"Принципы самоорганизации", изд-во "Мир", 1966.
2
"Проблемы кибернетики", 1960, No 4.
3
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
СОТВОРЕНИЕ МИРОВ
(c) ГНОСТИЧЕСКОЕ КОНСТРУИРОВАНИЕ
этой книге больше внимания, чем научному, хотя наука является двигателем
технологии. Дело в том, что наука, если можно так выразиться, менее
сознает самое себя, чем технология, поскольку она хуже технологии
ориентируется в своих собственных ограничениях. Эти ограничения касаются
не столько того, о ч_е_м говорит наука, то есть мира, целостные
изображения которого она предлагает (как союзник философии, иногда как
соперник или же как ее корректор), сколько того, к_а_к_и_м о_б_р_а_з_о_м
действует наука. Наука предсказывает будущие состояния, но своих
собственных будущих состояний, собственного пути развития она предсказать
не может. Она создает "хорошие" - оправдывающиеся на практике - теории, но
сама "не знает хорошенько", как их создает. Она исследует эмпирические
явления, поддающиеся проверке опытом, но опять-таки сама себя не способна
трактовать так последовательно эмпирически.
производственные рецепты технологов. Но по вопросу о том, что представляют
собой научные теории, такого всеобщего согласия не существует. Обычно
различают феноменологические теории, то есть "срочные" обобщения,
применимые как рабочие гипотезы к определенной группе или классу явлений,
и теории объясняющие. Деление это, может быть, и неплохое, но беда в том,
что зачастую не очень понятно, как применять его на практике. Одна и та же
теория по отношению к одним явлениям может быть феноменологической, а по
отношению к другим - объясняющей. Например, теория Ньютона объясняет
законы Кеплера, которые имеют чисто феноменологический характер, поскольку
описывают обращение планет, но не объясняют, почему они обращаются именно
так, а не иначе. В свою очередь сама теория Ньютона - в сопоставлении с
теорией относительности - оказывается феноменологической, потому что она
не объясняет свойств гравитационного пространства, а лишь принимает их как
данное, тогда как эйнштейновская теория ставит метрику пространства в
зависимость от наличия в нем гравитирующих масс. Но и "объяснительная
мощность" теории Эйнштейна тоже имеет свои ограничения, поскольку теория
эта не вскрывает, "что такое гравитация". Впрочем, объяснение всегда
является ступенчатым процессом, который должен остановиться в каком-то
месте; это - сопоставление одних фактов (формально уже обобщенных) с
другими обобщениями; и всему этому не видно конца. Во всяком случае, как
показывают примеры, старая теория, входящая в состав новой, "демаскирует"
свой феноменологический характер; но пока этого не произойдет, суждения
специалистов по этому поводу могут быть (и бывают) различными.
предопределяется факторами психологического порядка. Так, например,
Эйнштейн считал квантовую механику феноменологической теорией, поскольку
не мог согласиться с принципиально статистическим характером микроявлений
("Господь Бог не может играть с миром в кости"). Я считаю, что если
научную теорию можно не только подвергнуть проверке опытом и не только
вмонтировать в уже возведенное здание "информационной структуры" всей
нашей науки, если, помимо этого, ее можно еще и переживать субъективно,
испытывая ощущение, будто благодаря этой теории мы обретаем особое
состояние "понимания сути дела", дающее нам интеллектуальную
удовлетворенность, то это вроде как люкс-надбавка и ее следует принимать с
сердечным благодарением, но нельзя домогаться в категорической форме,
всегда и от всех явлений. На процессы понимания слишком уж сильно влияют
особенности нашего, по неизбежности несколько "животного", разума, чтоб мы
имели право требовать от науки объяснений, которые столь полно
удовлетворяют наше любопытство, что можно будет не только с ними
свыкнуться, но еще и "пережить" их "с пониманием". Если бы не дедуктивные
системы математики, мы были бы почти совершенно беспомощны перед всеми
явлениями, выходящими за рамки нашей биологической среды, то есть того,
что доступно нашим зрительно-двигательным и тактильно-слуховым ощущениям.
Призыв создавать теории "как можно более безумные", которому вторит хор
физиков, зовет именно радикально порвать те мощные связи, которые
соединяют даже наши абстракции с первоосновой повседневного опыта. Не о
"безумных" идеях здесь на самом деле идет речь, а о том, чтобы
освободиться от того "животного начала" - в биологическом и
психологическом смысле, - которое препятствует дальнейшему продвижению
нашего гнозиса. Правда, неизвестно, в какой мере возможно это дальнейшее
продвижение и будет ли где-нибудь положен ему предел. Ибо можно считать,
что достигнуть понимания значений - это в конечном итоге немногим более,
чем приобрести надлежащие навыки в оперировании ими. Но, с другой стороны,
известно ведь, что вообще все сконструированные языки, включая и самые
формализованные, не являются и не могут являться полностью автономными и
что своим существованием и функционированием они всегда обязаны в конце-то
концов тому, что "уходят корнями" в "нормальные языки". Последние же
формируются под непрестанным давлением своеобразной структуры и
закономерностей повседневного мира, представляющего собой наше
естественное окружение, которое нельзя обменять ни на какое иное. Известно
также, что в науке нельзя ссылаться ни на какие "очевидности", ибо они
представляют собой лишь результат окостенелых навыков - навыков,
обусловленных материальным и социальным уровнем функционирования
человеческих существ в данных исторических условиях. Проклятие многих
философских систем, тот камень, на который находила в конце концов их
остро наточенная коса или бритва, - это как раз иллюзорность тех
"первичных сущностей", тех именно "очевидностей", которые при надлежащем
подборе должны составлять фундамент всякой системы, ведь в противном
случае разверзается бездна бесконечной сводимости, провал некоего
regressus ad infinitum или вращения в порочном круге.
удостоверясь в общем, что наука сама толком не знает, чем же являются ее
теории, и что ей очень не хватает некой метатеории всякого научного
теоретизирования. При таком положении дел, пожалуй, наиболее перспективным
кажется информационный подход, поскольку он меньше других отягощен
субъективными или волюнтаристскими наслоениями. Мы не утверждаем ни того,
что он идеален и безошибочен, ни того, что он приведет к окончательным
решениям везде, вплоть до онтологической проблематики "статусах научных
теорий; но, как вскоре выяснится, такие вопросы вовсе не требуется
обсуждать, когда намереваешься приступить к массовому производству
"добротных", или, в данном контексте, попросту "исправно функционирующих"
научных теорий. Такая позиция не удовлетворит философию науки, и даже
наверняка "минимализм" подобного рода сочтут хитроумной уловкой, а кто
знает, может быть, и определят его как дезертирство, недопустимое
дезертирство из той области, где решения необходимы. Пусть так:
обремененные всеми этими грехами, займемся нашими умозрительными
экспериментами, сознавая скромность их целей.
вперед. Старую метафору о "тайнописи Природы", которую "расшифровывает"
Ученый, Дж. Броновский предложил сделать исходным пунктом информационного
анализа научных теорий 1. Сначала надо установить, что информацию от
Природы Ученый получает в виде своеобразного закодированного сообщения,
причем prima fade не видно, как его можно декодировать, и неизвестно даже,
существует ли только один истинный "код". Неизвестно также, что собой
представляют элементы этого кода (аналогичные, скажем, таким элементам,
как буквы в алфавите или слова в языке). Задача была бы безнадежной для
разгадывающего шифр, если бы он располагал только одним информационным
сообщением. Однако он может - на непонятном ему языке Природы (языке
эмпирических фактов) - задавать ей вопросы, на которые она отвечает
(материальным результатом эксперимента). Язык "вопросов" и "ответов"
Природы остается непонятным для людей в том смысле, что его невозможно
отождествить с тем языком, которым пользуются люди при взаимном общении.
Но непонятен он лишь постольку, поскольку н_е_о_к_о_н_ч_а_т_е_л_е_н, ибо
никогда не известно, удалось ли нам определить "окончательные" элементы
этого языка и "окончательно" установить их значения. Однако чем длиннее
информационное сообщение, которое получила наука, записывающая "ответы"
Природы, тем больше вероятность того, что обнаруженные в этом сообщении
регулярности не являются привходящими, что они внутренне присущи
исследуемому миру как выражение его существенных и всеобщих связей. Таким
путем мы открываем все новые и новые закономерности в виде повторимых и
воспроизводимых соотношений. Располагая "конкурирующими между собой"
теориями одного и того же явления или класса явлений и вычислив, какое
количество информации содержит каждая из них, мы решились бы избрать ту,
которая содержит больше информации. Ведь информация означает степень
упорядоченности; мы, следовательно, всегда стремимся обнаружить в Природе
м_а_к_с_и_м_у_м порядка. Максимальный порядок, какой мы можем представить
себе, выше того, который проявляет Природа: ведь мы не ожидали
гейзенберговской неопределенности, неразличимости элементарных частиц,
относительности измерений, неаддитивности скоростей (субсветовых) и т.д.
Сертаков Виталий
Орловский Гай Юлий
Лукин Евгений
Майер Стефани
Витковский Евгений
Посняков Андрей