в судорожно разинутый рот. Франкевиц изворачивался, пытаясь вцепиться
ногтями Бутцу в глаза, но Бутц увернулся от его скрюченных пальцев; он
ударил Франкевица ногой по ребрам и проломил их, точно это была размокшая
в соленой морской воде бочка. Заглушенные вопли уже не так раздражали
Блока.
Левый глаз художника заплыл, на его лице остался фиолетовый кровоподтек в
форме подошвы. Франкевиц в безумном отчаянии стал процарапывать себе
дорогу сквозь стену. Бутц каблуком сломал ему позвоночник, и Франкевиц
изогнулся, как раздавленная гусеница.
терпимый к неудобствам, прошел к маленькому камину, где посреди золы
плясали несколько жиденьких огоньков. Он встал поближе к каминной решетке
и попытался погреть руки: они у него почти всегда мерзли. Он обещал Бутцу,
что отдаст ему Франкевица. Первоначально Блок намеревался убрать художника
пулей, после того как задание будет полностью выполнено, так что уже не
потребуется повторных обращений к Франкевицу, но Бутцу были нужны
регулярные упражнения, как любой подобной скотине. Это было похоже на то,
чтобы пустить добермана искать что-нибудь по своим же следам.
биться в истерике, что Бутца разочаровало. Художник лежал неподвижно, пока
Бутц продолжал топтать его каблуком.
гадюшника, вернутся в "Рейхкронен" и...
свертывался и догорал лист бумаги. Франкевиц совсем недавно что-то
разорвал и бросил на решетку, и оно сгорело еще не полностью. В сущности,
Блок увидел кусочек того, что было нарисовано на бумаге: это было похоже
на лицо человека с прядью темных волос, свисавших на лоб. Остался лишь
один выпученный карикатурный глаз, остальное уже сгорело.
бумаги. Да. Лицо. То самое лицо. Нижняя часть выгорела, но острая
переносица была хорошо знакома. В глотке у Блока пересохло. Он пошарил в
золе, нашел еще один не сгоревший кусок бумаги, на котором оказалось
изображение стальной брови, прикрепленной заклепками.
пинка, который размозжил бы Франкевицу череп, и отступил от тела.
оторвал его лицо от пола. Лицо художника превратилось в сюрреалистическое
изображение, раскрашенное в синие и фиолетовые тона. Из разбитых губ
свисала окровавленная вата, а из разорванных ноздрей бежали струйки крови,
однако Блок слышал слабое хрипение легких Франкевица. Этот человек все еще
цеплялся за жизнь. - Что это? - Блок сунул куски бумаги в лицо Франкевицу.
- Отвечай! Что это? - До него дошло, что Франкевиц говорить не мог, тогда
он положил бумагу на пол, избегая крови, и стал вытаскивать вату из его
рта. Это была грязная работа, и Блок с отвращением нахмурился. - Держи его
голову кверху и открой ему глаза! - приказал он Бутцу.
веки. Один глаз был уничтожен, вмятый глубоко в глазницу. Другой был налит
кровью и выпучился, как будто передразнивая карикатурный глаз на куске
бумаги, который держал Блок. - Смотри сюда! - приказал Блок. - Ты меня
слышишь?
держал бумагу перед лицом человека. - Зачем ты это нарисовал? - Непохоже
было, чтобы Франкевиц нарисовал это для собственной забавы, и поэтому
тонкие губы Блока задали следующий вопрос. - Кто видел это?
куски обгоревшей по краям бумаги.
ребенком-дебилом. - Зачем ты сделал рисунок, Тео? Что ты собирался с ним
делать?
Блок, вставая и проходя по комнате к телефону. Он поднял трубку, тщательно
вытер ее рукавом и набрал четырехзначный номер. - Это полковник Эрих Блок,
- сказал он оператору. - Соедините с врачом. Живо! - Пока он ждал, он еще
раз рассмотрел бумагу. Сомнений не было: Франкевиц воспроизвел рисунок по
памяти, а потом пытался его сжечь. Этот факт поднял в мозгу Блока тревогу.
Кто еще видел этот рисунок? Блок должен был это знать, и единственным
способом узнать это было сохранить Франкевица живым. - Мне нужна скорая
помощь! - сказал он гестаповскому военному врачу, подошедшему к телефону.
Он дал ему адрес. - Приезжайте как можно быстрее! - почти прокричал он и
повесил трубку. Блок вернулся к Франкевицу, убедиться, что тот еще дышит.
Если сведения умрут вместе с этим уличным художником-гомосексуалистом,
тогда собственную шею Блока обнимет петля. - Не умирай! - приказал он
Франкевицу. - Ты меня слышишь, подонок? Не умирай!
убил его, я бы так сильно не бил.
процокал на улицу, Блок обратил внимание на холсты, стоявшие у мольберта,
и стал их перебирать, откладывая в сторону, боясь отыскать какой-нибудь
рисунок, подобный тому, что сжимал в кулаке. Он ничего не нашел, но это
его не успокоило. Он проклинал свое давнее решение не уничтожать
Франкевица, но ведь была вероятность, что понадобилась бы еще подобная
работа, и довольно было одного художника для такого задания. Франкевица на
полу охватил приступ кашля, и он сплюнул кровью. - Заткнись! - заорал
Блок. - Ты не умрешь! Мы сможем удержать тебя живым! А затем мы все же
тебя убьем, так что заткнись!
проволокой, зашьют дыры и вставят суставы на место. И тогда он станет
лучше прежнего Франкевица, а наркотики развяжут ему язык и заставят
говорить: зачем он нарисовал эту картинку и кто ее видел. Они слишком
далеко зашли со Стальным Кулаком, чтобы позволить провалить такую затею
этой лежащей на полу отбивной.
расшитыми покрывалами, и через несколько минут услышал, как загудел
клаксон подъезжавшей "скорой помощи". Он рассудил, что боги Валгаллы
посмеялись над ним, потому что Франкевиц все еще дышал.
Майкл Галатин, сидевший за длинным столом напротив Сэндлера, выпил не
задумываясь.
Блока, в компании Чесны ван Дорн, двух десятков нацистских офицеров,
немецких сановников и их подруг. Он был одет в черный смокинг, белую
сорочку с белой бабочкой, а справа от него была Чесна, одетая в длинное
черное платье с низким вырезом, в котором жемчужины укрывали кремовую
пухлость ее грудей. Офицеры были в отглаженной парадной форме, и даже
Сэндлер сменил твидовый костюм на официальный серый. К тому же он оставил
свою птицу в своих номерах, факт, который, казалось, снял напряжение со
многих, в том числе и с Майкла.
несколько стульев от Чесны седоволосый майор, и все, включая Майкла,
весело выпили. Майкл обежал взглядом стол, разглядывая лица гостей на
обеде. Хозяин номера и его адъютант с подкованными ногами отсутствовали,
но молодой капитан рассадил всех и повел застолье. После нескольких общих
тостов, за погибших моряков-подводников, за храбрецов, расставшихся с
жизнью под Сталинградом и за сожженные трупы в Гамбурге, официанты в белых
куртках стали вкатывать блюда на серебряных тележках. Главным блюдом был
зажаренный кабан с яблоком в пасти, которого, заметил Майкл, к общему
удовольствию поместили перед Гарри Сэндлером. Охотник явно сам застрелил
этого зверя вчера в лесном охотничьем заповеднике, и по тому, как он
отрезал пласты жирного мяса и накладывал их на тарелки, было ясно, что
Сэндлер умел обходиться с ножом для резки мяса не хуже, чем с ружьем.
прислушивался к разговорам с обеих сторон. Такой оптимизм, согласно
которому русские будут отброшены, а англичане приползут к ногам Гитлера с
мирным договором, оправдывался только хрустальными бокалами и попахивал
цыганщиной. Голоса и смех стали громче, вино лилось, а официанты
продолжали подносить еду, и абсурдность стояла в воздухе так густо, что
Гарри Сэндлер мог бы нарезать ее ножом. Такова была еда, к которой эти
нацисты были привычны, и, похоже, их желудки хорошо принимали ее.
не знала о Стальном Кулаке. Ничего она также не знала о занятиях доктора
Гильдебранда или о том, что происходило на гильдебрандовском острове в
Норвегии. Конечно, она знала, что Гильдебранд занимался разработками
газового химического оружия - это был общеизвестный факт, но Гитлер,
очевидно, помнил, как сам понюхал горчичного газа в первую мировую, и не
слишком заботился открыть именно этот ящик Пандоры. Или, по меньшей мере,