время дождь перешел в мелкую морось, но все еще лило так обильно, что
волосы у всех нас промокли, а слипшаяся борода Эдварда просто истекала
водой. Ожидавший встречи с нами доберман ежеминутно нетерпеливо
отряхивался, с трудом справляясь с нетерпением.
к машине, взял с заднего сиденья письменный прибор Генри Геррика и сунул
его под плащ, чтобы не промочить. Индеец подождал, пока мы все не вошли на
территорию владений, после чего запер за нами ворота на ключ. Доберман
задрожал, когда мы проходили мимо него, раздираемый противоречиями между
послушанием приказу и врожденным кровожадным инстинктом.
голоден.
вход. Холл был облицован темными дубовыми панелями. Справа темные, вручную
вырезанные ступени вели на окруженную галереей лестничную площадку. На
стенах висели масляные портреты всех Эвелитов, начиная с Иоски Эвелита от
1665 года, и заканчивая Дугласом Эвелитом от 1947 года. Лица были
овальными, серьезными, без всякого следа веселья.
уродливую вешалку, после чего мы направились за ним по ступеням, не
прикрытыми никакими коврами. Наверху стены были украшены алебардами и
копьями, охотничьими ружьями и удивительными металлическими предметами,
напоминавшими орудия пыток. Там стояла и небольшая стеклянная витрина,
покрытая непроницаемым слоем пыли, а в ней что-то, очень напоминающее
мумифицированную человеческую голову.
открывались лет двадцать. Однако повсюду слышался какой-то шум, скрип,
стук, как будто невидимые люди переходили из комнаты в комнату, открывая и
закрывая двери. Хотя здесь не было никого, кроме старого Эвелита, его
приемной внучки и индейца-слуги, весь этот шум свидетельствовал о
присутствии бесчисленных невидимых обитателей. Однажды мне даже
показалось, что я слышу мужской смех.
прихожую, скупо обставленную антикварной мебелью времен Микеланджело.
Здесь стоял прекрасный глобус, над камином же висела на редкость бездарно
намалеванная картина, представляющая пять или шесть котов с короткой
шерстью, на глаз - американской породы.
библиотеку, - напомнил я ему.
совершенно не по-индейски. Такие лица, как у него, я видел лишь на
фотографиях 1860 года.
отворилась, и вошла девушка. Мы все трое встали при ее появлении, совсем
как крестьяне на деревенской свадьбе, и хором проблеяли:
оценивая нас взглядом. Она была невысокой, самое большее - метр
шестьдесят, у нее было худое лицо с резкими чертами, большие темные глаза
и прямые, длинные, черные и блестящие волосы, спускавшиеся до середины
спины. Одета она была в черное льняное платье, скроенное крайне просто,
однако я сразу заметил, что под ним на ней ничего не было, обута же она
была в черные блестящие туфельки с остроконечными носами на исключительно
высоком каблуке.
заговорила она с бостонским акцентом, проглатывая окончания слов. Эдвард
посмотрел на меня, подняв бровь. В этой девушке решительно чувствовался
класс. Но что она делала здесь, в этой безлюдной местности, вместе со
старым эксцентричным отшельником и индейцем, одетым, как Уильям Рандольф
Херст [Уильям Рандольф Херст (1863-1951) - магнат прессы США]. Особенно,
если не была внучкой Эвелита?
соседней комнате. Она провела нас через холл, постукивая каблучками по
деревянному полу, а когда она проходила мимо какого-то неприкрытого
ставнями окна и серый дневной свет осветил тонкий материал ее платья, я
убедился, что мое первое впечатление было верным. Я различил даже родинку
на ее правой ягодице. Я понял, что Форрест тоже это заметил, так как он
громко хмыкнул.
занимающая, наверно, половину этажа. На дальнем ее конце находилось
огромное витражное окно. Через янтарно-зеленые стекла пробивались
разноцветные полосы света, освещая стоящие рядами тысячи томов,
оправленных в кожу, толстые рулоны картин и гравюр.
сидел седовласый старец. Лицо у него было как у обезьяны, сморщенное от
старости и отсутствия солнца, но в нем все еще можно было узнать Эвелита -
те же удлиненные черты, что и на его портрете внизу, и такие же тяжелые
веки, отличительная черта всех его предков.
отложил лупу, снял очки и присмотрелся к нам взглядом дальнозоркого. На
нем была поношенная, но чистая белая рубашка, черная шерстяная куртка и
черные перчатки без пальцев. Я подумал, что он страшно похож на
рассерженного ворона.
позволяю, чтобы посетители мешали мне работать, поэтому хотел бы знать, с
кем имею честь.
Эдвард Уордвелл и Форрест Броу, оба из музея Пибоди.
очки.
пенал?
захотите взглянуть на нее.
опираясь спиной о книжную полку. Она внимательно наблюдала за нами, почти
так же бдительно и жадно, как и доберман снаружи. Я не знал, хочет ли она
изнасиловать всех нас или только перегрызть нам горло, но я выразительно
ощущал на себе ее сосредоточенный, жадный взгляд. В полумраке ее черное
платье снова стало непрозрачным, но я знал, что под ним ничего нет, и эта
мысль была удивительно возбуждающей, а также крайне опасной.
приехали не за тем, чтобы показать вам этот письменный прибор, хотя это
действительно очень ценная историческая реликвия, и мы надеемся, что вы с
удовольствием полюбуетесь им. Истинная причина нашего визита - то, что нам
просто необходимо воспользоваться вашей библиотекой.
с крайне трудной исторической проблемой. В Музее Пибоди есть много книг,
карт и так далее, но этих материалов явно недостаточно, чтобы разрешить
эту проблему. Я надеюсь... мы все надеемся, что мы найдем решение здесь.
встал и медленно, задумчиво обогнул стол, опираясь на него рукой, чтобы
удержать равновесие.
спросил он.
тысячи человеческих существ находится в опасности. Угроза нависла даже над
душами.
взгляд.
инициалов на крышке сухими, как мел, кончиками пальцев. - Ну, ну,
действительно прекрасная вещь. Вы утверждаете, она принадлежала Генри
Геррику?
салемскими ведьмами.
мою библиотеку. Сколько вы за это хотите?
хочу получить доступ в вашу библиотеку.
сменил намерение. - Ну что ж, мне нелегко будет исполнить это требование.
Я хочу закончить мою историю религий семнадцатого века в Массачусетсе. Это
труд всей моей жизни. По моей оценке, на то, чтобы ее закончить, у меня
уйдет еще год, и я не собираюсь терять ни минуты из этого времени. Вот
сейчас, например, я сейчас мог бы писать, вместо того, чтобы разговаривать
с вами. Предположим, что в минуту смерти мне не хватит именно этих десяти
минут для того, чтобы закончить книгу. Как я тогда пожалею об этом
разговоре!