Филип Жозе ФАРМЕР

ПАССАЖИРЫ С ПУРПУРНОЙ КАРТОЧКОЙ

Если б Жюль Верн получил реальную возможность

заглянуть в будущее, скажем в тысяча девятьсот шестьдесят

шестой год от Рождества Христова, он наложил бы в штаны. А

в две тысячи сто шестьдесят шестой - о Боже!

Из неопубликованной рукописи Старика Виннегана

"Как я надул дядю Сэма и Другие частные высказывания".

ПЕТУХ, КОТОРЫЙ КУКАРЕКАЛ В ОБРАТНУЮ СТОРОНУ

Ун и Суб, два гиганта, перемалывают его на муку.

Раздробленные крошки всплывают сквозь винную толщу сна. Гигантские
ступни давят гроздья в бездне чана для сатанинского причастия.

Он, словно Питер Простак, плещется в омуте души, пытаясь выудить
ведром левиафана.

Он стонет, полупросыпается, перекатывается на другой бок - весь в
темных разливах пота, снова стонет. Ун и Суб, выказывая усердие к работе,
вращают каменные жернова обветшалой мельницы, пыхтя: фай! фуй! фой! фум!
Глаза вспыхивают оранжево-красно, как у кошки в подвальной щели, зубы -
потускневшие белые палочки в ряду угрюмых единиц.

Ун и Суб, сами тоже простаки, смешивают деловито метафоры, не вникая
в смысл.

Навозная куча и петушиное яйцо: из него является, расправив члены,
василиск, он издает первый крик, их будет еще два, пока приливает
стремительно эта кровь этого рассвета над этим
Аз-есмь-воздвижение-и-раздор.

Он разбухает и разбухает, пока вес и длина не гнут его к земле, иву
еще неплакучую, камышинку с изломом. Красная одноглазая голова зависает
над кроватью. Голова кладет на простынь свою скошенную челюсть, затем, по
мере разрастания тела, переползает на другую сторону и на пол. Глядя
монокулярно туда и сюда, она находит дорогу примитивно, нюхом, к двери,
которая стоит незапертой из-за оплошности расхлябанных часовых.

Громкое ржание в центре комнаты заставляет голову повернуться.
Трехногая ослица, ваалов мольберт, хрипит и надсаживается. На мольберте
закреплен "холст" - неглубокое овальное корыто из особо обработанного
пластика, который излучает свет. Холст семи футов в высоту и восемнадцати
дюймов в глубину. Внутри формы - картина, ее нужно обязательно закончить к
завтрашнему дню.

Эта скульптура и одновременно живопись, фигуры альторельефны,
округлены, они ближе ко дну корыта, чем другие. Они лучатся от внешнего
света и также от мерцания самого пластика, основы "холста". Кажется, что
фигуры вбирают свет, пропитываются им, затем исторгают его. Свет -
бледно-красный, это краска утренней зари, крови, смоченной слезами, это
краска ярости, краска чернил в расходной графе гроссбуха.

Это будет продолжение его "Серии с собакой": "Догмы устами дога",
"Мертвая хватка в мертвой петле", "Собачья жизнь", "Созвездие Гончих
Псов", "К чертям собачьим", "Господин боксер", "Перчатки из лайки",
"Собачка на муфте", "Ловцы туш" и "Импровизация на собачью тему".

Сократ, Бен Джонсон, Челлини, Сведенборг, Ли Бо и Гайавата бражничают
в таверне "Русалка". Через окно виден Дедал: стоя на крепостной башне
Кносса, он вставляет ракету в задний проход своему сыну Икару, чтобы
обеспечить реактивный старт его всемирно известному полету. В углу
скорчился Ог, Сын Огня. Он обгладывает саблезубову кость, рисуя бизонов и
мамонтов на штукатурке, изъеденной плесенью. Трактирщица, Афина,
наклонилась над столом, подавая нектар и соленые сушки своим прославленным
клиентам. Аристотель, украшенный козлиными рогами, стоит позади нее. Он
поднял ей юбку и покрывает ее сзади. Пепел от сигареты, которую он мусолит
небрежно в ухмыляющихся губах, упал на юбку, и та начинает дымиться. На
пороге мужского туалета пьяный Человек-молния, поддавшись давно
сдерживаемой похоти, пытается овладеть Мальчиком-вундеркиндом. Второе окно
выходит на озеро, по поверхности которого идет человек, над его головой
парит потускневший нимб, подернутый зеленой окисью. Позади него из воды
торчит перископ.

Демонстрируя свою гибкость, пенисообразный гад обвивается вокруг
кисти и начинает рисовать. Кисть представляет собой цилиндрик,
присоединенный с одного конца к шлангу, который тянется к бочковидной
машине. С другого конца у цилиндра имеется носик. Подача краски, которая
разбрызгивается через носик тонкой пылью или густой струей, любого
желаемого цвета или оттенка, регулируется несколькими дисками.

Яростно, хоботически василиск наносит один фигурный слой за другим.
Затем он учуивает мускусный аромат мускатели, бросает кисть и скользит
через дверь вниз по изгибу стены, голо, по овалу холла, выписывая каракули
ползучих тварей, письмена на песке, их всякий может читать, но мало кто
понимает. Ун и Суб качают кровь своей мельницей, она пульсирует ритмично,
питая и опьяняя теплокровного червя. Но стены, обнаружив вторгшуюся массу
и исторгающееся из нее вожделение, наливаются жаром.

Он стонет, а набухшая кобра вздымается и раскачивается, направляемая
его жаждой погрузиться во влагу в щель пола. Да не будет света! Пусть
тлетворные ночи станут его средой. Быстрее мимо материной комнаты, сразу
за ней выход. А! Тихий вздох облегчения, но воздух вырывается со свистом
сквозь плотно сжатый, вверх обращенный рот, объявляя экспрессное
отправление в страну Желание.

Дверь устаревшей конструкции: в ней есть замочная скважина. Быстро!
Бегом по спуску и вон из дома сквозь скважину, прочь на улицу. Где бродит
одна лишь уличная личность, молодая женщина с серебристыми светящимися
волосами и статью всему остальному под стать.

Наружу, и вдоль по улице, и обвиться вокруг ее лодыжки. Она смотрит
вниз с удивлением и затем пугается. Ему нравится это: тех, что отдавались
слишком охотно, было слишком много. Он нашел жемчужину в пене кружевных
оборок.

Вверх извиваясь по ее ноге, нежной, как ухо котенка, кольцо за
кольцом, и скользя под сводом паха. Тычась кончиком носа в нежные,
закрученные барашком волоски, и затем, Тантал по своей воле, ты
взбираешься по плавному изгибу живота, приветствуешь пуговку-пупок,
нажимаешь на нее, подавая звонок на верхние этажи, обвивая и обвиваясь
вокруг узкой талии, застенчиво, быстренько срывая поцелуй с левого и
правого соска. Затем вниз, обратно, чтобы организовать экспедицию, взойти
на холм Венеры и водрузить на нем свой стяг.

О, запрет на услады и священносвятосветлость! Там внутри ребенок, от
духа зародившийся, он начинает формироваться в страстном предопредвкушении
материального мира. Капля, яйцо, и прорастай по раструбам тела, торопясь
проглотить Счастливчика Микро-Моби Дика, опережая в корчах миллионы и
миллионы его братьев; идет борьба на выбивание.

Зал заполняется до краев кваканьем и карканьем. Жаркое дыхание
леденит кожу. Он исходит потом. Сосульками обрастает отечный фюзеляж, его
продавливает гнет льда, туман клубится вокруг, рассекаемый со свистом,
распорки и растяжки сковало льдом, и с ним происходит стремительное
высокопадение. Вставай, вставай! Где-то впереди спутан туманами Венерберг,
опутана ими гора Венеры; Таннхаузер, подхвати ревом твоих труб падшие
звуки, я в крутом пикировании.

Дверь в комнату матери открылась. Грузная жаба заполняет все
пространство яйцевидного дверного проема. Ее подгрудок набухает и опадает
наподобие мехов; ее беззубый рот широко разинут. Крикукекеп! Раздвоенный
язык выстреливает и обвивается вокруг питона, зажатого щелью пола. Он
вскрикивает сразу обоими ртами, мечется вправо и влево. Спазм неприятия
прокатывается по коже. Две перепончатые лапы гнут и завязывают его
бьющееся тело в узел, теперь будешь голенчатовальным ошейником.

Женщина продолжает прогулку. Подожди меня! Наводняется с шумом улица,
волна бьет в узел-ошейник, откатывается, отлив схлестывается с приливом.
Слишком много, а открыт всего один путь. Он резко рванулся; хляби небесные
разверзлись, но нет Ноева ковчега или чего другого; он обновляется,
заново: миллионное крошево мерцающих извивающихся метеоров, вспышек в
корыте всего сущего.

Да приидет царствие твое. Чресла и живот облеглись подпрелой
аморатурой, и тебе холодно, сыро, и ты дрожишь. Не плота нам - спастись от
потопа, а плоти!

ПРАВА БОГА НА РАССВЕТ ИСТЕКАЮТ

...Прозвучало в исполнении Альфреда Мелофона Вокспоппера на канале
шестьдесят девять-Б в программе "Час Авроры - заряд бодрости и чашечка
кофе". Строки записаны на пленку во время пятидесятого ежегодного
смотра-конкурса в Доме народного творчества по адресу Беверли Хиллз,
Четырнадцатый горизонт. А сейчас в исполнении Омара Вакхалидиса Руника -
строки, родившиеся у него на лету, если не считать небольших
предварительных набросков предыдущим вечером в таверне для узкого круга
"Моя Вселенная"; и такой подход будет оправдан, потому что Руник не помнил
абсолютно ничего из того вечера. Несмотря ни на что, он завоевал Большой
лавровый венок в первой подгруппе, при этом все награждались только
Большими венками во всех тридцати подгруппах; Боже, благослови нашу
демократию!