за Буром Агарвисом. Ей не нравились его круглое лицо и непрестанно
движущиеся брови, то, как при разговоре он шевелит ногами, словно его
слова были скрытой музыкой, под которую он танцевал.
сказала себе Ганима, видя подтверждение этому в каждом слове и движении
Бура. Она еще дальше отодвинулась от круга Совета.
заброшенной джедиды производила на Ганиму впечатление удушающе тесного
места - слишком низок был потолок. Шестьдесят людей отряда Стилгара, плюс
девять прибывших вместе с Агарвисом - все уместились в одном конце залы.
Масляные светильники отбрасывали отсветы на низкие несущие балки потолка,
и дрожащие тени, танцевавшие на стенах, а едкий дым наполнял все помещение
запахом корицы.
Теперь уже она длилась более часа, и Ганима не могла измерять до дна
скрытые пороки в поведении Агарвиса. Слова его представлялись вполне
ясными, но с ними не согласовывались движения его тела и глаз.
Стилгара, племянницы Харахи по имени Раджия. Эта сумрачно-аскетичная
молодая женщина с опущенными углами губ казалась взирающей на мир с
непреходящим отвращением. Ганима сочла это выражение лица Раджии вполне
соответствующим обстоятельствам.
прощение, - говорил Агарвис. - Иначе бы я не находился здесь со своей
миссией.
она тебе, - в голосе Стилгара слышались рыкающие полутона. Он неуютно
чувствовал себя от этого предложения занять свое прежнее место.
искренним - мне в это не верится. Я слишком долго искал вас, вас не
находя. Но я всегда чувствовал, что она не очень-то хочет, чтоб тебя на
самом деле схватили. Она...
Заверяю тебя, он сам на это напросился. Мог бы с равным успехом кинуться
на собственный нож. Но от этого нового подхода попахивает...
жрецов устроить большой спектакль ниспрошения о божественном наставлении
о...
вперед, мимо Раджии, темные волосы Раджии подчеркнуто оттеняют ее светлую
головку. - Она убедила тебя, но у нее могут быть другие планы.
только ее военный советник, что ты ее...
бросили ему в лицо, исказили его черты. - Верьте чему хотите - но я не
могу больше с этой женщиной! Она оскверняет меня! Она пачкает все, к чему
ни прикоснутся! Я использован. Я замаран. Но я никогда не подниму нож
против моей родни! Нет - никогда!
полезла правда".
Агарвиса. - Это не ради меня, Бур, но ради других, кто здесь есть, - он
обвел рукой вокруг себя. - Они на моей ответственности. Давай поразмыслим
на миг, какое возмещение предлагает Алия.
стороны. Она теперь понимает, как...
бойцов, - предупредил Стилгар. - Это понятно?
Стил! Нет!"
Ганима вернулась к ней и выполнила данное обязательство об обручении с...
моего прощения. Неужели она считает меня...
этого не сделает".
нее. Она не успела обернуться, как ее схватили сильные руки. Плотный
коврик, пахнущий снотворным, накрыл ее лицо до того, как она успела
позвать на помощь. Теряя сознание, она ощутила, как ее несут к двери в
самом темном уголке залы. И подумала: "Мне бы следовало догадаться! Мне бы
следовало быть начеку!" Но державшие ее руки были взрослыми и сильными.
Она не могла из них вывернуться.
лицо под капюшоном, взглянувшее на нее и спросившее:
вытягиваясь в полоски, и пропали во вспышке света, который был ядрышком ее
внутреннего "я".
солнце. В тенях дюн песок был холоден. Лито стоял перед кольцом пальм,
глядя на пустыню. Он чуял запах пыли и колючих растений, слышал утренние
звуки людей и животных. В этом месте у Свободных не было канала, только
чистый минимум посадок вручную, орошаемых женщинами, носившими воду в
кожаных мехах. Их ветроловушка была хрупкой, легко сокрушаемой бурями, но
и легко восстанавливаемой. Тяготы, суровость спайсового промысла и
приключения - вот как протекала здесь жизнь. Эти Свободные до сих пор
верили, что рай - звук льющейся воды, но лелеяли древнюю концепцию
свободы, которую и Лито с ними разделял.
Ему было уже ощутимо, насколько изменила его оболочка песчаной форели - и
вместе с этим чувством он всегда испытывал чувство огромной утраты. Он уже
не был полностью человеком. Странные вещи плавали в его крови. Реснички
песчаной форели проникли в каждый орган, приспосабливая его и изменяя.
Сама форель тоже приспосабливалась и изменялась. Но, зная это, Лито
чувствовал себя оторванным от всех прежних нитей утраченной человечности;
жизнь его поймана в первичность острой тоски по концу тянувшейся из
древности непрерывности. Он понимал, однако, какая ловушка в потакании
подобным эмоциям. Он хорошо понимал.
"Единственное правило, руководящее творчеством - это само творение".