вам, как умеет. И неудивительно, ведь в конце концов оно -- это тоже вы.
Только как бы отдельный. Обособившийся.
же ориентируется в ситуации и понимает: что-то мне угрожает. Бумажник -- это
пустяк, но в следующий раз оно может оказать мне медвежью услугу...
в пижаме, и разглядывал левую ногу. Пониже колена красовался здоровенный
синяк. -- Как вы себя чувствуете? -- Хорошо, но... Я рассказал ему о
бумажнике.
опять увидел этот синяк и вдруг вспомнил мгновенную боль и то, что ее
вызвало. Когда я заглянул за перегородку тахистоскопа, то левой ногой,
пониже колена, ударился обо что-то твердое. Было довольно больно, но я не
обратил на это внимания. Отсюда, скорее всего, и синяк.
выполнять сложных движений так, чтобы мышечное напряжение не передавалось
правой стороне тела. Поэтому ей надо было отвлечь ваше внимание. -- Вот
этим? -- я показал на синяк.
какой-то момент не чувствовали ничего другого. Этого было достаточно. -- И
часто это случается? -- Нет, чрезвычайно редко.
это проделывать? Скажем, колоть меня с правой стороны, чтобы отвлечь от
левой, допрашиваемой с пристрастием?..
артерию-- carotis. Левый мозг тогда засыпает, а бодрствует только правый.
Это длится несколько минут. -- И этого хватит?
амитал по капле. В конце концов засыпает и правое полушарие, потому что
мозговые артерии соединены между собой так называемыми коллатералями. Потом
надо выждать какое-то время, и можно начинать снова. Я опустил штанину
пижамы и встал. -- Не знаю, надолго ли у меня еще хватит терпения торчать
тут, ожидая у моря погоды. Все-таки лучше знать что-то, чем ничего.
Возьмитесь за меня всерьез, доктор.
понемногу объясняться с левой рукой. Это вам что-нибудь дало? -- Мало что.
чем я. Пожалуй, целыми образами, целыми сценами. Когда я пытаюсь выразить
это словами, знаками, получаются головоломки. Наверно, следовало бы все это
записать каким-нибудь образом и попробовать расшифровать как стенограмму.
Так мне кажется.
нам удастся сделать такую запись. Что это вам даст? -- Не знаю.
лег, но уснуть не мог. Я лежал на спине. Вдруг левая рука приподнялась и
медленно погладила меня несколько раз по щеке. Она явно жалела меня. Я
встал, включил лампу, принял таблетку секонала и, одурманив таким образом
обоих Ийонов Тихих, погрузился в беспамятство.
в санатории, даже не зная от кого. Ждал неизвестно чего. Пытался объясниться
с собою самим руками, но хотя левая отвечала даже живее, чем раньше, я не
понимал ее. Я рылся в библиотеке санатория, таскал в свою комнату учебники,
монографии, груды медицинских журналов, чтобы узнать наконец, кто или что я
такое с правой стороны. Я задавал левой руке вопросы, на которые она
отвечала с несомненной готовностью; больше того, она научилась новым
выражениям и словам, что побуждало меня продолжать эти беседы и в то же
время тревожило. Я боялся, что она сравняется со мной, а то и превзойдет
меня теперешнего, и мне придется не только считаться с нею, но и слушаться
ее, или же дело кончится распрями и перетягиванием каната туда-сюда, и что я
тогда не останусь в середине, но лопну или же располовинюсь совершенно и
стану похож на полураздавленного жучка, у которого одни ноги тянут вперед, а
другие назад. Мне снилось все время, что я от кого-то убегаю и лазаю по
каким-то сумрачным кручам, и я даже не знал, какой половине это снилось. То,
что я узнал из груды книг, было правдой. Левый мозг, лишенный связи с
правым, оскудевает. Даже если он остается разговорчивым, речь его становится
сухой, и это особенно видно по тому, как часто он прибегает к
вспомогательному глаголу "быть". Разбирая свои записки, я заметил, что то же
происходит со мной. Но кроме таких мелочей я ничего особенного не
узнал из научной литературы. Там было не счесть гипотез, друг другу
совершенно противоречивших; каждую из них я примерял к себе и, обнаружив,
что она не подходит, злился на этих ученых, которые делали вид, будто лучше
меня знают, что значит быть мною теперешним. Бывали дни, когда я уже готов
был плюнуть на все предосторожности и поехать в Нью-Йорк, в Лунное
Агентство. На следующее утро это казалось мне худшим из всего, что я мог
сделать. Тарантога не подавал о себе вестей, и, хотя я сам попросил его
ждать от меня знака, его молчание тоже начинало меня раздражать. Наконец я
решил взяться за себя по-мужски, так, как это сделал бы прежний. Не
располовиненный Ийон Тихий. Я поехал в Дерлин, захудалый городишко в двух
милях от санатория. Говорят, жители хотели назвать его Берлином, но что-то
напутали с первой буквой. Я хотел купить там пишущую машинку,-- чтобы
поставить левую руку под перекрестный огонь вопросов, записывать ее ответы
и, собрав их достаточно много, попробовать составить из них что-либо
осмысленное. В конце концов, думал я, я могу быть правосторонним кретином, и
лишь самолюбие не позволяет мне убедиться в этом. Блэр, Годдек, Шапиро,
Розенкранц, Бомбардино, Клоски и Сереньи утверждали, что немое правое
полушарие--не что иное, как кладезь неизвестных талантов, интуиций,
предчувствий, невербальной, целостной ориентации и чуть ли даже не гений в
своем роде, источник всех тех чудес, с которыми не может примириться левый
рационализм: телепатии, ясновидения, духовного перемещения в иные измерения
бытия, видений, мистического экстаза и озарения; но Клейс, Цу-керкандель,
Пинотти, Вихолд, миссис Мейер, Рабауди, Оттичкин, Нуэрле и восемьдесят
других экспертов заявляли, что ничего подобного. Да, конечно, резонатор и
организатор эмоций, ассоциативная система, эхо-пространство мысли, ну и
какая-то там память, но безъязыкая; правый мозг -- это алогическая диковина,
эксцентрик, фантаст, враль, герменевтик, это дух, но в сыром состоянии, это
мука, а также и дрожжи, но хлеб из них может испечь только левый мозг. А
третьи были такого мнения: правый -- это генератор, левый -- селектор,
поэтому правый удален от мира и руководит им, переводит его мысли на людской
язык, выражает, комментирует, дисциплинирует и вообще делает из него
человека лишь левый мозг.
моим намерением и не стал переубеждать меня. На листке бумаги он нарисовал
главную улицу, обозначив крестиком место, где находится универмаг. Он лишь
заметил, что сегодня я уже не успею -- была суббота, и универмаг закрывался
в час дня. Поэтому все воскресенье я бродил по парку, избегая как только мог
Аделаиды. В понедельник я нигде не нашел Хоуса. Пришлось поехать автобусом,
который ходил раз в час. Он был почтит пуст. Кроме негра-водителя -- лишь
двое мальчишек с мороженым в руках. Городок напоминал американские поселения
полувековой давности. Одна широкая улица, телеграфные столбы, домики в
садиках, низкие живые изгороди, калитки, у каждой из них по почтовому ящику;
а собственно город пытались изобразить собою несколько каменных домов у
перекрестка дороги с автострадой штата. Там стоял почтальон и разговаривал с
толстым, обливающимся потом мужчиной в цветастой рубашке, собака которого,
здоровенная дворняга в ошейнике, метила мочою фонарь. Я вышел у этого места,
а когда автобус отъехал, оставив за собою облако вонючего дыма, осмотрелся в
поисках универмага, как описал его доктор Хоус. Большой, остекленный, он
стоял на противоположной стороне улицы. Два продавца в рабочих халатах
выгружали какие-то коробки со склада при помощи механического подъемника и
укладывали в грузовик. Солнце палило нещадно. Водитель грузовика сидел у
открытой двери кабины и потягивал пиво из банки, уже не первой, как видно:
пустые валялись у него под ногами. Это был уже совершенно седой негр, хотя
на лицо вовсе не старый. Солнечной стороной улицы шли две женщины; та, что
помоложе, катила детскую коляску с крытым верхом, та, что постарше,
заглядывала в нее и что-то говорила. Несмотря на жару, она была закутана в
шерстяную черную шаль, закрывавшую голову и плечи. Женщины как раз
поравнялись с открытой авторемонтной мастерской. Там поблескивали несколько
вымытых машин; шумела вода и шипел под давлением воздух. Все это я замечал
мимоходом, уже сходя с тротуара на мостовую, чтобы перейти на другую
сторону, к универмагу. Я задержался, потому что большой темно-зеленый
"линкольн", стоявший в нескольких десятках шагов, вдруг двинулся в мою
сторону; за его зеленоватым ветровым стеклом смутно виднелся силуэт
водителя. Мне показалось, что лицо у него черное; "негр, должно быть",--
подумал я и остановился на бровке тротуара, пропуская его, но он довольно
резко затормозил прямо передо мной. Я решил было, что он хочет о чем-то
спросить, как вдруг кто-то сильно .схватил меня сзади, зажав мне рукою рот.
Я был так ошарашен, что даже не пробовал сопротивляться. Кто-то, сидевший на
заднем сиденье, открыл дверцу; я начал вырываться, но не смог даже крикнуть,
так меня сдавила рука. Почтальон бросился к нам, нагнулся и ухватил меня за
ноги. Тут что-то застрекотало совсем рядом, и улица в мгновенье ока изменила
свой вид.
руками она сжимала автомат с коротким стволом. Это она стреляла, прямо в лоб
"линкольну", длинной очередью изрешечивая радиатор и шины, так что пыль
взметнулась с асфальта. Седовласый негр уже не пил пиво. Он сидел за
баранкой, а его грузовик одним поворотом загородил дорогу "линкольну".
Кудлатый пес бросился на женщину с автоматом, завертелся на месте и плашмя
упал на асфальт. Почтальон отпустил меня, отскочил, выхватил из своего мешка
что-то черное, круглое и бросил в сторону женщин; загрохотало, повалил белый
дым, молодая женщина упала на колени за коляской, та непонятным образом
Володихин Дмитрий
Корнев Павел
Шилова Юлия
Корнев Павел
Махров Алексей
Шилова Юлия