Акутагава Рюноскэ

МАСКА ХЁТТОКО

На мосту Адзумабаси толпится народ. Время от времени подходит
полицейский и уговаривает всех разойтись, но толпа тут же образуется
снова. Все ждут, когда под мостом пройдут лодки, направляющиеся на
праздник цветущей вишни.

По одной и по две лодки плывут вверх по реке, уже поднимающейся от
прилива. Над многими натянута парусина, к которой прикреплены
свешивающиеся донизу белые в красную полосу занавески. На носу водружены
флаги и старые вымпелы. Все сидящие в лодках, видимо, слегка навеселе.
Из-за занавесок можно разглядеть людей, которые, обмотав голову полотенцем
на манер женщин из Ёсивара или торговок рисом, играют в кэн, выкрикивая:
"Раз, два!" Кто-то пытается петь, качая в такт головой. Сверху, с моста,
все это кажется очень забавным. Когда мимо проплывают лодки с музыкантами,
толпа на мосту разражается громкими возгласами. Кто-то даже кричит: "Вот
дурачье!"

С моста река похожа на оловянную пластинку, поблескивающую на солнце,
временами на волнах от проходящих катеров вспыхивает ослепительная
позолота. И, как укусы вшей, вонзаются в эту гладкую водную поверхность
бодрый стук барабанов, звуки флейты и сямисэна. От кирпичных стен
пивоваренного завода Саппоро далеко за насыпь тянется что-то закопченное,
грязно-белое - это и есть вишни, которые сейчас в цвету. У пристани
Кототои собралось множество японских и европейских лодок. Шлюпочный сарай
университета заслоняет их от солнца, и отсюда видно только, как движется
что-то грязное и темное.

Но вот из-под моста вынырнула еще одна лодка. Как и все прежние, это
четверка, направляющаяся на праздник цветущей вишни. Укрепив на лодке
красно-белые занавески с полосатым вымпелом таких же цветов, гребцы,
повязавшие голову полотенцами с нарисованными на них алыми цветками вишни,
поочередно гребут веслами и отталкиваются шестом. И все же лодка идет не
очень быстро. В тени занавесок сидит с десяток человек. Пока лодка не
вошла под мост, они наигрывали на двух сямисэнах не то "Весна в сливовом
цвету", не то еще что-то, а когда песня кончилась, оркестр заиграл
праздничную музыку. Зеваки на мосту снова разражаются восклицаниями.
Слышится плач ребенка, придавленного в сумятице. Потом пронзительный
женский голос, выкрикивающий: "Эй, смотрите! Вон, танцует!" На палубе
мужчина невысокого роста в шутовской маске хёттоко как-то нелепо прыгает
под музыку.

Он еще раньше снял верхнюю одежду из ткани, какие делают в Титибу, и
выставил на обозрение яркую, в узорах нижнюю рубашку с узкими рукавами.
Что он сильно пьян, ясно уже потому, что воротник его с черным обшлагом
небрежно распахнут, темно-синий пояс развязался и болтается сзади. Танцует
он, конечно, тоже по-сумасшедшему. Совершает какие-то неуклюжие
телодвижения и без конца размахивает руками в подражание священным танцам.
Но и это выглядит так, будто, сильно опьянев, он не владеет своим телом, и
иногда кажется, что он потерял равновесие и просто двигает руками и
ногами, чтобы не свалиться в воду.

Это было еще смешней, и на мосту оживленно загалдели. И, смеясь, все
обменивались критическими замечаниями:

- Вот это походка!

- Развеселился как! И откуда это чучело?!

- Потеха! Ой, смотрите, спотыкается!

- Лучше б он без маски танцевал!

И все в таком духе.

Тем временем - вино, что ли, подействовало сильнее, - движения
танцора становились все более странными. Голова его с завязанным у
подбородка праздничным полотенцем качалась, как стрелка испорченного
метронома, чуть не свешиваясь за борт лодки. Лодочник даже забеспокоился и
дважды его окликнул, но тот, казалось, и не слышал.

И вдруг боковая волна от проходящего катера высоко подбросила лодку.
В этот момент человечек в маске, будто от удара, подался на три шага
вперед, описал последний большой круг и, остановившись, как прекративший
вращение волчок, упал навзничь на дно лодки, задрав ноги в трикотажных
штанах.

Зеваки на мосту снова расхохотались. В лодке от этого толчка,
кажется, даже сломалась ручка сямисэна. Из-за занавесок видно было, как
пьяная шумная компания в смятении то привставала, то садилась. Игравший
вовсю оркестр неожиданно умолк, будто задохнулся. Стали слышны только
громкие голоса. Поднялся переполох. Через некоторое время из-под тента
выглянул человек с красным лицом и, растерянно жестикулируя, что-то
скороговоркой сказал лодочнику. Тогда лодка почему-то взяла круто вправо и
направилась не в ту сторону, где цвели вишни, а к противоположному берегу,
к Яманосюку.

О смерти человека в маске зеваки на мосту узнали спустя десять минут.
Более подробные сведения были помещены в газете на следующий день в отделе
"Разное". Там было сказано, что звали этого чудака Ямамура Хэйкити и что
умер он от кровоизлияния в мозг.

Ямамура Хэйкити - владелец полученной в наследство от отца
художественной лавки в Вакамацу-мати, в районе Нихомбаси. Умер он в
возрасте сорока пяти лет, оставив веснушчатую жену и служившего в армии
сына. Они были не очень богаты, но все же имели прислугу и жили,
по-видимому, не хуже других. Рассказывают, что во время японо-китайской
войны они занялись скупкой натуральной малахитовой краски где-то в
окрестностях Акита и не прогадали, а раньше магазин славился только своей
старинной репутацией, товары же, составлявшие его особую гордость, можно
было пересчитать по пальцам.

Хэйкити - круглолицый, лысоватый, с мелкими морщинами вокруг глаз,
чем-то забавный человек и перед всеми заискивает. Больше всего он любит
выпить и, выпив, становится добродушным. Но вот есть у него привычка - как
выпьет, так и принимается за свои странные танцы. Как сам он рассказывал,
началось все с того, что он учился танцевать у хозяйки заведения Тоёда на
улице Хаматё, бравшей уроки танцев жриц; в те времена и в Симбаси, и в
Ёситё священные танцы были в большом ходу. Но, конечно, хвастаться своим
искусством ему не приходится. Грубо говоря - танцы его какие-то
сумасшедшие, выражаясь мягче - они немногим приятнее, чем движения актеров
Кабуки. Однако он и сам, видно, это осознает и в трезвом виде даже не
упоминает о священных танцах. "Ямамура-сан! Изобрази-ка что-нибудь!" -
говорят ему, но он уклоняется, сводя все к шутке. И все же, стоит ему
приложиться к божественному напитку, как он тотчас повязывает голову
полотенцем, изображает звуки флейты и барабана, становится в позу и
подергивает плечами, охваченный желанием танцевать в маске свои шутовские
танцы. А стоит ему начать, как он увлекается и уже не может остановиться.
При этом он не слушает ни сямисэна, ни песни.

Уже два раза под пагубным действием вина он падал и терял сознание,
как при апоплексии. В первый раз это случилось в бане, когда он обливался
горячей водой и вдруг упал на цементную раковину. Тогда он только ушиб
поясницу и уже через десять минут пришел в себя. Во второй раз он упал
дома, в амбаре. Позвали врача, и на этот раз, чтобы привести его в
чувство, потребовалось уже полчаса. При этом каждый раз ему запрещают
пить, и он самым похвальным образом решает, что ему не придется больше
краснеть за себя, но решение это выполняется лишь в первое время, и,
начиная с "одного стаканчика", он постепенно увеличивает дозу, и не
проходит и полмесяца, как он незаметно возвращается к старому. Однако он
спокоен, и все завершается его самодовольным заявлением: "Если я не пью,
так мне, наоборот, еще хуже".

Но пьет Хэйкити не только из физической потребности, хотя сам он так
говорит. Он не может бросить пить и по психологическим причинам. Ведь
только выпив, он смелеет и не смущается ничьим присутствием. Хочется ему
танцевать - танцует, хочется спать - спит. Никто не может упрекнуть его. А
для Хэйкити это важнее всего. Почему важнее? Он и сам не понимает.

Он знает только, что, когда выпьет, становится другим человеком.
Натанцуется, бывало, а как протрезвеет и скажут ему: "Ну и набрался же ты
вчера", - он, конечно, ужасно смущается и привычно врет: "Я как выпью, так
уж ничего не соображаю. Утром встал и не помню, что вчера делал. Как во
сне". На самом деле он отлично помнит, что танцевал и что заснул. И трудно
себе представить, что тот Хэйкити, который остался у него в памяти, и
Хэйкити сегодняшний - один и тот же человек. Какой же из них настоящий -
он и сам толком не понимает. Напивается он изредка, обычно бывает трезв.
Выходит, трезвый Хэйкити - он и есть настоящий, но, как это ни странно,
сам Хэйкити не может поручиться ни за то, ни за другое. Ведь то, чего он
потом стыдится, почти всегда совершается в пьяном виде. Танцы - это бы еще
ладно. Но он играет в цветочные карты. Спит с продажными женщинами.
Словом, делает такое, о чем и не напишешь. Никто не станет утверждать,
будто в подобных делах и выражается его истинное "я". У бога Януса два
лица, и никому не ведомо, какое из них настоящее. Так и с Хэйкити.

Я уже сказал, что Хэйкити трезвый и Хэйкити пьяный - два совершенно
различных человека. Мало кто лжет в трезвом виде, как Хэйкити. Иногда он и
сам это понимает. Но это вовсе не значит, что он лжет с каким-то расчетом.
Лжет он почти бессознательно. И хотя солгав, тут же замечает это, но пока
он говорит, у него совсем нет времени подумать о последствиях.

Хэйкити не мог бы объяснить, почему он лжет. Но стоит ему с
кем-нибудь заговорить, как у него сама собой с языка срывается ложь, о