Чтение 3–й страницы книги ~Последний единорог~

С мотыльками, знала Она, лучше было прощаться именно так,
но вместо того, чтобы улететь, он поднялся над ее головой в
голубом вечернем воздухе, слегка волнуясь и потеряв удаль. --
Лети, -- велела Она. -- Уже очень холодно. Но мотылек медлил,
что-то бормоча: -- Они ездят на конях, которых вы называете
Македонскими, -- рассеянно провозгласил он нараспев и тут же
ясно, четко произнес: -- Единорог по-старофранцузски --
unicorne, по-латыни -- unicornis, дословно означает
"однорогий": unus -- один, corne -- рог. Сказочное животное,
напоминающее лошадь с одним рогом. О, я -- кок и капитан из
команды брига "Нэнси". Кто-нибудь здесь видел Келли? -- Он
весело важничал в воздухе, и первые светлячки с удивлением и
сомнением мерцали вокруг него.

Она настолько удивилась и обрадовалась, услышав, наконец,
свое имя, что пропустила мимо ушей слова о лошадях.

-- Ты знаешь меня! -- в восторге закричала Она, и
дуновение ее слов унесло мотылька на двадцать футов в сторону.
Когда он с трудом опять добрался до нее, она попросила: --
Мотылек, если ты действительно знаешь меня, скажи мне, видел ли
ты таких, как я, скажи, куда мне идти, чтобы найти их? Куда они
делись?

-- Мотылек, мотылек, где спрячусь я? -- запел он в
сумерках. -- Сейчас появится влюбленный и горестный дурак. Дай
бог, чтобы моя любовь была в моих объятиях, а я бы с ней в
своей постельке. -- Он опять опустился на ее рог, и Она
почувствовала, что мотылек дрожит.

-- Пожалуйста, -- сказала Она, -- я только хочу знать,
есть ли на свете еще единороги. Мотылек, скажи мне, что есть, я
поверю тебе и вернусь в свой лес. Я обещала скоро вернуться, а
брожу уже так долго. -- Через лунные горы, -- начал он, --
долиной тени, смело, смело ступай. -- Тут он остановился и
странным голосом произнес: -- Нет, нет, не слушай меня.
Послушай, ты можешь найти свой народ, если будешь храброй.
Давным-давно прошли они по дорогам, и Красный Бык бежал за ними
по пятам. Пусть ничто тебя не пугает, но и не чувствуй себя в
полной безопасности. -- Его крылья касались кожи единорога. --
Красный Бык? -- спросила Она. -- Кто это? Мотылек запел:

-- За мной, за мной, за мной, за мной, за мной. -- Но
затем резко замотал головкой и сообщил: -- Величествен бык --
первенец его, и рога быка, как у дикого тура. Ими он отбросит
все народы за край земли. Слушай, слушай, слушай скорее.

-- Я слушаю! -- вскричала она. -- Где же мой народ и кто
такой Красный Бык? Подлетев поближе к ее уху, он расхохотался.
-- В кошмарах я ползаю по земле во мгле, -- запел он. --
Собачки Трей, Бланч и Су лают на меня, они, как маленькие змеи,
шипят на меня, бродяги приходят в город. И наконец ударили в
колокола.

Какое-то мгновение он еще плясал перед нею во мгле, а
потом упорхнул в фиолетовую тень у обочины, демонстративно
распевая:

-- Это ты или я мотылек! Рука в руке, рука в руке... -- В
последний раз он мелькнул меж деревьями, но он ли это был...
Глаза могли обмануть ее, ведь ночь уже была полна крылатых.

"По крайней мере он узнал меня, -- грустно подумала Она.
-- Это все-таки что-то значит. Нет, -- тут же возразила Она
себе, -- ничего это не значит, кроме того, что кто-то однажды
сочинил песню или стихи о единорогах. Но Красный Бык... Что он
имел в виду? Другую песню?"

Она медленно шла вперед, вокруг нее смыкалась ночь. Низкое
небо было почти угольно-черным, кроме желто-серебряного пятна
там, где за толстыми облаками шествовала луна. И она тихо
запела песню, которую давным-давно слышала от молодой девушки в
своем лесу:

Рыбы пойдут по земле, милый мой, Прежде чем жить ты
станешь со мной. Вырастет лес у меня на окне, Прежде чем ты
возвратишься ко мне.

Хотя Она и не понимала слов, песня заставила ее
затосковать о доме. И вдруг ей показалось, что, вступив на
дорогу, она услышала, как осень зашумела в ее березках. Наконец
Она легла в холодную траву и заснула. Единороги -- самые
осторожные существа на свете, но если они спят, то спят крепко.
И все равно, если бы ей не пригрезился родной лес, Она вскочила
бы, едва заслышав в ночи приближающийся шум и позвякивание,
даже если бы колеса были обмотаны тряпками, а у маленьких
колокольчиков были подвязаны язычки. Но Она была далеко, так
далеко, что никакие колокольцы не были слышны в этой дали, и
Она не проснулась.

Худые черные лошади тянули девять задрапированных в черное
фургонов, они щерились зубами своих полосатых боков, когда
ветер отбрасывал черные занавески. Передним фургоном правила
приземистая старуха. На занавешенных боках его крупными буквами
было написано: "Полночный карнавал Мамаши Фортуны", а ниже
более мелко: "Порождение ночи -- пред ваши очи".

Едва первый фургон поравнялся с местом, где спала Она,
старуха внезапно остановила своего черного коня. Когда она
уродливо спрыгнула на землю, встали и остальные фургоны.
Бесшумно подобравшись к единорогу, старуха долго смотрела на
белого зверя и, наконец, сказала:

-- Вот тебе и раз, клянусь огрызком, оставшимся от моего
старого сердца, это последняя из них. -- Слова ее оставляли в
воздухе запах меда и пороха. -- Если бы она только знала это,
-- улыбнулась старуха, показывая лошадиные зубы, -- ну, я-то не
проболтаюсь.

Она посмотрела назад на черные фургоны и дважды щелкнула
пальцами. Возницы второго и третьего фургонов спрыгнули на
землю и подошли к ней. Один из них был невысок, смугл и столь
же безжалостен, как и она, другой, худой и длинный, казался
нескладным до нелепости. На нем был старый черный плащ, глаза
его были зелены.

-- Ну, и кто это? -- спросила старуха у коротышки. -- Как
по-твоему, Ракх?

-- Мертвая лошадь, -- ответил тот. -- Э, нет, не мертвая.
Ее можно скормить мантикору или дракону. -- Его хихиканье
напоминало чирканье спички. -- Ты глуп, -- сказала ему Мамаша
Фортуна. -- Ну, а ты, колдун, провидец, тамматург? --
обратилась она к другому. -- Что же видят очи чудотворца,
ясновидца и волшебника? -- И вместе с Ракхом они залились
смехом, как заливается лаем гонящая оленя свора. Однако когда
она увидела, что высокий, не отрываясь, глядит на единорога,
смех затих. -- Ну, отвечай, фокусник, -- ворчливо потребовала
она; но высокий даже не повернул головы. Тогда, вытянув клешней
свою костлявую руку, старуха повернула его голову к себе. Глаза
его опустились под ее желтым взглядом.

-- Лошадь, -- пробормотал он, -- белую кобылу. Мамаша
Фортуна долго смотрела на него. -- И ты тоже глуп, волшебник,
-- наконец выдавила она со смехом, -- но ты больший дурак, чем
Ракх, и более опасный. Он врет только от жадности, ты же -- от
страха. Или от доброты. -- Волшебник ничего не ответил, и
Мамаша Фортуна рассмеялась. -- Хорошо, -- сказала она, -- это
белая кобыла. И я хочу иметь ее в своем "карнавале". Девятая
клетка пустует.

-- Мне нужна веревка, -- отозвался Ракх. Он уже хотел было
повернуться, но старуха остановила его.

-- Только одна веревка могла бы удержать ее, -- сказала
она. -- Та веревка, которой древние боги связали волка Фенрира.
Она была сплетена из дыхания рыб, слюны птиц, женских бород,
мяуканья кошки, медвежьих жил и еще из чего-то. Ах да, из
корней гор. А так как ничего этого у нас нет, и гномы не совьют
нам веревку, то придется обойтись железной решеткой. Я погружу
ее в сон. -- И руки Мамаши Фортуны что-то связали в ночном
воздухе, а из ее горла вырвалось несколько неприятно
прозвучавших слов. Когда старуха закончила заклинание, от
единорога запахло молнией.

-- Ну, а теперь поместите ее в клетку, -- сказала она
мужчинам. -- Она проспит до рассвета, какой бы шум вы не
подняли, если только по присущей вам глупости вы не станете
трогать ее руками. Разберите на части девятую клетку и соберите
вокруг нее. И помните: рука, осмелившаяся коснуться ее гривы,
мгновенно и заслуженно превратится в ослиное копыто. -- Она
снова насмешливо посмотрела на худого длинного человека, -- А
маленькие фокусы, волшебник, станут теперь для тебя еще
труднее, -- сопя сказала она. -- Живо за работу. До рассвета
уже недолго.

Когда она скользнула в тень фургона, как кукушка внутрь
часов, и слова уже не могли донестись до нее, Ракх сплюнул и с
любопытством произнес: -- Что же это обеспокоило старую
каракатицу? Почему мы не можем тронуть эту тварь?

Волшебник ответил ему мягким, почти неслышным голосом:

-- Прикосновение человеческой руки пробудило бы ее даже от
самого глубокого сна, который способен наложить разве что