кричал он в моей квартире.-- Ведь логика утверждает, что вы либо один, либо
вас больше! Если ваша правая рука натягивает штаны, а левая ей мешает, это
значит, что за каждой из них стоит своя половина мозга, которая что-то там
себе думает или по крайней мере желает, раз ей не по сердцу то, что по
сердцу другой. В противном случае передрались бы отрубленные руки и ноги,
чего они, как известно, не делают!
вытекающих отсюда последствиях -- книга профессора Гадзаниги "Bisected
Brain"( "Рассеченный мозг" (англ.).), выпущенная еще в 1970 году
издательством "Appleton Sentury Crofts" (Educational Division in Meredith
Corporation" (Отдел по изданию учебной литературы корпорации
"Мередит" (англ.).)), и пусть у меня мозги никогда не срастутся, если
я говорю неправду, если я выдумал этого Микеля Гадзанигу (Doctor of Medicine
-- доктор медицины (англ.).) и его родителя (ему-то и посвящена
монография), которого звали Данте Ахиллес Гадзанига и который тоже был
доктором -- М.D. (Doctor of medicine - Доктор медицины) Кто не верит, пусть
немедля бежит в ближайшую медицинскую книжную лавку, а меня оставит в покое.
моей удвоенной жизни, ничего не добился, а только довел до бешенства оба
моих полушария сразу, раз уж я схватил его обеими руками за шкирку и
вышвырнул за дверь. Такие временные перемирия в моем удвоенном существе
порою случаются, но для меня это как было темным делом, так и осталось.
выдам свою невероятную тайну. Он просил меня прикладывать трубку то к левому
уху, то к правому и не обращал внимания на красочные эпитеты, которых я для
него не жалел.
а состояние, в котором я нахожусь, ведь оно противоречит антропологической,
экзистенциальной и всей вообще философии человека как существа разумного и
сознающего собственную разумность. Он, должно быть, только что сдал
экзамены, потому что в разговоре сыпал Гегелями и Декартами ("Мыслю,
следовательно, существую", а не "Мыслим, следовательно, существуем"),
атаковал меня Гуссерлем и добивал Хайдеггером, доказывая, будто то, что со
мной происходит, происходить не может, поскольку идет вразрез со всеми
интерпретациями духовной жизни, которыми мы обязаны не недоумкам
каким-нибудь, но гениальнейшим умам человечества, мыслителям, которые целые
тысячелетия, начиная с древних греков, занимались интроспективным познанием
нашего "Я"; а тут приходит какой-то чудак с рассеченной большой спайкой
мозга, с виду здоров как бык, но правая рука у него не ведает, что делает
.левая, с ногами та же история, к тому же одни эксперты утверждают, что
сознает он только с левой стороны, а правая -- всего лишь бездушный автомат,
вторые -- что сознаний два, но правое поражено немотой, поскольку центр
Брока расположен в левой височной доле, третьи -- что у него два частично
автономных сознания, и это уже верх всего. Раз нельзя частично выскочить из
поезда, кричал он, или частично умереть, то нельзя и частично мыслить! За
дверь я его уже не выбрасывал -- как-то мне его стало жаль. С отчаяния он
попытался меня подкупить. Он называл это дружеским презентом. Он клялся, что
840 долларов -- это все его сбережения, на каникулы с девушкой, но он готов
отказаться от них и даже от нее, лишь бы я поведал ему как на духу, КТО
мыслит, когда мыслит мое правое полушарие, а Я не знаю, ЧТО оно мыслит;
когда же я отослал его к профессору Экклезу (стороннику сознания с левой
стороны, полагавшему, что правая вообще не мыслит), он отозвался об этом
ученом зазорными словами. Он уже знал, что я помаленьку научил свое правое
полушарие языку глухонемых, и требовал, чтобы к Экклезу пошел я и объяснил
ему, что он заблуждается. По вечерам, вместо того чтобы посещать лекции, он
рылся в медицинских журналах; он уже знал, что нервные пути устроены
крест-накрест, и искал в самых толстых компендиумах ответа на вопрос, за
каким чертом это понадобилось, чего это ради правый мозг заведует левой
половиной тела, и наоборот, но об этом, понятно, нигде ни единого слова не
было. Либо это помогает нам быть человеком, рассуждал он, либо мешает.
Психоаналитиков он изучил тоже и нашел одного, утверждавшего, будто в левом
полушарии помещается сознание, а в правом -- подсознание, но мне удалось
выбить у него из головы эту чушь. Я, по понятным причинам, был куда
начитаннее. Не желая драться ни с самим собою, ни с юношей, снедаемым жаждой
познания, я уехал или, скорее, бежал от него в Нью-Йорк -- и попал из огня в
полымя.
автобусе, в Публичную библиотеку; там я читал Хосатица, Вернера, Такера,
Вудса, Шапиро, Риклана, Шварца, Швартца, Швартса, Сэ-Мэ-Халаши, Росси,
Лишмена, Кеньона, Харви, Фишера, Коэна, Брамбека и чуть ли не три десятка
разных Раппо-портов, и по дороге едва ли не всякий раз случались скандалы,
потому что всех хорошеньких женщин, а блондинок особенно, я норовил ущипнуть
пониже спины. Занималась этим, разумеется, моя левая рука (и притом не
всегда в толкучке), но попробуйте объясните это в немногих словах! Хуже
всего было не то, что я раз-другой получил оплеуху, но то, что обычно эти
женщины вовсе не считали себя обиженными. Напротив, они усматривали в моем
щипке приглашение к небольшому романчику, а уж о романчиках мне думалось
тогда меньше всего. Насколько я мог понять, оплеухами меня насаждали
активистки women's liberation (Движение за женскую эмансипацию
(англ.)) -- крайне редко, однако, так как хорошеньких среди них раз,
два и обчелся.
связался со светилами медицинской науки. И они мною занялись, а как же. Я
был подвергнут всевозможным анализам, рентгеноскопии, стахистоскопии,
воздействию электротоком, обмотан четырьмястами электродами, привязан к
специальному креслу, был вынужден часами разглядывать сквозь узкую смотровую
щель яблоки, вилки, столы, гребешки, грибы, сигары, стаканы, собак,
стариков, голых женщин, грудных младенцев и несколько тысяч других вещей,
которые проецировали на белый экран, после чего мне сказали (хотя я и без
них это знал), что когда мне показывают биллиардный шар так, чтобы его
видело лишь мое левое полушарие, то правая рука, опущенная в мешок с
различными предметами, не может вынуть оттуда такой же шар, и наоборот, ибо
не знает десница, что делает шуйца. Тогда они признали мой случай банальным
и потеряли ко мне интерес, так как я ни словечка не проронил о том, что учу
свою безъязыкую половину языку глухонемых. Я ведь хотел узнать от них
что-нибудь о себе, а пополнять их профессиональный багаж было не в моих
интересах.
был на ножах, но он, вместо того чтобы просветить меня относительно моего
состояния, стал мне жаловаться, какая это клика и мафия, и поначалу я слушал
его в оба уха, полагая, что он поносит коллег из высоконаучных соображений.
Туртельтауб, однако, не мог им простить того, что они похоронили его проект.
Когда я последний раз был у господ Глобуса и Заводника или, может, еще у
каких-то светил -- что-то они у меня путаются, столько их было,-- то, узнав,
что я хожу к Туртельтаубу, они поначалу даже обиделись, а потом заявили, что
он исключен из сообщества ученых по этическим соображениям. Туртельтауб,
оказывается, хотел, чтобы убийцам, приговоренным к смерти или пожизненному
заключению, предлагали замену наказания на операцию каллотомии. Мол, до сих
пор ей подвергали исключительно эпилептиков, по медицинским показаниям, и
неизвестно, каковы будут последствия рассечения спайки у обыкновенных людей;
и каждый, не исключая его самого, будучи приговорен к электрическому стулу,
допустим, за убиение тещи, наверняка предпочел бы рассечение corpus
callosum; но тогда член Верховного суда на пенсии Клессенфенгер постановил,
что, даже если оставить в стороне этику, дело это опасное: ведь если бы
оказалось, что, приступая к умерщвлению тещи, с заранее обдуманным
намерением действовало лишь левое полушарие Туртель-тауба, а правое ничего
не знало -- или даже протестовало, но уступило доминирующему левому и после
внутримозговой борьбы дошло-таки до убийства,-- возник бы кошмарный
прецедент, ибо одно полушарие надлежало увести в тюрьму, а второе, полностью
оправдав, освободить из-под стражи. То есть убийца был бы приговорен к
смерти на пятьдесят процентов.
довольствовался обезьянами (очень дорогими, в отличие от убийц), а дотации
ему все урезали и урезали, и он горевал, что кончит крысами и морскими
свинками, хотя это вовсе не то же самое. Вдобавок активистки Общества охраны
животных и Союза борьбы с вивисекцией регулярно били у него стекла, и даже
его машину кто-то поджег. Страховая компания не хотела платить; дескать, нет
доказательств, что это не сам он спалил собственный автомобиль, рассчитывая
убить двух зайцев сразу: привлечь к суду защитниц животных, а заодно
материально обогатиться, ведь машина была старая. Он меня до того замучил,
что я решил переменить тему и упомянул о языке знаков, уроки которого моя
правая рука давала левой. Лучше бы я этого не делал. Он тут же позвонил
Глобусу или, может, Максвеллу и объявил, что продемонстрирует в
Неврологическом обществе случай, который сотрет их всех в порошок. Видя,
куда повернуло дело, я выбежал от Туртельтауба не прощаясь и поехал прямо в
свою гостиницу, но те уже подстерегали меня в холле. Увидев их возбужденные
лица и глаза, горящие нездоровым исследовательским энтузиазмом, я сказал,
что так уж и быть, я пойду с ними в клинику, только сперва переоденусь у
себя; пока они ждали внизу, я сбежал с двенадцатого этажа по пожарной
лестнице и на первом же такси помчался в аэропорт. Мне было, собственно, все
равно, куда лететь, лишь бы подальше от этих ученых, а так как ближайший
рейс был в Сан-Диего, я туда и отправился; там, в маленькой скверной
гостинице -- это был настоящий притон, кишащий темными личностями,-- даже не
распаковав чемодана, я позвонил Тарантоге, чтобы попросить у него помощи.
прилетел в Сан-Диего ночью, и, когда я рассказал ему все, возможно ясней и
подробней, он решил мною заняться -- как человек доброй души, а не как
ученый. По его совету я сменил гостиницу и начал отпускать бороду, а он тем
временем отправился на поиски такого эксперта, для которого клятва
Мороз Александра
Володихин Дмитрий
Перумов Ник
Рыбаков Вячеслав
Афанасьев Роман
Посняков Андрей