно обвел квартиру взглядом - как тут насчет лазерных микрофонов? Вибрация, говорите, мешает? Сестра, включи погромче телевизор...

И пошел из квартиры вон. Вот, собственно, и все пока.

Что было дальше? Много чего, но все такое неважное... Самым важным в этой истории, не поверите - оказался звонок Киры. Самым важным. Ну, если уж кому невмоготу - взяли, взяли Жаркова с его камнем за пазухой. Я и доехать-то до Киры не успел - позвонил Бероев, изможденный и радостный, будто его только что телесно воскресили. А вот что будет дальше?

Не знаю. Никто не знает. Что-нибудь да будет. Мы с Кирой и с мамой, с па Симагиным и с Бероевым, с Никодимом, и с журналистом моим, и с коллегами из "Сеятеля", и, между прочим, с Вербицким... и, надеюсь, когда-нибудь - с Глебом... мы об этом позаботимся. Пусть писатель Замятин перевернется в гробу, пусть хоть ротором там завертится - МЫ.

ОБ ЭТОМ.

ПОЗАБОТИМСЯ.

Сентябрь - ноябрь 1999, Коктебель - Судак - Санкт-Петербург