Джек ФИННЕЙ

БОЮСЬ...

Я боюсь, я очень боюсь, и не столько за себя - мне, в конце концов,
уже шестьдесят шесть, и голова у меня седая, - я боюсь за вас, за всех,
кто еще далеко не прожил положенного ему срока. Боюсь, потому что в мире с
недавних пор начались, по-моему, тревожные происшествия. Их отмечают то
тут, то там, о них толкуют между прочим - потолкуют, отмахнутся и
позабудут. А я-таки убежден - отмахиваться нельзя, и если вовремя не
осознать, что все это значит, мир погрузится в беспросветный кошмар. Прав
ли я - судите сами.

Однажды вечером - дело было прошлой зимой - я вернулся домой из
шахматного клуба, членом которого состою. Я вдовец, живу один в уютной
трехкомнатной квартирке окнами на Пятую авеню. Было еще довольно рано - я
включил лампу над своим любимым креслом и взялся за недочитанный детектив;
потом я включил еще и приемник и не обратил, к сожалению, внимания, на
какую он был настроен волну.

Лампы прогрелись, и звуки аккордеона - сначала слабенькие, затем все
громче - полились из динамика. Читать под такую музыку - одно
удовольствие, и я раскрыл свой томик на заложенной странице и углубился в
него...

Тут я хочу быть предельно точным в деталях; я не заявляю, нет, будто
очень вслушивался в передачу. Но знаю твердо, что в один прекрасный момент
музыка оборвалась и публика зааплодировала. Тогда мужской голос -
чувствовалось, что аплодисменты ему приятны, - произнес с довольным
смешком: "Ну ладно, будет вам, будет", - но хлопки продолжались еще секунд
десять. Он еще раз понимающе хмыкнул, потом повторил уже тверже: "Ладно,
будет", - и аплодисменты стихли. "Перед вами выступал Алек такой-то и
такой-то", - сказал радиоголос, и я опять уткнулся в свою книжку.

Но ненадолго - голос, принадлежавший, видимо, человеку средних лет,
привлек мое внимание снова; может, тон его изменился, потому что речь
зашла о новом исполнителе: "А теперь выступает мисс Рут Грили из Трентона,
штат Нью-Джерси. Мисс Грили - пианистка, я угадал?.." Девичий голосок,
застенчивый, едва различимый, ответил: "Вы угадали, Мейджер Бауэс..."
Мужчина - теперь я наконец-то узнал его уверенный монотонный говорок -
спросил: "И что же вы нам сыграете?" "Голубку", - ответила девушка. И
мужчина повторил за ней, объявляя номер:

- "Голубка"!..

Пауза, вступительный аккорд фортепьяно - я продолжал читать. Она
играла, я слушал в пол-уха, но все же заметил, что играет она неважно,
сбивается с ритма - может, от волнения. И тут мое внимание сосредоточилось
нацело и бесповоротно: из приемника прозвучал гонг. Девушка взяла
неуверенно еще несколько нот. Гонг, дребезжа, ударил опять, музыка
оборвалась, по аудитории прокатился беспокойный шумок. "Ну ладно, ладно",
- произнес знакомый голос, и мне стало ясно, что этого-то я и ждал, я
знал, что это будет сказано. Публика успокоилась, и голос начал было:

- Ну, а теперь...

Радио смолкло. Какое-то мгновение - ни звука, только слабый гул. А
потом началась совершенно иная программа: выступление Бинга Кросби вместе
с сыном, последние такты "Песни Сэма", которую я очень люблю. И я опять
вернулся к чтению, чуть-чуть недоумевая, что там приключилось с той,
предыдущей программой, но в сущности я не слишком-то задумывался об этом,
покуда не дочитал свою книжку и не начал готовиться ко сну.

И вот тогда, раздеваясь у себя в комнате, я припомнил, что Мейджер
Бауэс давным-давно мертв. Годы прошли, лет пять, не меньше, с тех пор как
этот сухой смешок и знакомые "Ну ладно, ладно" звучали в последний раз в
гостиных по всей Америке...

Ну что остается делать, если происходит нечто абсолютно невозможное?
Разве что друзьям рассказывать, - меня и так не однажды спрашивали, не
слышал ли я на днях Мака с Мораном, пару комиков, популярную лет двадцать
пять назад, или, скажем, Флойда Гиббонса, диктора довоенных времен. Были и
другие шуточки насчет моего дешевенького приемника.

Но один человек - в четверг на следующей неделе - выслушал мой
рассказ с полной серьезностью, а когда я кончил, поведал мне свою историю,
не менее странную. Человек он был умный и рассудительный, и, слушая его, я
испытал не испуг еще, а просто недоумение: между этой историей и странным
поведением моего радио была, казалось, известная общность, связующее
звено. От дел я давно уже удалился, времени свободного мне не занимать, и
вот на следующий же день я не поленился сесть в поезд и съездить в
Коннектикут с единственной целью получить подтверждение тому, что услышал,
из первых рук. Я записал все подробно, и в моем досье эта история выглядит
теперь так:

СЛУЧАЙ 2. Луис Трекнер, 44 года, торговец углем и дровами, близ
Денбери, Коннектикут.

29 июля прошлого года, рассказывал мистер Трекнер, вышел он на
крыльцо собственного дома часиков в шесть утра. Прямо рядом с крыльцом, от
самого конька крыши и до земли, по фасаду бежала полоса серой краски, еще
сырая.

- По ширине - как если бы кистью-восьмидюймовкой проведена, - говорил
мне мистер Трекнер, - и прет в глаза, ну черт-те как, дом-то ведь белый.
Я, значит, решил, что это детишки ночью побаловались, но ежели так, то
ведь без лестницы-то до крыши им не добраться, и на черта им это
понадобилось - ума не приложу... Полоска-то ведь не то чтоб намазана
кое-как, а проведена с полным старанием - сверху донизу и в самом центре
фасада...

В общем взял мистер Трекнер лестницу и счистил серую краску
скипидаром. А в октябре того же года решил он перекрасить свой дом.

- Белая, она ведь недолго держится, так я покрасил дом серой. Фасад я
красил в последнюю очередь, закончил что-нибудь часиков в пять в субботу
под вечер. А наутро выхожу и вижу - на фасаде белая полоса, и опять сверху
донизу. Я, значит, решил, что это снова детишки, черт их дери, потому как
полоска в точности в том же месте, что и тогда. Но пригляделся и вижу -
краска-то вовсе не новая, а та же самая белая, что я вчера закрасил!
Кто-то, значит, проделал хорошенькую работенку - счистил полосу новой
краски дюймов восьми шириной и аж под самый конек забрался. И кому это не
лень было? Просто ума не приложу...

Замечаете общность между этой историей и моей? Предположим на
мгновение, что свершилось нечто, в каждом из случаев на какой-то срок
нарушившее нормальный ход времени. Именно так, представляется мне, было со
мной: в течение нескольких минут я слушал радиопередачу, отзвучавшую
многие годы назад. Предположим далее, что никто не трогал дома мистера
Трекнера, кроме него самого: он покрасил свой дом в октябре, но в силу
некой фантастической путаницы во времени толика новой краски появилась на
фасаде прошедшим летом. Поскольку тогда же, летом, он эту краску счистил,
полоса свежей серой исчезла после того, как он перекрасил свой дом осенью.

Тем не менее я бы соврал, если бы заявил, что так вот сразу взял и
поверил во все это. Скорее уж я построил занимательное предположение и
рассказывал друзьям обе истории просто как занятные эпизоды.

Я человек общительный, знакомых у меня множество, и время от времени
мне доводилось слышать в ответ на свои рассказы другие, не менее
странные...

Кто-нибудь нет-нет да и говорил: "А вот вы напомнили мне о случае,
про который я на днях слышал..." - и я добавлял к своей коллекции еще одну
историю. Человеку, живущему в Лонг-Айленде, позвонила сестра из Нью-Йорка;
это было в пятницу вечером. А она настаивает, что звонила лишь в
понедельник, три дня спустя. В отделении Чейз Нейшнл Бэнк на Сорок пятой
улице мне показали чек, учтенный на день раньше, чем он был подписан. На
Шестьдесят восьмую улицу пришло письмо, опущенное в почтовый ящик на
главной улице городка Грин-Ривер, штат Вайоминг, всего за семнадцать минут
до вручения...

И так далее, и так далее; мои истории пользовались теперь на
вечеринках особым спросом, и я уговаривал себя, что сбор и проверка этих
сведений - просто-напросто хобби. Однако в день, когда я услышал рассказ
Юлии Айзенберг, я понял, что это уже не только хобби.

СЛУЧАЙ 17. Юлия Айзенберг, 31 год, конторская служащая, Нью-Йорк.

Живет мисс Айзенберг в крошечной квартирке без лифта в квартале
Гринвич-Вилледж. Я поговорил с ней после того, как мой приятель по клубу,
живший с ней по соседству, пересказал мне довольно-таки бессвязную версию
того, что с ней приключилось, со слов привратника.

Без малого четыре года назад, часов в одиннадцать вечера, мисс
Айзенберг вышла на минуточку в аптеку за зубной пастой. И вот, когда она
возвращалась назад, уже неподалеку от дома, к ней подбежал большой
черно-белый пес и, не долго думая, положил передние лапы ей на грудь.

- Я имела неосторожность его приласкать, - рассказывала мне мисс
Айзенберг, - и с той секунды он никак не хотел отстать от меня. Когда я
вошла в подъезд, мне пришлось буквально вытолкать его, бедняжку, чтобы
хотя бы дверь затворить. Мне было жаль его, глупенького, и я даже будто
была в чем-то перед ним виновата - ведь через час, когда я выглянула в
окно, он все еще сидел у дверей...

Пес оставался в округе целых три дня, он узнавал и приветствовал мисс
Айзенберг с дикой радостью всякий раз, едва она появлялась на улице.

- Когда по утрам я садилась в автобус, чтобы ехать к себе на работу,
он оставался на тротуаре и глядел мне вслед так скорбно, так жалостно,
бедный глупышка... Я даже хотела взять его, но уж тогда-то, я знала, он
наверняка не вернется к себе домой, и его владелец, кто бы он ни был,