вниз, а лифта ты найти не можешь, приходится управляться, как можешь,
любым способом. Хоть и лопатой".
ощущение, что его, пожалуй, может вырвать. Не точно вырвет, а только
возможно, но лучше было перестраховаться. Проходить таможенный досмотр с
фунтом чистого кокаина подмышкой с каждой стороны, когда от тебя несет
джином, было довольно рискованно; проходить досмотр, когда у тебя, кроме
всего этого, на штанах полузасохшие следы рвоты, было бы гибелью. Так что
лучше уж перестраховаться.
ломка. Это - опять же мудрые речи Генри Дийна, великого мудреца и
выдающегося торчка.
отключке, но уже потихоньку двигаясь к ней, солнышко грело им лица, они
были под таким славным кайфом... тогда, в доброе старое время, когда Эдди
только начинал нюхать, и даже самому Генри еще только предстояло ширнуться
в первый раз.
еще приходится пройти через подходняк".
потому что совершенно точно понимал, о чем говорит Генри. А Генри даже не
улыбнулся.
По крайней мере, когда дойдешь до ломки, то хоть ЗНАЕШЬ, что будешь
блевать, ЗНАЕШЬ, что тебя будет трясти, ЗНАЕШЬ, что будешь потеть, пока не
почудится, будто тонешь в поту. А подходняк - это вроде как проклятие
ожидания".
далекие, ушедшие в туман, умершие дни, должно быть, целых шестнадцать
месяцев назад, они оба торжественно заверяли самих себя, что никогда не
станут ширялами) схватит передозняк?
сделался удивленный вид, как бывает, когда человек что-то скажет, а оно
окажется гораздо смешнее, чем он думал, и они переглянулись - и начали
завывать от смеха, цепляясь друг за друга. "Спекся", вот смешно-то было, а
теперь уже далеко не так смешно.
надпись - СВОБОДНО - и открыл дверь.
раз мы заговорили о кулинарии, хочешь узнать МОЕ определение, что такое
"спекся"? Это - когда таможенник в аэропорту Кеннеди решит, что у тебя вид
малость странноватый, или просто день такой выдастся, что они своих собак
с докторскими степенями по чутью вместо административного корпуса пригнали
сюда, и они все начинают лаять и ссать по всему полу, и аж задыхаются в
своих строгих ошейниках - так рвутся к тебе, именно к тебе, и после того,
как таможенники перероют весь твой багаж, они тебя приглашают в такую
маленькую комнатку и спрашивают, мол, не против ли вы снять рубашку, а ты
говоришь, дескать, очень даже против, я на Багамах малость простудился, а
у вас здесь кондиционер уж очень сильно работает, и я боюсь, как бы
воспаление легких не сделалось, а они говорят, ах, вот оно что, а вы
всегда так потеете, мистер Дийн, когда кондиционер уж очень сильно
работает, ах, всегда, ну, что ж, мы, конечно, дико извиняемся, но
рубашечку все же придется снять, и ты ее снимаешь, а они говорят, и
футболку, пожалуй, тоже надо бы снять, а то похоже, что ты чем-то болен, у
тебя, кореш, подмышками вон какие желваки вздулись, может, это
какая-нибудь опухоль лимфоузлов или еще что, а тебе больше даже и говорить
ничего неохота, это как если по мячу ударили определенным способом, так
центровой за ним уж и не бежит, не переутомляется, а просто поворачивается
и провожает его глазами, потому как если уж мяч ушел - так ушел, так что
снимаешь ты футболку, а они говорят, глянь-ка, это ж надо, ну и везучий же
ты мальчишечка, это ж и не опухоль вовсе, разве что, можно сказать,
опухоль на теле общества, гы-гы-гы, эти штучки больше смахивают на парочку
пакетов, приклеенных скотчем, а кстати, сынок, ты насчет этого запаха не
беспокойся, это просто ты спекся".
отсеке вспыхнули ярче. Моторы тихо гудели. Эдди повернулся к зеркалу -
хотел посмотреть, насколько скверный у него вид - и вдруг на него
нахлынуло жуткое, пронизавшее все его существо ощущение: чувство, что за
ним кто-то наблюдает.
не-параноидным малым на свете. Потому тебя и послали. Потому..."
светло-карие, почти зеленые глаза Эдди Дийна, от взгляда которых за
последние семь лет из его двадцати одного года растаяло столько сердец,
которые помогли ему раздвинуть столько пар хорошеньких ножек, не его
глаза, а чужие, незнакомые. Не карие, а голубые, цвета выгоревших
"ливайсов". Холодные, с прицельным взглядом - неожиданное чудо калибровки.
Глаза бомбардира.
на разбивающуюся волну и что-то выхватившая из нее.
и понял, что это не пройдет; что его все-таки вырвет.
смотреть в зеркало, он увидел, как голубые глаза исчезли... но перед этим
у него вдруг появилось ощущение, что в нем - два разных человека, что он
одержим, как та девочка в "Изгоняющем дьявола".
услышал мысль - не свою, а больше похожую на голос по радио: "Я прошел. Я
в небесном вагоне".
старался блевать в раковину как можно тише.
случилось такое, чего с ним до сих пор никогда не бывало. Не стало ничего
- только пустота, провал в сознании, длившийся один страшный миг. Как
будто в газетной колонке аккуратно и полностью замазали одну-единственную
строчку.
ругай рвоту, а одно хорошее свойство у нее есть - пока тебя выворачивает,
ты больше ни о чем не думаешь.
"Он видит меня в зеркале!"
отступает в самый дальний угол очень длинной комнаты. Он находился внутри
небесного вагона; он находился также внутри другого человека - не себя
самого. Внутри Невольника. В этот первый момент, когда он был уже почти на
переднем плане (он мог описать это только так), Роланд был больше, чем
внутри; он почти был этим человеком. Он чувствовал, что этот человек
болен, хотя не понимал - чем, чувствовал, что его сейчас вырвет. Роланд
знал, что, если ему понадобится, он сможет управлять телом этого человека.
Он будет ощущать страдания этого тела, его будет одолевать
обезьяноподобный демон, владеющий этим человеком, но если ему понадобится
управлять им, он сможет.
этот раз на самый передний план. Он очень мало понимал в этой странной
ситуации, а действовать в ситуации, которую не понимаешь, значит
нарываться на самые ужасные последствия, но ему было необходимо узнать две
вещи - и нужда эта была так отчаянно велика, что перевешивала все
возможные последствия.
необитаемое, быть может, умирающее или уже умершее без своей внутренней
сущности, которая бездумно управляла его легкими, и сердцем, и нервами?
Даже если его тело еще живо, быть может, оно проживет лишь до наступления
ночи. А тогда вылезут кошмарные омары и начнут задавать свои вопросы и
искать на берегу, чем бы пообедать.
оглянулся назад.
собственном мире, открытая, ее петли уходили в сталь этого чудного
нужника. И - да - вот он лежит, Роланд, последний стрелок, лежит на боку и
держит на животе перевязанную правую руку.
передвинуть мое тело. Но сначала надо сделать другие дела. Дела..."
стараясь понять, знает ли невольник, что он здесь, или нет.
над раковиной и зажмурившись.
плескал ее на лоб, на щеки.
зеркало.
Гуревич Георгий
Володихин Дмитрий
Березин Федор
Гюго Виктор
Володихин Дмитрий
Посняков Андрей