Чтение 113–й страницы книги ~Война Иллеарта~

Певец мягко заключил:

- Вместе мы вернемся на Виселичную Плешь. - Затем он повернулся к
Лордам и Кавинанту. Серебряное сверкание его глаз усилилось, затмив даже
сияние Оркреста, и он запел голосом, свежим как роса:

Острый топор и жаркое пламя меня умерщвляют

Но знают ненависть руки мои, которые выросли смелыми.

Так уйди же, не тронув сердце моего семени

Ибо ненависть моя не знает ни отдыха, ни успокоения.

Когда слова песни долетели до них, певец растворился в музыке, как бы
завернувшись в нее и исчезнув из поля зрения. Но предостерегающая мелодия
задержалась после него как эхо в воздухе, повторясь до тех пор, пока не
запомнилась всеми.

Постепенно, как фигуры, тяжело выбирающиеся из небытия, люди на
вершине холма снова начали двигаться. Кеан и Аморин поспешили к мшистому
пню. Горе наполнило их лица. Но они уже вытерпели слишком много, сражались
слишком тяжело в своем долгом и трудном испытании. У них не осталось сил
для ужаса или протеста. Аморин смотрела так, будто не могла осознать, что
же произошло, и слезы выступили на старых глазах Кеана. Он позвал:
"Привет, вомарк!", но его голос звучал на Плеши слабо и тускло, и он не
произнес больше ничего.

Позади них осел Лорд Морэм. Его руки поднялись так, будто он держал
свой посох в молчаливом прощании. Лорд Каллендрилл присоединился к нему, и
они стояли вместе, как будто изучая друг друга в первый раз.

Кавинант оцепенело рухнул на колени, чтобы поднять кольцо. Он
потянулся за ним как прислужник, пригнувшись лбом к земле, и когда его
пальцы сомкнулись на нем, оно тут же наделось на его безымянный палец.
Затем обеими руками он постарался стереть кровь со своих глаз.

Но как только он попытался сделать это, волна воздуха от Расколотой
Скалы обрушилась на них. Гора застонала, как будто ее тяжело ранили.
Сотрясение почвы бросило его лицом в грязь. Чернота заполнила все поле его
взгляда, как будто она заливалась в него из бесплодия Виселичной Плеши. А
вокруг он слышал порывы ветра, завывавшего как триумф над падением его
друзей.

Долгая дрожь сотрясла Удушитель, и после этого воздух наполнился
протяжным звуком разрушения, как будто размалывался целый утес Расколотой
Скалы. Вокруг двигались люди, звали чьи-то голоса. Но Кавинант слышал их
неотчетливо. Его уши оказались заполнены другим шумом, многоголосым
пронзительным веселым криком. Звук приближался. Он становился громче и
ближе до тех пор, пока он не оглушил его барабанные перепонки, перешел
барьер физического восприятия и проник прямо в мозг.

После этого до его сознания тускло донеслись голоса, непонятно как
фиксируемые его перегруженным слухом.

БАННОР: Расколотая Скала взорвалась. Будет великое наводнение.

ЛОРД КАЛЛЕНДРИЛЛ: В этом есть и нечто хорошее: это вычистит
пещернятник под горой Грома.

ЛОРД МОРЭМ: Смотрите, Неверящий покинул нас. Высокий Лорд потерпела
поражение.

Но все это было как бы над ним, он не мог до этого подняться. Черная
грязь Виселичной Плеши облепила его лицо, сделав его похожим на воплощение
ночи. А вокруг, окружая и затопляя его, был дьявольский крик,
возрастающий, заполняющий череп и грудную клетку, и все члены, как будто
перемалывая в порошок все его кости. Вой сломил его, одолел, и он ответил
беззвучным плачем.

27. ПРОКАЖЕННЫЙ

Пронизывающее сознание гудение возрастало, становилось громче,
настойчивей, разрушительнее. Он чувствовал, что этот гул рушит барьеры его
восприятия, изменяет структуру окружающего пространства. Наконец он
почувствовал себя разбитым вдребезги, как если бы упал с огромной высоты и
разбился о безжалостную поверхность этого шума. От этого удара его всего
передернуло. Когда он снова стал чувствовать, то ощутил ледяную тяжесть на
лице и груди.

Постепенно он осознал, что поверхность, на которой он лежал, была
липкой и влажной. Пахла она загустевшей кровью.

Понимание этого перенесло его через барьер в сознании. Он обнаружил,
что может различать контуры комнаты в своем доме, горькие оскорбительные
гудки извне и безумную боль внутри его головы. Неимоверным усилием он
поднял руку, чтобы стереть запекшуюся кровь с глаз. Затем осторожно открыл
их.

Зрение фокусировалось с трудом, как через загрязнившиеся линзы. Но
через некоторое время он опознал место, где находился. Вокруг было море
бездушного желтого света. Ножки софы стояли в нескольких футах, отделенные
от него толстым ковром. Он лежал на полу распростертый рядом с кофейным
столиком, как если бы упал с катафалка. Левой рукой он сильно прижимал к
уху что-то, что грубо и пронзительно гудело.

Когда он поднял руку, то обнаружил, что держит трубку телефона. Из
нее исходили гудки - прерывистый сигнал телефонной трубки, снятой с
рычага. Сам телефон лежал на полу вне пределов его досягаемости.

Прошло еще какое-то время, пока он не пришел в себя настолько, чтобы
он удивиться, как давно Джоан бросила его.

Со стоном он перевернулся на бок и посмотрел на стенные часы. Он не
мог понять, сколько времени, его взор все еще был слишком затуманен. Но
через окно в комнату проходили первые лучи рассвета. Он был без сознания
половину ночи.

Он поднялся на ноги, затем снова упал, и голову пронзила острая боль.
Он опасался, что снова потеряет сознание. Но через некоторое время шум в
ушах исчез, растворился в телефонном гудке. Он смог встать на колени. В
этом положении отдохнул, оглядывая свою аккуратную комнату. Фотография
Джоан и чашка кофе стояли все там же, где он их оставил.

Удар его головы о ребро стола даже не разлил кофе.

Святость своего личного убежища не утешила его. Когда он постарался
сконцентрироваться на чистоте комнаты, его взгляд вернулся к крови -
грязной, черной, которая коркой засохла на ковре. Это пятно как язва
травмировало его безопасность. Чтобы оказаться подальше от него, он собрал
свою волю и встал на ноги.

Комната завертелась, как будто у него кружилась голова, но он
удержался за подлокотник софы, и через секунду вновь обрел равновесие.
Осторожно, словно боясь рассердить демона, он положил трубку на рычаг и
глубоко облегченно вздохнул, когда гудок исчез. Его эхо продолжало звенеть
у него в левом ухе. Оно выводило его из равновесия, но он изо всех сил
старался не обращать на него внимания. Он начал свой путь через дом - как
слепой, от опоры к опоре. От софы до двери, и далее на кухню. Затем ему
нужно было сделать несколько шагов без поддержки, и он смог проделать это,
не упав.

Он оперся на раковину и снова отдохнул.

Когда он восстановил дыхание, то полурефлекторно включил воду и
намылил руки - первый шаг обряда очищения, жизненно необходимая часть
защиты от заражения. Некоторое время он скреб руки, не поднимая головы, но
наконец он взглянул в зеркало.

Видение собственного отражения повергло его в шок. Он смотрел на себя
из ссадины, рассекающей брови, и узнавал то лицо, которое вылепила Елена.
Только она не наносила раны на лоб своей резной работы, которую создала
для него. Он видел отблеск кости через свернувшуюся кровь на лбу и щеках,
распространявшийся и вокруг глаз, подчеркивая их, намеренно ужасно
оттеняя. Раны и кровь на его сером, тощем лице придавали ему вид лживого
пророка, изменника своих собственных лучших мечтаний.

- Елена! - хрипло закричал он. - Что же я натворил?

Не в состоянии вынести собственного вида, он отвернулся и оцепенело
прошелся по ванной. В флуоресцентном свете фарфор ванны и хромированный
металл блестели так, будто отрицали возможность какого-либо сожаления. Их
бессмысленные поверхности, казалось, настаивали, что горе и потери не
реальны, не относятся к делу.

Он долгое время, уставившись, смотрел на них, как бы пытаясь измерить
их бессмысленность. Затем, хромая, вышел из ванной, злонамеренно оставив
свой лоб не вымытым, не тронутым. Он решил не отрекаться от обвинения,
написанного на нем.