Чтение 9–й страницы книги ~Лотосы Юга~

скудных сведениях о загадочных странах Кинтана и даже не в информации о
ттна, миролюбивых космических альтруистах. Постепенно Блейд проникался духом
Ратона, вкушал, впитывал его, словно колдовской аромат белых лотосов
забвения. Пятнадцать лет он искал рай -- может быть, почти неосознанно и без
особых надежд на успех; теперь же райские златые врата распахнулись перед
ним. Тут отсутствовали ангелы и блаженные души, не трубили в трубы херувимы,
не извергали поучений апостолы, и неофитов не заставляли бренчать на арфе и
славить грозного Творца Вселенной. Тем не менее, это был рай. Ни властей, ни
полиции, ни армии, ни судов, ни денег, ни налогов, ни контрактов, ни
международных интриг и внутренних смут, ни наркоманов, ни гангстеров, ни
террористов... В мире Блейда -- да и в большинстве других миров, где он
побывал, -- труд был проклятием. Люди жили ради работы и работали, чтобы
выжить; лишь немногие преследовали иные цели и трудились ради власти, успеха
или чистого знания. В Ратоне жили ради жизни. Работа была развлечением,
игрой, в которой никто не пытался затоптать партнера, понимая, что играть в
одиночку далеко не так интересно, как в приятной компании.

Утопия? Да! Но духовными отцами ее были не люди, не гуманоиды;
возможно, поэтому она и состоялась.

На первый взгляд Ратон являл собой бесконфликтное общество, которое
регулировалось не верховной властью, а общепринятыми традициями и нормами
поведения, безусловно исполняемыми каждым. Эта самоуправляющаяся система
функционировала без сбоев, предоставляя людям, своим крошечным элементам,
тот максимум свободы, который возможен лишь в истинно цивилизованном
социуме. И Блейд, уроженец несчастной, полуголодной и раздираемой
противоречиями Земли, прекрасно понимал, что это значит.

Только большое богатство давало большую свободу; настолько большое, что
проблемы дележа, справедливого или нет, просто не существовало. Все
социальные и экономические системы Земли в конечном счете предлагали ту или
иную модель этого проклятого дележа: сколько -- рабочим, сколько --
крестьянам, сколько -- капиталистам, и сколько -- гомосексуалистам. Коегде
удавалось добиться относительной стабильности, но рано или поздно приходили
люди с ружьями -- из соседнего дома или из соседней страны -- и заявляли:
все -- наше. Этого всего было настолько мало, что едва ли сотая часть
населения Земли могла не беспокоиться о завтрашнем дне. Причем речь шла не о
безопасности, а лишь о куске хлеба и крыше над головой.

Ратон же был безмерно богат. Богат знаниями, полученными некогда в дар
и приумноженными за столетия. Блейд не сумел разобраться в технической
стороне дела, но понял одно: здесь овладели неисчерпаемыми источниками
энергии и неиссякаемыми ресурсами сырья. Где-то в горах, на севере и востоке
континента, находилось то, что он счел огромными рудниками и гигантскими
заводами, полностью автоматизированными и не требовавшими человеческого
присмотра. Действительно ли там добывалась руда, выплавлялись сталь и
алюминий, производились трубы, рельсы, прокат? Или же он мыслил привычными
земными категориями, не имевшими отношения к делу? Возможно, здесь получали
сырье прямо из оливинового пояса планеты; возможно, осуществляли
трансмутацию элементов...

Как бы то ни было, ни в чем не ощущалось недостатка. Гдето паслись
стада и зеленели плантации; где-то шумели бескрайние леса, дарившие дичь,
древесину и свежий воздух; гдето бесчисленные подземные фабрики извергали
потоки обуви, тканей, одежды, консервированных продуктов, бытовой техники,
сборных конструкций -- ровно столько, сколько нужно, и еще чуть-чуть сверх
того. Это хозяйство не требовало больших забот и было отдано на откуп
молодежи, подросткам, еще не созревшим для более великих свершений.

Чем же занимались остальные? Разведением роз? Художественной вышивкой?
Дрессировкой кокер-спаниелей? Размышлениями о вечном?

Этого Блейд пока не знал. Но организация, в которой он сейчас пребывал
-- в неопределенном положении не то курсанта, не то стажера, -- занималась
внешней охраной страны.

* * *

-- Не понимаю, -- Блейд откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза, --
как может сочетаться столь безмерное могущество со столь позорным бессилием!

Он сидел в кабинете Клеваса, историка. Его наставник расположился по
другую сторону круглого стола, на котором поблескивал серебристый экранчик
для чтения книгофильмов и соблазнительно розовел графин с вином. Клевасу
было под сотню лет, но выглядел он, со своей испанской бородкой и усиками
шнурком, словно веселый и язвительный Мефистофель в полном расцвете сил.

-- Драгоценный мой, -- у историка была довольно своеобразная манера
выражаться, -- можете ли вы, к примеру, убить человека?

-- Ну, -- Блейд приподнял веки, -- если какой-нибудь тип будет сильно
настырничать...

-- Вот-вот, вы его -- как муху! -- Клевас прихлопнул ладонью по ручке
кресла. -- А я так не могу. И никто в этой благословенной стране на сей
подвиг не способен

-- Но вы же охотитесь!

-- Да, и получаем от этого удовольствие! Я сам, в ваши года, был не
прочь пустить стрелу-другую в оленя. Ну и что?

-- Значит, сама идея убийства живого существа не вызывает у вас
протеста?

-- Но, юноша, есть же разница между оленем и человеком!

-- Из оленя вытечет куда больше крови, -- буркнул Блейд.

-- А из человека -- мозгов, -- отхлебнув вина, Клевас заговорил
медленно и спокойно, словно объяснялся с ребенком. -- Каждый человек --
личность. Разумная личность! Он носит в себе целый мир -- свои надежды,
страхи, свою радость и боль, свое представление о Вселенной, неповторимое и
уникальное. Убивая его, вы уничтожаете эту единственную в своем роде
Вселенную. Только вдумайтесь, Эльс, -- Вселенную, со всеми звездами, что
горят в его душе! Как вы сможете потом жить? Сможете ли забыть тускнеющие
глаза человека, у которого отняли величайшее сокровище?

-- Обычно я стараюсь защитить свои сокровища от посягательств
посторонних, -- заметил Блейд. -- Но в принципе я согласен, что убивать --
дурно. -- Он выпрямился и тоже пригубил вино. -- Давайте же теперь,
наставник, рассмотрим такой случай. Вот дикарь с Понитэка, -- странник
сдвинул в центр стола свой пустой бокал. -- А это, -- он поставил рядом
бокал Клеваса, -- ваша дочь... нет, внучка, -- поправился он, вспомнив о
возрасте собеседника. -- Итак, внучка или правнучка -- юная, прекрасная,
чистая... Дикарь же -- грязный и страшный, и никакие звезды в его душе не
горят. Он хочет зверски изнасиловать вашу дорогую родственницу, а потом
разделать ее на филей... или проткнуть в интересном месте вертелом -- так,
для развлечения... Ну, и что же вы, -- Блейд постучал ногтем по графину, --
будете делать?

Он сильно ошибался, полагая, что поймал историка в ловушку; воинственно
выпятив треугольник бородки, тот заявил:

-- Вы, мой милый, предложили ситуацию нелепую и неправдоподобную.
Истинная мудрость заключается в том, чтобы избегать таких крайностей. Как
ваш дикарь доберется до меня и моей... гмм... внучки?

-- А если доберется?

-- Тогда пустим в ход пневматический метатель с хорошим зарядом сонного
газа. И никаких убийств!

-- Если оный метатель окажется при вас... -- пробормотал Блейд.

Они не могли понять друг друга. Клевас, несмотря на свой возраст и
несомненные знания, не представлял, как одно разумное создание может лишить
жизни другое. Возможно, старый историк априори считал всех двуногих и
безволосых разумными, но Блейд придерживался иного мнения. Он не мог
привести более веских аргументов, выходящих за пределы опыта Рахи, а потому
не пытался продолжать спор. Но, беседуй они на равных, ему было бы что
сказать!

Вероятно, в обществах благополучных и богатых, древний инстинкт
убийства переходил в свою противоположность, в безусловный запрет на
уничтожение разумного существа. Блейд трижды встречался с такими случаями в
Талзане, Уренире и теперь в этом южном раю, царстве светлого Айдена. И
всякий раз он чувствовал, что культура, безусловно исключающая убийство, в
чем-то ущербна и зависима от внешних обстоятельств; подобный императив как
бы ставил ее под удар. Теперь он был мудрее, чем двадцать и десять лет
назад, и мог облечь свои неясные ощущения в слова.

Ему представлялось, что убийство, как многие другие деяния
человеческие, морально и аморально одновременно. Все зависело от конкретных
обстоятельств. Убийство как акт агрессии -- безнравственно; убийство ради
самозащиты или спасения ближнего -- действие естественное и целесообразное.
Это понимали и паллаты, которых он встретил в мире Талзаны, и уренирцы,
обитатели сферы Дайсона. И те и другие разработали защитные механизмы,
которым полагалось ограждать могучую и мудрую, но отринувшую убийство
культуру от нежелательных эксцессов. Паллаты вывели расу Защитников, не то
андроидов, не то бесполых клонированных существ, способных с равным
бесстрастием распылить сотню-другую дикарей или весь их дикарский мир.
Уренирцы поступили мудрее; часть их народа превратилась в богов, настолько
всеведущих и всемогущих, что каждый, кто отдавался под их покровительство,
обретал полную и абсолютную безопасность.

Так или иначе, эти две цивилизации решили свои проблемы; Ратон же,
видимо, не имел других защитников, кроме Великого Болота, смертоносного
экваториального солнца и непроходимой зоны саргассов. Если учесть, что
варварская культура со временем достигнет зрелости и выйдет на стадию
технологического развития, такая защита не внушала Блейду доверия. Минует
триста или пятьсот лет, и первый же летательный аппарат, построенный а
Айдене или Ксаме, отправится в южные пределы. Ну, не первый, так второй или
третий...

Но Аррах бар Ригон не мог знать таких вещей, и тот, кто владел сейчас
его телом, решил прекратить спор.

-- Расскажите мне о ттна, наставник, -- Блейд собирался перевести
разговор на более нейтральные темы.

-- Слишком общая постановка вопроса, мой сиятельный принц, -- историк