Чтение 54–й страницы книги ~Левая рука Тьмы~

стороны возвышались высоченные сугробы. Мы остановились у местной харчевни;
сквозь щели в ставнях на узких ее окнах изливался -- брызгами, лучами,
стрелами -- желтый свет, тот самый, что мы заметили издалека на заснеженном
холме. Мы открыли дверь и вошли.

Это был день Одсордни Аннер -- восемьдесят первый день нашего
путешествия; мы на одиннадцать дней опоздали, если исходить из графика
Эстравена, однако наши запасы пищи он рассчитал точно: на семьдесят восемь
дней пути до Кархайда. Мы прошли около тысячи трехсот километров по счетчику
и еще невесть сколько, когда блуждали по заливу последние несколько дней.
Значительная часть этих долгих трудных километров была пройдена зря: мы
часто возвращались или шли кружным путем; если бы нам действительно
требовалось пройти полторы тысячи километров, мы вряд ли дошли бы. Когда мы
раздобыли хорошую карту, то подсчитали, что расстояние от Фермы Пулефен до
этой деревни около тысячи километров с небольшим. И весь этот бесконечный
путь пролегает по абсолютно безлюдной, безмолвной белой пустыне: скалы, лед,
небо и тишина -- ничего больше в течение восьмидесяти одного дня, кроме нас
двоих.

Мы вошли в большую, наполненную горячим паром и запахами еды, ярко
освещенную комнату. Там было много людей, стоял шум. Я пошатнулся и
ухватился за плечо Эстравена. К нам обернулись незнакомые удивленные глаза.
Я уже забыл, что существуют еще живые люди, совсем непохожие на Эстравена.
Мне стало страшно.

На самом деле это была весьма небольшая комната, а "толпа" состояла от
силы из семи-восьми человек: причем все они были потрясены не меньше меня
самого. Во всяком случае, некоторое время они молча смотрели на нас, пытаясь
понять, кто мы и откуда взялись. Повисла тишина.

Эстравен наконец заговорил -- едва слышным шепотом:

-- Мы просим покровительства вашего княжества. Шум, жужжание голосов,
смущение, тревога, радушие, приветствия.

-- Мы пришли через Ледник Гобрин. Шум усилился, послышались возгласы
удивления, вопросы; все столпились вокруг нас.

-- Вы не могли бы позаботиться о моем друге? Мне показалось, что это
сказал я сам, но то был голос Эстравена. Меня уже заботливо усаживали. Потом
принесли нам поесть, проявляя всяческую заботу и искреннее радушие.

Невежественные, вздорные, вспыльчивые жители одного из беднейших
районов страны! Это их великодушие положило достойный конец нашему тяжелому
путешествию. Они давали обеими руками, от всего сердца. Ни малейшего
проявления скупости или расчетливости. И Эстравен точно так же принимал, как
они давали: как лорд среди лордов или как нищий среди нищих, как равный
среди равных ему сыновей одного народа.

Для этих деревенских рыбаков и земледельцев, что жили на самом дальнем
краю земли, почти за пределами доступного, земли, лишь с очень большой
натяжкой пригодной для обитания, честность играла в жизни столь же
первостепенную роль, как и пища. Они могли вести друг с другом только
честную игру, тут было не место мошенничеству. Эстравен это знал, а потому,
когда через день-два они собрались вокруг нас, выясняя -- туманно и
обиняком, отдавая должное нашему шифгретору, -- зачем это нам понадобилось
зимой скитаться по Леднику Гобрин, он сразу ответил:

-- Я предпочел бы в данный момент не прибегать к молчанию, однако
молчание все же лучше лжи.

-- Всем известно, что и очень достойные люди порой становятся изгоями,
однако от этого тень их в размерах не уменьшается, -- сказал в ответ повар
харчевни; в деревенской иерархии он стоял всего лишь на одну ступеньку ниже
старосты; его харчевня зимой служила как бы общей гостиной для всех жителей.

-- Одного могут объявить изгоем в Кархайде, другого -- в Оргорейне, --
сказал Эстравен.

-- Верно; а еще бывает, одного изгоняет родная семья, а другого --
король, что живет в Эренранге.

-- Король не может укоротить ничью тень, хотя, безусловно, может
попытаться это сделать, -- заметил Эстравен; повар, казалось, был
удовлетворен таким ответом. Если бы Эстравен был изгоем в родном княжестве,
его можно было бы подозревать в чем угодно, однако строгости королевских
указов были не столь существенны Что же касается меня, очевидно иностранца,
а стало быть, именно того, кто изгнан Оргорейном, то это, пожалуй, более
всего было в мою пользу.

Мы так и не назвали своих имен нашим гостеприимным хозяевам в
Куркурасте. Эстравен очень не хотел пользоваться чужим именем, а наши
подлинные имена, разумеется, обнародованы быть не могли. В конце концов, в
Кархайде считалось преступлением даже разговаривать с Эстравеном, не говоря
уже о том, чтобы предоставить ему пищу, кров и одежду, как это сделали
жители Куркураста. Даже здесь, в самом глухом уголке страны, было радио, так
что нельзя было бы сослаться на незнание. Указа о Высылке; лишь
действительное незнание того, кто же на самом деле был их гостем, несколько
оправдывало их действия в глазах закона. Столь уязвимое их положение очень
заботило и беспокоило Эстравена, а я не успел даже подумать об этом. На
третий вечер он явился ко мне, чтобы обсудить, как нам быть дальше.

Кархайдская деревня похожа на те, что расположены вблизи старинных
замков на Земле; здесь практически не существует отдельных хуторов. В
высоких, беспорядочно расположенных старинных домах самого Очага, в Торговом
Доме, в здании, где жил губернатор (в Куркурасте не было своего князя), или
в местном "клубе" каждый из пяти сотен жителей мог не только насладиться
уединением, но и стать настоящим затворником -- в любой из комнат, выходящих
в эти древние коридоры со стенами метровой толщины. Каждому из нас
предоставили по такой комнате на верхнем этаже Очага. Я сидел у небольшого
камина, в котором жарко горели вонючие торфяные брикеты -- торф добывали
поблизости, на Болотах Шенши, -- когда вошел Эстравен и сказал:

-- Мы скоро должны уходить отсюда, Дженри. Я помню, как он тогда стоял
в полутемной, освещенной пламенем камина комнате босиком и в одних свободных
меховых штанах, которые дал ему деревенский староста. У себя дома, в тепле
(это с их точки зрения у них в домах тепло!), многие кархайдцы предпочитают
ходить полуодетыми или почти совсем обнаженными. За время путешествия
Эстравен, прежде человек довольно-таки плотный, утратил всю округлость форм,
которая вообще свойственна физическому типу гетенианцев; теперь он стал
худым, изможденным, лицо его было покрыто шрамами -- следами укусов холода,
похожими на сильные ожоги. В беспокойных отблесках пламени он выглядел
загадочным, мрачным и по-прежнему неуловимым.

-- Куда же?

-- На юг, потом на запад, по всей вероятности. К границе. Наша первая
задача -- найти для тебя радиопередатчик, достаточно сильный, чтобы
связаться с твоим кораблем. Потом мне нужно или подыскать себе убежище, или
отправляться назад в Оргорейн, -- хотя бы на какое-то время, чтобы те, кто
помог нам здесь, избежали наказания.

-- Но как ты попадешь обратно в Оргорейн?

-- Так же, как и в первый раз, -- перейду через границу. Оргота против
меня ничего не имеет.

-- Где же мы можем найти передатчик?

-- Не ближе чем в Сассинотхе.

Я поморщился. Он ухмыльнулся.

-- А ближе ничего нет?

-- Это всего двести-- двести двадцать километров; мы ведь прошли куда
больше по бездорожью. Здесь везде есть хорошие дороги; люди нас всегда
приютят, а при возможности подвезут на автосанях.

Я уступил, однако был подавлен перспективой еще одного зимнего
путешествия, и отнюдь не по направлению к гавани, а, наоборот, к той
проклятой границе, где Эстравен вновь, вполне возможно, вынужден будет
отправиться в ссылку и оставит меня одного.

Я долго размышлял над этим и наконец сказал:

-- Кархайду будет поставлено одно непременное условие, прежде чем он
получит возможность вступить в Лигу Миров: Аргавену придется отменить указ о
твоем изгнании.

Он молча стоял, уставившись в огонь.

-- Я не шучу. -- Я специально повысил голос. -- Всему свой черед.

-- Спасибо, Дженри, -- проговорил Эстравен. Голос его, когда он говорил
так мягко и тихо, как сейчас, был очень похож на женский, чуть глуховатый и
неуверенный. Он с нежностью смотрел на меня, но так и не улыбнулся. -- Я
ведь и не ожидал когда-либо увидеть снова родной дом. Уже двадцать лет, как
я изгнан из Эстре, ты же знаешь. Так что никаких особых перемен в моей жизни
из-за отмены королевского указа не произойдет. Уж я сам о себе позабочусь, а
ты позаботься о себе и об Экумене. Это ты должен делать сам, один. Но что-то
рано мы заговорили о расставании. Попроси, чтобы твой корабль приземлился
немедленно. Когда это произойдет, я решу, как мне быть дальше.

Мы пробыли в Куркурасте еще два дня, наслаждаясь хорошей едой и
отдыхом, а также поджидая снегоуплотнитель, который вскоре должен был
прибыть сюда с юга и на обратном пути мог немного подвезти нас. Наши хозяева
все-таки заставили Эстравена рассказать, как мы с ним шли через Великие
Льды. Он рассказал эту историю так, как на то способен лишь человек,
выросший под влиянием устной фольклорной традиции; рассказ его превратился в
настоящую сагу, полную идиом и весьма расширенных метафор, тем не менее
четко связанных с ходом реальных событий и вполне точно передающих их
развитие -- от наполненного мраком, парами серы и сполохами огня ущелья
между Драмнером и Дремеголом до испускающих многоголосое эхо ледяных
пропастей, что раскрывались перед нами ближе к заливу Гутен. Были там и
комические интерлюдии, вроде его падения в трещину, а также мистические --
когда он говорил о голосах и молчании Вечных Льдов, или о "белом Ничто", или
о ночной непроницаемой тьме. Я слушал, очарованный не менее остальных, глаз
не сводя с темнокожего лица моего друга.

Мы покинули Куркураст, тесно прижавшись друг к другу плечами в кабине
снегоуплотнителя -- одной из тех огромных, могучих машин, что уплотняют и
укатывают снег на дорогах Кархайда. Только благодаря им можно пользоваться
дорогами и зимой, ибо если попытаться просто расчистить снег и сгрести его