Джеймс БЛИШ

ВЕК ЛЕТА

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ТРЕТЬЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ

Ко всем радостям, которые мир дарил Джону Мартелсу, доктору наук,
члену Королевского академического Фарадеевского общества, и т.д., и т.п.,
примешивалась лишь одна ложка дегтя: неисправность телескопа.

С одной стороны Мартелс, тридцати лет, неженатый, ничего особенного
из себя не представлял, с другой - он пользовался преимуществами того, что
его британские соотечественники язвительно называли утечкой мозгов,
переманивания лучших английских умов в Соединенные Штаты за счет большей
оплаты, меньших налогов и явного отсутствия какой бы то ни было классовой
системы. И у него не было причин сожалеть об этом, не говоря уже о чувстве
вины. Родители его умерли, и он считал, что больше ничего не должен
Соединенному Королевству.

Конечно, преимущества жизни в Штатах не были столь безоблачными, как
ему обещали, но он ничего иного и не ожидал. Взять, например, явное
отсутствие классовой системы: весь мир знал, что черные, мексиканцы, и
вообще, бедняки подвергались в Штатах жестокой дискриминации, и что
политическое противостояние любого рода истэблишменту становилось все
более опасным. Но, с его точки зрения, это была классовая система
и_н_о_г_о_ рода.

На Мартелсе, родившемся в рабочей семье в неописуемо уродливом городе
Донкастере, с самого начала лежало проклятие мидлендского диалекта,
который отсек его от "хорошего" британского общества столь же решительно и
бесповоротно, как если бы он был пакистанским иммигрантом-нелегалом.
Родители не имели средств, чтобы отдать его в "публичную" школу, которая
помогла бы поправить его жуткую речь и дала знание классических языков,
все еще необходимых во времена его юности для поступления в Оксфорд или
Кембридж.

Вместо этого он усердным трудом прокладывал свой путь в одном из
новых политехнических университетов из красного кирпича. Хотя в итоге он
окончил курс с наивысшим баллом по астрофизике, акцент его по-прежнему
оставался столь жесток, что позволял ему появиться в любом баре Британии
лишь со стороны, открытой для простой публики, о холлах же и салонах не
приходилось и мечтать.

В Штатах, напротив, к акцентам относились как к чисто местной
особенности, а об образовании человека судили не по его произношению, а по
грамматике, лексикону и уровню знаний. По правде говоря, Мартелса
беспокоило положение негров, мексиканцев и бедняков, но не сильно,
поскольку он не принадлежал ни к одной из этих категорий.

Что касается политической деятельности, она для Мартелса, как для
иностранца, была абсолютно закрыта. Осмелься он поднять плакат, неважно с
какой надписью, он лишился бы паспорта или гражданства.

Ситуация с деньгами развивалась весьма похожим образом. Хотя здесь
можно было заработать куда больше, чем в Англии, в таких местах, как
Нью-Йорк, деньги уплывали чуть ли не быстрее, чем приходили; но Мартелс
жил не в Нью-Йорке. После недолгого чтения пользовавшихся довольно
неплохим успехом лекций по радиоастрономии в обсерватории Джодрелл Бэнкс
ему предложили место директора исследовательского отдела в новом, но уже
быстро растущем университете на Среднем Западе, где платили намного
больше, и где, к тому же, негры, мексиканцы и бедняки практически
отсутствовали. Он не мог совсем забыть об их положении, но по крайней мере
чувствовал себя спокойнее, не видя их перед глазами. Для планерного спорта
это место оказалось не столь хорошо, как Чилтерн Хиллс, но нельзя же иметь
все сразу.

И важнейший стимул: Сокетский университет только что завершил
строительство радиотелескопа совершенно новой конструкции, сочетание
антенной решетки площадью в квадратную милю и подвижной параболической
антенны, размещенной в необычной, похожей на чашу, выемке ледникового
происхождения. По сравнению с этим телескопом все его предшественники
казались столь же примитивными, как оптическая машина, украденная Галилеем
у Ганса Липпершея. Такое сочетание позволило сделать зеркало антенны
заметно меньшим, чем в Джодрелл Бэнкс, но зато потребовало установки в
фокусной точке каркасной волноводной конструкции почти такого же размера,
как трубчатая рама шестидесятипятидюймового оптического
телескопа-рефлектора. Чтобы запустить эту штуку в работу требовалось
невероятное количество энергии, намного большее, чем для ее вращения, но,
по крайней мере в теории, она должна была проникнуть достаточно далеко в
глубины вселенной и нащупать радиоэквивалент температуры, не превышающей
температуры загривка Мартелса.

С первого же взгляда Мартелс пришел от телескопа в восторг, как отец,
только что купивший сыну новую электрическую железную дорогу. Одна лишь
мысль о том, какие великие события можно было бы регистрировать с помощью
этого прибора, доставляла удовольствие. Проблема заключалась лишь в одном:
пока что не удавалось заставить аппарат принимать что-либо, кроме местной
радиостанции, передающей рок-н-роллы.

В безошибочности теории и правильности конструкции Мартелс нисколько
не сомневался. Схемы Мартелс проверил сам, тщательно и неоднократно.
Оставалось лишь одно: дефект монтажа, наверняка, что-нибудь совсем
простое, вроде смещенной фермы в волноводе, искажавшей поле или передачу
сигнала.

В пользу университета из красного кирпича можно было сказать по
крайней мере одно: он не давал знания греческого и не улучшал английский,
но прежде чем выпустить ученого-физика требовал от него сносных инженерных
знаний. Прогрев усилитель, настроив его и повернув ручку коэффициента
усиления до упора, что должно было перенести университетский городок в
сердце Урса Мажор номер два, скопления галактик на расстоянии
полумилллиарда световых лет, Мартелс пересек параболическую алюминиевую
решетку антенны и начал взбираться по волноводу, держа в руке детектор
поля, слишком большой, к сожалению, чтобы уместиться в кармане.

Добравшись до края волновода, он уселся передохнуть, свесил ноги и
заглянул внутрь трубы. Он намеревался теперь спускаться туда по узкой
винтовой лестнице, замеряя интенсивность поля и время от времени
выкрикивая показания прибора стоявшим внизу техникам.

Политехнический университет требовал, чтобы его ученые-физики были
также и инженерами, но он не удосужился сделать их еще и верхолазами.
Мартелс даже не надел каску. Поставив обутую в кроссовку ногу под,
казалось бы, совершенно надежным углом между двумя балками, он
поскользнулся и упал вниз головой внутрь трубы.

Он не успел даже вскрикнуть или услышать тревожные возгласы техников,
так как потерял сознание задолго до того, как достиг дна.

На самом деле, дна он вообще не достиг.

Можно было бы объяснить, четко и всеобъемлюще, что вместо этого
произошло с Мартелсом, но для этого потребовалось бы несколько страниц
выражений на метаязыке, изобретенном доктором Тором Вальдом, шведским
физиком-теоретиком, которому, к сожалению, не суждено было родиться до
2060 года. Достаточно сказать, что благодаря халтурной работе неизвестного
сварщика совершенно новый радиотелескоп Сокетского университета
действительно обладал беспрецедентной дальностью действия - но в
направлении, которое его создатели не только не закладывали в конструкцию,
но даже и представить себе не могли.

- Почти меня своим вниманием, бессмертный Квант.

Выплывая из мрака, Мартелс попытался открыть глаза и обнаружил, что
не может этого сделать. Тем не менее, через мгновение он осознал, что
видит. Увиденное оказалось для него настолько необычным, что он попытался
закрыть глаза, и обнаружил, что и этого сделать не может. Видимо, он был
полностью парализован; он не мог даже перевести взгляд.

Он подумал было, что сломал при падении шею. Но это не могло помешать
ему управлять глазными мышцами, не так ли? Или веками?

К тому же он находился не в больнице, уж в этом-то, по крайней мере,
он не сомневался. Перед ним расстилался обширный сумрачный
полуразвалившийся зал. Откуда-то сверху проникал солнечный свет, но то,
сквозь что он проходил, пропускало его плохо.

У Мартелса возникло ощущение затхлости, но обоняния он, похоже, тоже
лишился. Голос, который он услышал, плюс несколько слабых неясных
отголосков дали ему знать, что он, во всяком случае, может слышать. Он
попробовал открыть рот - безрезультатно.

Ему ничего не оставалось, кроме как внимать тому немногому, что он
видел и слышал, и попытаться уловить смысл во всем этом. На чем он сидел
или лежал? Тепло вокруг или холодно? Нет, эти чувства тоже его оставили.
Но зато у него ничего не болело - хотя означало ли это, что он лишился и
ощущения боли тоже, или находился под воздействием лекарств, или его
вылечили, догадаться было невозможно. Он также не чувствовал ни голода, ни
жажды - причина опять же была неясна.

На полу зала, в пределах поля зрения Мартелса, в беспорядке