Уильям Гибсон

Мона Лиза Овердрайв

Моей сестре, Фрэн Гибсон, с восхищением и любовью
ГЛАВА 1. СМОК

Призрака, прощальный подарок отца, передал ей в зале вылета Нариты
секретарь в черном.

Первые два часа перелета в Лондон он лежал забытый в ее сумочке гладкий
черный продолговатый предмет. Одну сторону корпуса украшала гравировка с
вездесущим логотипом Маас-Неотек, с другой стороны корпус был плавно
изогнут, отлитый под ладонь пользователя.

Кумико выпрямилась в своем кресле в салоне первого класса. Черты
сложены в маленькую холодную маску, смоделированную по наиболее характерному
выражению лица покойной матери. Места вокруг пустовали: отец купил чуть ли
не половину салона. Девочка отказалась от обеда, предложенного отчаянно
нервничающим стюардом: того до икоты пугали пустые кресла зримое
свидетельство богатства и власти ее отца. Мужчина помедлил, потом с по
клоном удалился. На мгновение она позволила маске матери улыбнуться.

Призраки... думала она позже, уже где-то над Германией, глядя на обивку
соседнего кресла. Как хорошо отец обращается со своими при зраками...

И за окном тоже были призраки. Призраки клубились в стратосфере
европейской зимы, разрозненные образы, начинающие обретать ясность, если
позволить взгляду расфокусироваться. Ее мать в парке Уэно, лицо в свете
сентябрьского солнца кажется таким хрупким. Журавли, Кумико! Погляди, какие
журавли! И Кумико смотрит в даль над прудом Синобацу и ничего не видит, ни
следа журавлей. Только несколько мелькающих черных точек, которые, конечно
же, самые обыкновенные вороны. Вода к вечеру обрела гладкость свинцового
шелка, и над тирами для стрельбы из лука мерцали бледные, расплывчатые
голограммы. Но Кумико увидит журавлей после во сне, и не один раз: журавлики
оригами, угловатые создания, сложенные из листов неона. Светящиеся жесткие
птицы поплывут по лунному ландшафту материнского безумия...

Отец в черном халате, распахнутом над вытатуированным вихрем
драконов... сутулится над необъятным полем из черного дерева рабочим
столом... Глаза

плоские и яркие, как у расписной куклы. Твоя мать умерла. Понимаешь? У-
мер-ла. А вокруг ходят по кабинету зыбкие плоскости тени, копошится
угловатая тьма. В круге света настольной лампы возникает рука отца, она
тычет в нее дрожащим пальцем. Рукав халата соскальзывает, открывая золотой

ролекс и очередных драконов; гривы их свиваются в волны, наколотые плот
но и густо вокруг запястий. Их пасти тянутся к девочке. Понимаешь? Она
ничего не ответила и убежала прочь, вниз, в укромное местечко в подвале,
известное только ей одной, сжалась в комок под брюхом маленького робота-
чистильщика. Всю ночь вокруг нее щелкали автоматы, каждые несколько минут
сканируя подвал розовыми вспышками лазерного света. Девочка проплакала там
несколько часов кряду, пока ее не нашел отец и, обдавая запахом виски и
сигарет данхилл, не отнес наверх в ее комнату на третьем этаже особняка.

Воспоминания о последовавших потом неделях... Тусклые, оцепенелые дни,
проведенные в основном в черно-костюмном обществе то одного, то другого
секретаря, осторожных молодых людей с автоматическими улыбками и плотно
свернутыми зонтами. Один из них, самый молодой и самый неосторожный, решил
развлечь ее на запруженном туристами тротуаре Гинзы под сенью часов Хаттори,
сымпровизировав демонстрацию кендо. Как легко скользил он меж ошалевших от
удивления продавщиц, меж распахнувших глаза туристов! Взмах и черный зонт
будто теряет очертания, появляется вновь, выписывая безобидно и молниеносно
ритуальные фигуры древнего искусства. Кумико тогда улыбнулась своей улыбкой,
сломав похоронную маску. И от этого ее вина тут же вонзилась еще глубже, в
то самое место в сердце, где она оплакивала свой стыд и свою недостойность.
Но чаще всего секретари водили ее за покупками по необъятным универмагам
Гинзы, туда-сюда по дюжинам бутиков Синдзюку, как советовал им синий
пластмассовый гид Мишелин, который го ворил на консервативном туристическом
японском. Девочка покупала только самые безобразные вещи, безобразные и
очень дорогие, и секретари солидно вышагивали рядом с ней с глянцевыми
сумками в руках. Каждый вечер по возвращении в особняк отца аккуратно
расставленные сумки появлялись в спальне Кумико, где они нетронутыми и
неоткрытыми оставались ждать, чтобы их унесли горничные.

А на седьмую неделю, накануне ее тринадцатого дня рождения, было
устроено так, что Кумико отправится в Лондон.

Ты будешь гостьей в доме моего кобуна, сказал отец.

Но я не хочу ехать, ответила она улыбкой матери.

Ты поедешь. Отец отвернулся. Возникли определенные затруднения,
обратился он к полному теней кабинету. В Лондоне ты будешь в безопасности.

А когда я вернусь?

Но отец не ответил. Поклонившись, она покинула его кабинет, все еще с
улыбкой матери на лице.

Призрак откликнулся на первое же прикосновение Кумико. Произошло это,
когда самолет стал снижаться над Хитроу. Представитель пятьдесят первого
поколения биочипов Маас-Неотек материализовался в нечеткую фигуру на
соседнем сиденье. Парнишка будто сошел с литографии какой-нибудь охотничьей
сцены ноги в рыжевато-коричневых бриджах и ботинках для верховой езды
небрежно закинуты одна на другую.

Привет, сказал призрак.

Моргнув, Кумико разжала руку. Парнишка замерцал и исчез. Она опустила
глаза на маленький гладкий модуль в своей ладони и осторожно сомкнула
пальцы.

Еще раз привет. Меня зовут Колин. А тебя?

Она взглянула на него пристальней. Глаза призрака клубились зеленым
туманом, высокий лоб под непослушными темными прядями был бледен и гладок.

Если это для тебя слишком спектрально, ухмыльнувшись, проговорил он,

можно увеличить разреш...

На какую-то долю секунды он стал четким до рези в глазах. Ворс на
отворотах его куртки завибрировал с реальностью галлюцинации.

Но это быстро посадит батарейку, продолжил Колин и поблек до
первоначального состояния. Не слышал твоего имени.

Снова ухмылка.

Ты не настоящий, сказала девочка.

Призрак пожал плечами.

Нет нужды говорить вслух, мисс. Соседи могут решить, что ты слегка не в
себе, если ты понимаешь, что я имею в виду. Говори про себя. Я считаю все
через кожу... Он потянулся, закинув руки за голову. Ремень, мисс. Мне не
нужно пристегиваться, поскольку, как ты изволила заметить, я не настоящий.

Нахмурившись, Кумико швырнула модуль призраку на колени. Призрак исчез.
Она застегнула ремень, глянула на вещицу, потом, помедлив, подтянула ее к
себе за цепочку.

Значит, впервые в Лондоне? спросил он, воплотившись из водоворота
красок на периферии ее зрения.

Сама того не желая, девочка кивнула.

А как насчет летать? Не боишься?

Она покачала головой, чувствуя себя глупо.

Да и бог с ним, сказал призрак. Я выгляну за тебя. Будем в Хитроу через
три минуты. Тебя кто-нибудь встречает?

Деловой партнер отца, ответила она по-японски.

Призрак усмехнулся.

Тогда, конечно, ты будешь в надежных руках, подмигнул он. По мне не
скажешь, что я лингвист, да?

Кумико закрыла глаза, и призрак стал нашептывать ей что-то об
археологии Хитроу, о неолите и бронзовом веке, о глиняных черепках и
каменных рубилах...

Мисс Янака? Кумико Янака?

Над ней высился незнакомый англичанин. Массивное туловище гайдзина было
g`dp`ohpnb`mn слоновьими складками темной шерсти. Из-за очков в стальной
оправе мягко взирали маленькие темные глазки. Нос, казалось, когда-то
расплющил чей-то удар, да так его никогда и не выправили.

Волосы незнакомца, вернее, то, что от них осталось, были выбриты до
седой щетины, а черные вязаные перчатки протерлись и не имели пальцев.

Видите ли, сказал он так, как будто это тут же должно было ее
успокоить, меня зовут Петал.

Говоря о Лондоне, Петал называл город Смок.

Кумико ежилась на холодной красной коже переднего сиденья. Из окна
древнего ягуара ей было видно, как снег, кружась, летит вниз, чтобы растаять
на дороге, которую Петал назвал М-4. Вечернее небо было бесцветным. Петал
вел машину умело и молча, вытянув губы так, как будто вот-вот засвистит. По
меркам Токио машин было до абсурда мало. Они обогнали автономный грузовой
трейлер Евротранс, его тупой нос был утыкан сенсорами и обрамлен многорядьем
фар. Несмотря на скорость, Кумико казалось, что она как будто стоит на месте
и вокруг нее постепенно скапливаются, нанизываются одна на другую частицы
Лондона. Стены из мокрого красного кирпича, бетонные арки эстакад, кованые
копья выкрашенных в черное чугунных оград.

Город на глазах приобретал очертания. Когда ягуар, свернув с М-4, на
перекрестках пережидал свет, сквозь медленно кружащийся снег девочка ви дела
неясные лица прохожих: раскрасневшиеся лица гайдзинов над темной одеждой,
подбородки упрятаны в шарфы, каблуки женщин цокают по серебристым лужам.
Ряды домов и магазинчиков напомнили ей вычурные безделушки, какие она видела
однажды на темном бархате. Там они располагались вокруг игрушечного
локомотива в галерее торговца европейским антиквариатом в Осаке.

Ничто здесь не походило на Токио, где прошлое все, что от него осталось
лелеяли с какой-то нервозной заботой. История там превратилась в качество,
редкость, в подарочной упаковке поставляемую правительством и охраняемую
законом и фондами корпораций. Здесь же оно, казалось, пропитывало саму ткань
бытия. Город вставал единым сгустком из кирпича и камня, вместившим многие